Стратег помешался, теперь это стало окончательно ясно. Нет, он не лез под стол и не ловил летучих кошек, все было проще и хуже. Карло после Фельпа хотя бы получил приказ сформировать корпус, а потом появилась Гирени и обозначилась война; вышвырнутому в захолустье Турагису остались разве что кони, конюхи да огрызки новостей, которые и стали зернами бреда. Доказавшее былую правоту стратега нашествие и появление поблизости готового к бою корпуса превратили эти зерна в здоровенные деревья, по веткам которых обезьянами скакали обида, ненависть, желание отыграться и снова обида.
– Дураки, – ревел старик, – ничтожества! Они созданы, чтоб их колошматили, и их колошматят! Алва разнес в клочья сперва кагетов, потом тебя и бордонских тупарей! Что, он гений? Демон? Единственный и великий? Как же… Кэналлиец и кэналлиец… Бабник, пьяница и сорвиголова, ни стратегии, ни тактики, ни терпения, ни знаний, зато свободен от придурков… Делает, что хочет, плюет на всякие поганые циркуляры и побеждает… И будет побеждать, пока против него уроды с бумажками! Нам нужна свобода, парень! Свобода и полная власть над своими людьми. Вот тогда корпус будет значить больше армии, а верховный стратег – больше каплуна на троне, чье бы имя тот ни спер!
Явившийся конюх знакомо щелкнул каблуками и выпятил грудь, после чего объявил, что имеет доложить стратегу нечто. Решив воспользоваться случаем, Капрас стал подниматься, но Турагис махнул ручищей, сиди, мол, и вышел, предоставив гостю разглядывать остатки явно былой роскоши. Промотавшийся владелец Речной Усадьбы любил охотничьи сцены не меньше, чем виноторговец из Кирки – пасторали с юными пастухами. Карло лениво разглядывал огромных оранжевых волков, на которых кидались полуголые дамы с рогатинами, и пытался соображать, но внезапно навалившееся отупение не давало протиснуться дальше завтрашнего дня.
– На кой тебе сдался, – хозяин начал говорить еще за дверью, – этот задохлик чернильный? Я про писарюгу твоего…
– Фурис – умница, – отрезал застигнутый врасплох Карло и торопливо пояснил: – С ним я могу не думать ни о бумагах, ни о снабжении, и без дела при штабе никто не болтается. Да и во время мятежа в Кирке он себя отлично показал.
– А на голову он тебе не усядется? – Стратег плеснул себе вина, но что значит два стакана на такую громадину? – А то Ставро мой, сам знаешь! Вот ведь гадюка… Только что сапоги не лизал, а за спиной пакостил, да как бы только пакостил, врал, что я у него на побегушках! Я! У этого брюха!
– За Фуриса я ручаюсь, – быстро и совершенно искренне сказал Карло. – Просто он говорит, как пишет.
– И задницу отсидел, – хохотнул вновь развеселившийся Турагис. – Все гулять будут, а он на брюхе валяться и кашку лопать…
– То есть?
– Схватило его. Чернильная хвороба, уж не знаю, как она по наукам называется, так что тебе к вечеру в свиту другая морда потребуется.
– Обойдусь!
– Ну уж нет! – Хозяин грохнул едва початым стаканом, полетели брызги. – Ты мой доверенный стратег, и мы не куда-нибудь идем, а к своим парням. Императоры много чего надурили, но в чем правы, в том правы. Не можем мы ро́вней казаться, так что изволь быть с помощником и адъютантами, и чтоб больше о церемониях не болтать… Войдем вместе, ты при мне, твои свитские при тебе, потом десяток моих доверенных и твои офицеры. Садимся за стол на помосте, со мной во главе, ты будешь по правую руку, а по левую… Может, Пьетро твоего? Хороший ведь парень, хоть и затюканный. Не знаешь, с чего его в церковь понесло?
– Вроде бы нынешний епископ мирикийский хорошо знал его мать.
– Мать, говоришь, знал? – прыснул Турагис. – Хорошо? Ну ты и сказанул! Только не дело мальчишку без железок держать! Видел бы ты, как он на моих ребят смотрит! Обормоты и рады, взялись святого братца стрелять учить… Смех смехом, а глаз у скромника верный, да и рука ничего.
– Врачу иначе нельзя.
– Кто бы спорил, только раз он при нас, пусть не одних хворых резать учится. Не всегда же при нем охрана болтаться будет… Но епископу я «патомка» не верну, да паршивец и сам не захочет! Покажет себя хорошо – не пожалеет… Всю шушеру, что Оресту подпевает, передавить придется, но кого попало к корыту не пущу, так что быть Пьетро, если серятину свою не скинет, епископом, а то и больше! Да не простым, а доверенным.
– Доверенным епископом? – Карло опять ничего не понимал!
– Именно, – просиял лошадиными зубами стратег. – Духовники с исповедниками мне и через порог не нужны, но клирика таскать при себе придется, привыкли к ним, куда денешься. Этот, Ипполит, будет при тебе, то есть при доверенном стратеге…
Все началось сызнова. Разгром язычниками ненавистного Ореста, разгром подлинным, а не мнимым Сервиллием язычников, наказание предателей и бездельников, вразумление соседей… Капрас слушал, кивал и понимал, что выпускать удачно сбившихся в кучу мерзавцев нельзя, но сперва придется вытащить Гирени и где-то запереть хозяина. Рассчитывать на помощь будущего победителя язычников не приходится, хотя смерть Ставро он воспринял спокойно. Оплакивать бандитов Турагис, само собой, не станет, его добьет или, того хуже, сподвигнет на глупости конец мечты о собственной армии, так что лучше все же задним числом…
– А кончим воевать, – весело заключил стратег, – я тебе Йерну отдам! Будешь наместником, чем плохо? Только чур уговор – женись! Баата соврал, да в яблочко… И ему при сестрице сподручней от Талига к нам повернуться, а то ведь без побережья оставим. Ну, женишься?
