кое…
…И моя распрекрасная подруга ничего не сказала об этом – о звонках Игоря и о том, что он объявлялся? А мы-то дружно считали его негодяем, пропавшим без вести, дружно кляли и ругали на чем свет стоит. А потом так же дружно замолчали и больше тема «Игорь» в наших разговорах никогда не поднималась, мы старательно обходили ее, как мертвую птицу на асфальте, и никогда эта тема не проскальзывала в наших разговорах. Никогда. А оказывается, Игорь звонил и спрашивал о сыне.
– Так что я не классический негодяй, к твоему сожалению, и не отец, бросивший ребенка. И деньги я им посылал, – скучным ровным голосом сказал Игорь. – Только не говори, что ты этого тоже не знаешь, и я самый последний подонок, слинявший в сытую Германию. Так ты, кажется, выразилась.
Я закрыла глаза. Если бы Динка была рядом, я бы спросила ее, зачем она так легко, так виртуозно лгала мне все эти годы? А главное – почему? Звонить подруге при Игоре было неудобно, хотя много вопросов вертелось на языке, и страшно хотелось задать их Динке. А еще больше увидеть при этом ее лицо, что она скажет и как отреагирует на мои слова.
– А ты не врешь? – спросила я за неимением лучшего.
– Как ни странно – нет, – весело ответил Игорь. – И вообще врать я не очень люблю, да и не умею. Как ты помнишь.
Это была чистая правда. Врать Игорь не умел и не любил. Он сразу выдавал себя, как подросток, впервые закуривший сигарету и попытавшийся скрыть это от взрослых. Вранье Игоря обнаруживалось моментально, оно было написано на его лице, в темных глазах, в губах, которые сразу сжимались, словно не хотели больше говорить.
– Я тебя сильно удивил? И Мишку я на работу недавно устроил. Он мне жаловался, что без работы сидит. Я его определил в фирму, где работает мой знакомый.
Я стиснула голову руками. Мишка… на новой работе… внезапные деньги, Анечка Ермолаева и клуб «Эдем»… Все во мне визжало, ухало, вертелось, но ничего путного на ум не приходило. Хоть тресни… А Мишка говорил Динке, что с работой помог бывший одноклассник. Стыдно было признаться, что помог бывший муж жены?
– Тебе плохо? – добивал меня Игорь. – Выпей воды и успокойся. Или давай я тебе сам кофе заварю.
Обреченными глазами я смотрела, как он сыпет в чашку ложку темно-коричнего кофе и льет туда крутой кипяток, и брызги летят в разные стороны.
– Сколько класть сахара?
– Ложку, – безжизненным голосом ответила я. – Ровно одну ложку.
Он снова сел напротив меня, закинув ногу на ногу.
– Тебя Динка обманывала, – внушительно сказал он. – Осталось выяснить зачем. Ведь вы с ней заклятые подруги. Как шерочка с машерочкой.
– Это тебя уже не касается.
– Не касается. Разбираться во всем этом тебе. А я здесь как случайный прохожий. И в ваши отношения с Динкой лезть не собираюсь. Слушай! – сказал он небрежным тоном. – Оставь мне свой мобильный телефон. Твой домашний у меня есть. А то каждый раз караулить тебя…
В груди что-то екнуло.
Я продиктовала телефон.
И на секунду прикрыла глаза. Все было странно, до жути нереально. Когда сбываются самые смелые из твоих снов, первая реакция – этого не может быть, вторая – легкое разочарование. А вот третья…
Приоткрыв сначала один глаз, потом – другой, я уперлась в тяжелый взгляд Игоря. Так смотреть мог только он – тяжело, мрачно и вместе с тем от этого мрачного прямо-таки фаустовского взгляда что-то таяло в груди и наливалось умопомрачительной сладостью, смешанной с холодом. Это все было как кубики льда в клубничном коктейле. Или как лед на обнаженной разгоряченной коже.
– И что? – спросил он, не отводя от меня взгляда.
– Ничего.
Он взял мою руку и поднес к губам. Внутри было любопытство, смешанное с удивлением, и еще взгляд, обращенный внутрь… себя. Я внимательно прислушивалась к своим реакциям: ударит ли в уши набат, колокол чистого медного литья, как когда-то, и небесный звон польется ли в уши, и я оглохну ли и ослепну на время, и перестанет ли все существовать, оставив только меня и его в этом огромном и вместе с тем таком маленьком мире, низведенном до нас двоих, до наших тел, которые никак не смогут насытиться друг другом, а новые ласки будут предвещать новый виток блаженно-обморочного состояния, еще одно восхождение на запредельные вершины…
Что-то заворочалось и царапнуло. Не больно, а так… слегка, как расшалившийся котенок кусает руку, которая с ним играет.
– Ритася! – так называл меня только Игорь. – Ну чего ты кусаешься?
А ведь именно так, мелькнуло в моей голове – попал в точку – кусаюсь. Царапаюсь, брыкаюсь, кусаюсь… как маленькая.
– Я не кусаюсь, – осторожно начала я. – Я тебя внимательно слушаю.
– Ты, кажется, меня боишься.
Я всегда завидовала проницательности Игоря. Он всегда казался мне самым-самым. И умным, и толковым; и совершенно правильно, что он свалил в Германию. Ну какое будущее было у него в нашей стране? Инженерная специальность давно не в почете. Заниматься куплей-продажей Игорь бы не стал. Открыть мелкий бизнес вроде собственной прачечной, парикмахерской или салона красоты? Мелковато. Вот олигархический размах вполне для него…
Но для этого нужна мохнатая лапа, связи, дикая везучесть и умение оказаться в нужном месте в нужное время.
