– Папенька!
– Кровин…
– Папенька, я не хочу в герцогини, мне дворцы не нравятся, и люди в них противные. Я хочу в Алат, а капитан Уилер получил в наследство перечные огороды. Мы будем делать тюрегвизе, а я стану ходить в лес за черной малиной. Из нее наливка даже лучше твоей тинты, и маме Антал нравится. Правда, Мэлхен?
– Это истина, – Мэллит, сдерживая тошноту, встала рядом с Сэль. – Я видела, как капитан Уилер надел Сэль браслет, и слышала, что она ответила. Я поеду с Сэль в Алат и буду ей помогать. Кроме перца нужен кориандр, синий базилик и то, что вы зовете перечной мятой.
– Не-е-е-т! – Крик был страшен, и Мэллит схватила подругу за руку. Перед глазами зазмеились полупрозрачные черви, но сквозь их мельтешение девушка рассмотрела того, кто стоял в нише. Высокий и статный, он был обделен красотой, Сэль отнюдь не казалась его дочерью, а Герард – сыном.
– Подруге нужна моя помощь, и я ей помогу.
– Не сметь! – нога в странном черно-белом сапоге топнула оземь, и гоганни узнала звук. – Капитан?! Голодранец паршивый! Не дам!
– Ничего ты нам не сделаешь. – Как же горячи пальцы Сэль! – Антал знает, как с вами управляться, и я тоже знаю. Не хочешь благословить, обойдемся.
– Это она! – похожий на нераскрывшийся гриб палец протянулся к гоганни, и прозрачное стало извиваться быстрее. – Счастье твое украсть наладилась, гадючка! Выйдешь ты, голубка глупенькая, за нищеброда, увезет он тебя в гиблое место, а поганица эта домик твой захватит, платьица-рубашечки наденет, женихов переманит!
– Не так, – кричит она или шепчет? – Сэль – моя подруга, я ее не предам!
– Ха, – отвратительный упер руки в бока. – Сучка ты вертлявая! Предашь ты мою кровиночку, потому как суть твоя такая. Все вы, девки-бабы, одинаковы! На чужих мужей-женихов рот разеваете, чужие колечки-сережки примеряете… Только и есть одна доченька моя, глупышечка, сердечко золотенькое. Зла не помнит, гадин привечает, денежки на ветер бросает. Нет бы себе красивенько сделать, спаленку-будуарчик парчой обтянуть, простынок-перинок прикупить.
– Папенька, мы с Анталом купим все, что нужно. Передай, пожалуйста, Зое мои поздравления с Изломом, мы будем очень ей рады. Прости, пожалуйста, нам с Мэлхен нужно вернуться к гостям.
– Доченька моя, одумайся! Не губи себя, не позорь мое имечко, не становись капитаншей, жабе сахарной на радость, мне на поругание. Нельзя, чтоб графиня тухлая, молью траченная, выше тебя стояла, чтоб на порог не пускала, старые тряпки дарила…
– Я к бабушке и господину графу не поеду и ничего от них не возьму. Если ты поможешь Герарду, ему дадут орден, и ты сможешь гордиться.
– Так мелкий же дадут! Да и нет сыночечка у меня теперь, отобрали, загородили. Пусть и правильно, кто ж от титула откажется, только обидно мне и горестно! Обижен я на сынка своего, ох, обижен, вот ты для меня главнюсенькая! Я ради тебя Ее обманул, не пошел к злодею, хоть и в чести у Нее…
– Папенька, ты должен помочь Герарду. Если ты это сделаешь, я за Уилера не выйду.
– И другого голодранца приваживать примешься? А вот чтоб по моему выбору браслетик взяла, и чтоб холеру эту, бабку свою, обскакала?
– Хорошо, папенька, я обскачу госпожу Креденьи.
– За того красавчика, что убивицу ущучил, иди! Не гляди, что граф, ему королем стать, как тебе косыньки отрастить. Ты браслетик от него сейчас возьми, но свадебку чтоб уже с герцогом, а дальше годочек-другой и потерпеть не грех. Не быстрое это дело, на трон лезть, пока нынешнего королишку избудешь, пока кого надо запряжешь…
– Папенька, давай я за другого герцога выйду.
– Нет! Другому королем не бывать, разве что змею злобному, что меня тиранил… Не хочу к нему идти и не пойду, нет в нем ко мне уважения! А может, ты на него губу раскатала? На глаза его бесстыжие? Не будет тебе благословения моего!
– Папенька, за Монсеньора Рокэ я тоже не выйду.
– Поклянись!
– Клянусь. Папенька, я сейчас позову Герарда, и ты…
– Куда?! Клянись по моему выбору браслет взять!
– Нет, папенька. За Монсеньора Лионеля я выйти не могу.
– Выйдешь! Или не видать брату твоему орденочка! Да ты глазки-то протри, чем тебе такой красавчик не угодил? Надо бы лучше, да некуда, другая б сразу к нему в постельку – шасть, а ты носом крутишь!
– Папенька, давай я сразу выйду за короля? Только проводи Герарда.
– Да как же ты короля ловить станешь в платьишечке плохоньком, в городишке занюханном?!
– Это мое дело. – Подруга быстро вытащила из волос шпильку. – Если ты вот прямо сейчас проводишь Герарда к монсеньору Рокэ, я выйду или за короля, или за кого ты скажешь. А если не проводишь, на Весенний Излом Антал на мне женится. Клянусь кровью.