– Я…
– Уел я тебя? Как напакостить да брюхатую кобылку старику спихнуть, так ты молодец! А как отвечать, так и нет тебя? Нет уж, голубчик, женишься! Я так девочке и сказал, что прикажу. Как богоданный Сервиллий и верховный стратег. Ладно, не вертись, пошли, проведаем… Я Пьетро спросил, ты ей не навредишь, а она тебе, хе-хе, и вовсе!
В приемной командующего было безупречно и пока еще не празднично: ничего лишнего и никого бездельничающего, но довести до подобного совершенства двор господин интендант с господином начальником штаба не успели. Штурриша, во всяком случае, им изжить не удалось: принарядившийся по случаю праздников каданец сосредоточенно наблюдал за сгребающими неглубокий снежок ординарцами. Говорят, созерцание чужого труда способствует обострению ума. Руппи спровадил рвущегося помогать своему кумиру Мики за Рауфом, вышел на крыльцо и тоже уставился на орудующих лопатами здоровенных сержантов. Обострить ум требовалось немедленно, потому что фельдмаршал, отстучав пару тактов, сообщил о переговорах фрошеров с китовниками и велел принять меры на случай, если что-то пойдет не так, напоследок осчастливив наблюдением, что от эйнрехтских предателей можно ожидать всего. На сем инструкция и завершилась, подробности Руппи узнавал уже у Вирстена.
Повелитель интендантов не имел ни малейшего шанса прибрать храм для раздачи глинтвейна, поскольку Савиньяк внезапно вспомнил, что не потребовал объяснений за фортели фок Гетца, и прислал что-то вроде ультиматума. Бруно за горников отвечать не пожелал и через адрианианцев переправил письмо фок Ило, но чем дольше армии мирно стоят рядом, тем выше шансы на успешную обработку соседей. При таком раскладе китовники просто не могли не согласиться выслушать претензии фрошера, а тот умудрился обвинить всех дриксов скопом, не понимая или не желая понимать, как обстоят дела в кесарии. Это Савиньяк-то!
– Штурриш, – с умеренным раздражением окликнул Фельсенбург с отдраенного, но все равно унылого крыльца, – подойдите.
Первым делом «забияка» приподнял шляпу, вторым – растоптал заботливо собранный сугробчик, после чего в два прыжка достиг начальства и по всем правилам отдал честь.
– Вам так нравится резвиться в снегу? – отвечать на приветствия как положено Руппи терпеть не мог. – Если да, вы будете рады.
– Не буду, – фыркнул малыш, – разве что меня в овраг спихнут. Ну где тут снег? Нет, наш бравый усорыл всегда найдет, что сгребать, были б лопаты…
– Штурриш!
– Слушаю, господин полковник!
– Придорожный храм от Нойеклостер знаете?
– Пуста с Капустом? Знаю, вестимо.
– Пуста с Капустом?
– Так там сторож с семейством огородище развели. Оборотистые ребятки, капусту квасят, всю часовню бочками забили.
– Удачно, что вы там побывали. – Бруно ничего толком не сказал, но мозги-то на что? – В церкви, благо она не освящена, в три часа начнутся переговоры. Фрошеры нам за Гаезау заявили протест, старик сплавил их китовникам, но командующие – важные персоны, пока их помощники предварительно не договорятся, самим встречаться невместно. От Савиньяка… от маршала Лэкдеми будет какой-то генерал, от горников – младший фок Гетц, насчет эйнрехтцев – не знаю, но вряд ли они такое дело оставят без присмотра. Мы сами не участвуем, наше дело доставить к месту фрошеров и посредников, то есть фок Глауберозе и брата Ореста. Я со своей ротой их сопровождаю, с другой стороны тоже эскорт до полусотни уж не знаю кого. И мы, и они встаем на тракте каждый со своей стороны, не доезжая до церкви четверть хорны. Оговаривая условия, сошлись на том, что, кроме переговорщиков со свитами, никого ближе этого расстояния не окажется. Пока понятно?
– Да, – порой это трепло бывало кратким.
– Отберите два десятка своих, только тихо. Пойдете в рейтарских плащах, как доберемся, встанете позади рейтар, так, чтобы вас не заметили. Подходы с обеих сторон открытые, с погодой нам повезло, а солнце еще не сядет, видно будет далеко. Если начнутся безобразия, летите карьером к церкви, вытаскивайте, кого можно, хватайте пленного и назад. Вы быстрые и на голову, и на ногу, у китовников таких шустрых нет, пока они сообразят и подтянутся, вы должны уже оказаться за нашими спинами. Я буду на тракте. Вас пропустим, с погоней, если появится, поговорим.
– Ясно, – Штурриш больше не ерничал. – Только китовникам сейчас безобразить не с чего, им бы дурачков поохмурять.
Не с чего? Фридриху требовалось вытащить Бермессера, и в Эйнрехте объявился вездесущий молодой человек со светлыми глазами, на пути которого горели суды и погибали свидетели. Бруно требуется, чтобы на переговорах что-то пошло «не так», причем по вине «эйнрехтских предателей», и оно пойдет. Так пойдет, что Фельсенбургу придется принимать меры немедленно, ни с кем не советуясь и в своем стиле.