…И что бы его ждало здесь? С Динкой? Скучная работа менеджером по-продаже-чего-там? Все размеренно, все обыденно, и вечные жалобы Динки на жизнь, на маленькую зарплату, на расшалившихся детишек… Или он просто не любил Динку так, чтобы все было пополам. А кого он любил?
– Зачем ты вернулся? – сказала я вслух и тут же испугалась своего вопроса. Я уже, кажется, его задавала, и не один раз, и не получила ответа. Что и следовало ожидать.
– Вот так вопрос! – тон был веселым, а вот глаза – настороженно-мрачными. – Зачем? – повторил он с легким присвистом, как будто смотрел, любовался собой со стороны: красивый, успешный мужчина при полном параде, в сногсшибательных ботинках сидит напротив красивой женщины, которая растерянно смотрит на него…
Я подобралась. Вот сейчас я узнаю ответы на свои вопросы. Или хотя бы частично узнаю.
Длительный протяжный звонок в дверь оборвал ту минуту, когда я была готова узнать правду, или полуправду, или хотя бы частично эту треклятую правду.
– Это Егорыч! – легкое угрызение совести кольнуло меня. Я не заглянула к своему соседу и не узнала, как он. А за мной еще ужин, или праздничный обед, или все вместе. – Сосед! – бросила я на лету.
Я открыла дверь, не посмотрев. И с размаху окунулась в серые спокойные глаза и серую куртку и что-то, завернутое в газету.
– Ой, Эрнст!
– Рита! Это вам!
С громким шуршанием газета упала на пол. Это был цикламен – пылающие язычки пламени – цветок в горшке.
– Спасибо.
Игорь вырос сзади как тень отца Гамлета – грозно и неминуемо.
– Это кто? – вопрос адресовался мне и игнорированию не подлежал.
– Мой коллега, – пояснила я. – По работе.
– По работе? – цикламен в руках большого швейцарца выглядел как-то по-домашнему. Словно муж вернулся с работы и по дороге купил жене, с которой невольно поругался, вот этот горшок с цикламеном. Так сказать, в знак примирения.
– Да. – Я говорила, не поворачиваясь к Игорю, бросая слова за свою спину, в пустоту. – Коллега.
Я думала, что Эрнст сейчас вот повернется и уйдет, поняв, что он третий лишний при этой сцене. Но он почему-то не уходил, а стоял и топтался с горшком в руке.
– Товарищ, наверное, хочет уйти, – голос Игоря был язвительно-нейтральным. – Он понимает вообще по-русски или нет?
– Понимаю. – Теперь Эрнст Кляйнц выглядел не добродушным, а угрожающе-насупленным. – Очьень понимаю…
Пауза, возникшая вслед за этими словами, была похожа на внезапно потемневшее небо, когда трудно даже дышать, и пот противной липкой струйкой стекает по спине и хочется скорее штормовой грозы или, на худой конец, освежающего дождика, чтобы эта спертая духота исчезла, растворилась, и все вокруг облегченно вздохнуло.
Спиной я чувствовала дыхание Игоря – беспокойное, частое. Эрнст Кляйнц, напротив, выглядел спокойным. То угрожающее, что было на лице, уже пропало, и он снова стал походить на добродушного медведя, попавшего в антикварную лавку, где неудобно, тесно и нельзя повернуться, чтобы не свалить какую-нибудь хрупкую вещь.
– Товарищ не уходит, – голос Игоря был издевательски-ерническим, словно он говорил маленькому мальчику о том, что воровать конфеты тайком от взрослых нехорошо.
– Не ухожу, – теперь голос Эрнста был похож на внезапный рык.
– Может, уйти мне? – голос Игоря взлетел до немыслимой патетической ноты, взятой оперной дивой в конце безупречной арии.
Я едва уловимо пожала плечами.
Мимо меня проследовали щегольские ботинки и аромат нагретой сосны. Спина шевельнулась, эта спина явно ждала какого-то последнего крика, вроде «не уходи!» или «пожалуйста, останься!», но я упрямо сжала губы. Не собиралась я говорить ничего такого. Ей-богу, не собиралась.
Спина, уже облаченная в куртку, выражая крайнюю степень презрения, скрылась за дверью, а Эрнст Кляйнц по-прежнему держал горшок в руках.
– Спасибо, – взяла я цикламен. – А сейчас я хочу остаться одна.
– Нет. – Эрнст Кляйнц мотнул головой. – Я не уеду. Вы плохо смотреть.
– Выглядеть?
– Да. Выглядеть. Уста-ло.
– И что?
Он решительно взял горшок из моих рук и поставил на тумбочку. Снял куртку и повесил ее на крючок. Взяв цветок с тумбочки, пошел на кухню, даже не глядя на меня, как будто я была неодушевленным предметом.
– Идите сюда.
– Зачем?
– Надо.
На кухне Эрнст Кляйнц поставил горшок на подоконник и налил в чайник свежей воды.
– Вам нужно выпить чай. И завтрак. Вы завтрака?
– Ноу.
Господин Кляйнц открыл холодильник.
– Яйца можно?
– Яичницу, – пожала я плечами. – Можно. Там еще есть остатки колбасы.
Яичница не шипела, пошкваркивая на сковородке, а тихо трещала, как сухие ветки в уже давно разожженном костре. Эрнст Кляйнц все делал совершенно идеально. Один чуть не напоил кофе, другой – кормит завтраком. Наверное, я похожа на несамостоятельную девочку, которая не может сама о себе позаботиться.