Вернувшийся взвыл, как воет пес, и затряс кулаками; он был страшен и отвратителен. Гоганни поняла, что сейчас не удержит ужин и осквернит пол, но подруга высвободила руку, и мертвый стал не виден. Осталась лишь Сэль, смотрящая в никуда, ее прическа рассыпалась, а губы дрожали.
– Если ты исполнишь, – шепнула подруга, – исполню и я. Клянусь кровью.
– Ты сказала, – проревела в ответ пустота, – тебя услышали!
Глава 4Гельбе1-й год К.В. 1-й день Зимних Скал
Бруно изо всех сил пытался вытряхнуть Руппи из корзины, однако наследник Фельсенбургов цеплялся за прутья всеми когтями. Это была его корзина, он обещал брату Оресту удержаться, и он удержится!
– Сударь, – окликнул, не переставая трясти, фельдмаршал, – вода согрелась.
– Какая еще вода?! – рыкнул Руппи, и корзинка обернулась походной койкой, а Бруно – папашей Симоном. – Который час?
– Семь уже, – подтвердил худшие предположения палач, – от фок Неффе приходили, первый завтрак готов. Подадут, когда скажете.
– Я с рейтарами поем. – Фельсенбург, оценивая щетину, провел пальцами по щеке. В другой бы день сошло, но слипшийся со сражением праздник требовал безупречности. Злобно покосившись на поджидавшее его отглаженное роскошество, Руппи перебрался на табурет; папаша Симон справедливо счел это сигналом и без лишних слов приступил к бритью. Цирюльник из палача вышел всяко не хуже, чем из флотского лейтенанта – рейтарский полковник. Тут же вспомнилось, как накануне выхода…. накануне последнего выхода из Метхенберг Бюнц хмыкнул, что капитан от лейтенанта отличается тем, что перед сражением не подпрыгивает. Шнееталь с Ледяным рассмеялись, а Руперт фок Фельсенбург малость обиделся, хоть и заржал громче всех. Как же он тогда подпрыгивал!
– Это первое мое крупное сражение на суше, – признался Руппи, когда стало можно говорить. – Мне бы в бой рваться, да не тянет.
– Оно и понятно, – живо отозвался палач. – После вчерашнего-то.
– После вчерашнего мы должны отомстить, – напомнил больше себе, чем слуге Фельсенбург. – За убитых парламентеров армии мстят всегда.
И за убитых клириков, и за убитых генералов, если они любимые… Глауберозе любили, да и брат Орест после Эзелхарда стал своим, но вероломства со стороны китовников не было. Резню подстроили Бруно с Савиньяком, то ли вместе, то ли порознь. Сегодняшний бой – результат разыгранной фельдмаршалом и маршалом комбинации, хоть бы не зря все было! Китовников нужно не просто разбить – уничтожить, чтобы скверна осталась здесь, в припорошенных снегом травах Гельбе. И чтобы жертвы, добровольные и не очень, не оказались напрасными.
– Сударь, – папаша Симон убрал тазик и отошел – одевался Руппи сам, – лучше бы вам знать, что такое бывало уже. Сам не видел, врать не буду, но в гильдии мастерам о дурных делах рассказывают, чтоб при случае не ошиблись. Белоглазых я нагляделся, но каданцы другую тварь приволокли. Меня его преосвященство для проверки вызывал, ну, я проверил, все сходится.
– Что сходится? – Руппи выглянул в окошко, знаменующей фельдмаршальское пробуждение суеты во дворе пока не наблюдалось.
– Признаки, – палач подал перевязь, – как сошлись четыре признака, считай, доказано, а тут даже больше. Сумасшедший, что бы ему ни мерещилось, говорить и на своих двоих ходить не перестанет; одержимым богохульствовать положено, белоглазые, сами знаете, а эти вот – не люди больше.
– Похоже на то. Ну и когда такое случалось?
– При кесаре Людвиге. Жена мужу, пока тот в отъезде был, изменила, да потом то ли Создателя убоялась, то ли свекрови, и в Эйну прыгнула, только вытащили ее. Грешница во всем призналась, ее к мужниной родне вернули, все честь по чести, а ночью она пропала, а все, кто в доме был, чисто крысами стали. Узнать бы, не сгинул ли в той церкви кто.
– После боя Штурриш расспросит огородника. – Руппи не глядя застегнул последнюю пряжку, палаш привычно коснулся бедра. Сколько баллад написано об отцовских мечах, которые сыновья отбирают у предателей и убийц, находят на поле боя, получают из рук матерей… Меч Фельсенбургов честно висит в фамильном замке, если только живой отец не вывез его вместе с семьей в Штарквинд к бабке. Элиза продолжает свои игры даже сейчас… Бруно тоже, но до фельдмаршала хотя бы дошло, что тянуть нельзя. Вождь всех варитов тоже понял, что опасней всего сейчас Бруно, значит, берем плащ и вперед. Битва битвой, тем более она еще не началась, а забывать о том, что ты отвечаешь за охрану командующего, не стоит.
На марше утренние доклады Руппи принимал в своей палатке, но, завладев Бархатным фортом, Вирстен с Неффе развели почти дворцовые порядки, пришлось тащиться на второй двор. Сокращая дорогу, Фельсенбург пошел через главный дом, и зря, поскольку праздничные гирлянды и веночки со слащавыми бантиками вызывали желание сорвать хотя бы один и нахлобучить на интендантскую башку. Почему их развесили вчера, Руппи понимал – убийство переговорщиков для изготовившегося к празднику командования должно было выглядеть полной неожиданностью, но за ночь блестящую дрянь могли бы и снять. Армия идет в бой, нарушая неписаный запрет, чтобы отомстить за Глауберозе и брата Ореста, а тут мишура и ягодки!