Чаепитам уже надоело фестивалить. Довольные гости вывалили за порог, наперебой расточая хозяевам благодарности и пожелания.
В окно Алькова Рина пронаблюдала, как один из дедушек – обладатель очаровательной вязаной бороды – полил цветы заваркой из укутанного чем-то тоже вязаным чайника и уселся на стул, каждая ножка которого была заботливо одета в вязаный носок. Рину передернуло: иногда и от уюта может стать не по себе. Особенно если он такой вязано-невменяемый.
Рина завесила окно краем балдахина и вышла в центр комнаты, где Хехелар почти закончил внешний контур знака. Еще несколько горстей порошка образовали странные точки вокруг него. Пернатый фамильяр сверился с эскизом, который подозрительно напоминал рисунок из письма Изабелле Зиновьевне и те отблески, что создавали сигнеты.
– Это печать? – спросила Рина.
– Да. Надеюсь, я все п-правильно вспомнил…
– Зачем рисовать порошком? Неужели нельзя ее просто поставить, как все делают?..
– Это. Старая. Школа, – вмешался Кетутиль. – Лучше еще не придумали. Печать-проводник. Для сердца.
– Когда оно освободится, проводник из нужных трав приведет его на законное место.
Рина вздохнула.
– Ладно-ладно, я все равно не поняла и не пойму.
– И не надо, – утешил ее Фаферон. – В таких делах всегда сильнее то, что сделано интуитивно. А у вас как раз отменная интуиция.
Рина так не считала. Не было у нее никакой интуиции, а если что-то и проклевывалось, то спонтанно и не всегда. Постоянно только ладони потели – да так, что приходилось их обтирать. Всякого рода подготовка вообще придавала нервозности. В самом деле, куда проще стоять на сцене, чем топтаться в ожидании, выглядывая из-за кулис. Ей заметно полегчало, когда двинулись, наконец, за сердцем.
Со всех сторон подступили странные звуки: гулкий – как будто били в дно жестяной кастрюли, звонкий – как будто дергали струну, кряхтящий – этот вполне объяснялся скрипом дверей. Но все они не могли заглушить ритмичный стук, который Рина чувствовала нутром, – сердцебиение. Оно вело в кухню чаепитов.
Там дедушки пили чай в своей обычной манере. Но на этот раз вместо елового сиропа и молока они добавляли странные ингредиенты: «вязаный» макал в кружку удлинитель, трое других довольствовались лакомствами поскромнее – пластинками от комаров, обувными стельками и какими-то квитанциями. На столе пыхтел красавец-самовар.
Рина пощупала стену, по которой бежала вибрация, и тут «вязаный» дед заметил ее.
– О, гостья дорогая, – протянул он. – Проходи, присаживайся. Чайку с нами выпьешь.
– Не ходи, – шепнул Хехелар. – П-поближе п-подманивают.
Рина решила, что милостиво позволит себя подманить. Ей все равно нужно было в кухню, так почему не принять приглашение? Она выдавила милую улыбку и присела на диванчик, взяла пустую чашку.
В глазах одного из хозяев мелькнуло что-то недоброе, Рина обернулась и увидела, что «вязаный» дед занес над ее рукой разделочный нож. Она дернулась и с ногами взлетела на диван, а нож вонзился в цветочную скатерть.
Дедушки заныли:
– Хочу с ней чаю…
– Давайте девочку заварим…
– Пытаюсь! – рявкнул «вязаный». – Помогли бы хоть, она-то вон какая юркая.
Искаженные подались к Рине ближе, в руках главного опять блеснул нож. Фамильяры влетели в помещение, пытаясь отвлечь внимание на себя, но времени было мало. Сердце стучало совсем рядом, скрытое в какой-то неприметной вещи или, может, на самом виду… Рина взмолилась, чтоб поскорей пришло волшебное зрение. Только вот оно никак не приходило.
– Руки! – крикнул бражник. – Главное – это руки!
Рина уставилась на свои дрожащие ладони. Значит, вот где ключ к ее способности… Руки и правда слегка порозовели, как будто даже засветились. И тут же хлынули отовсюду красно-розовые нити, целые клубки. Они выходили из искорок внутри вещей, людей и фамильяров, а потом разбегались по сторонам, переплетаясь между собой.
Самый яркий сгусток бился внутри пыхтящего самовара, и неожиданно для самой себя Рина потянулась к выпуклому боку. Она совсем не боялась ошпариться и не думала, что наткнется на горячую стенку, – так сильно сгусток сиял и тянул к себе…
Рука проскользнула в самовар и, не обжегшись кипятком, схватила что-то по-настоящему горячее, шершавое и тяжелое. Искаженные тут же отступили на второй план. Не хотелось ни драться, ни бежать, а только вот так держать эту манящую вещь в руках, смотреть на нее и слепнуть. Но едва Рина решила оставить находку себе, как странные голоса заполонили вдруг ее рассудок и затянули песню на незнакомом языке. Слова повели хоровод. Рину обступили тени. Они замкнули круг и отрезали ее и сердце от чаепитов.
Словно в тумане, Рина поднялась на ноги и зашагала прочь – сквозь стол и его хозяев, сквозь стены и комнаты, прямиком в Альков. Как только она ступила в печать, хоровод стал сужаться. Тени рассеялись по горсткам порошка. Сердце медленно потянулось вниз, к центру нарисованного круга, пока совсем не вырвалось из рук и не оказалось… осколком кирпича.
Какого еще кирпича? С чего бы он ей вдруг понадобился?..
Рина очнулась и растерянно завертелась на месте, а Альков вокруг нее стремительно обретал цветá. Затягивались дыры в навесе, восставали из-под груд обломков деревянные опоры. Приветственно гудели трубы, искрила счастливая проводка – творилось что-то грандиозное. У Рины даже слезы навернулись, но тут что-то оглушительно грохнуло под ногами.
Рина перепугалась – неужели что-то пошло не так?.. Однако дом не развалился, а облегченно вздохнул.
– Паразитской машине пришел конец, – сказал Фаферон.
Потрепанные, но довольные фамильяры вернулись на свои места. Рина не выдержала и обратилась к ним с неловким вопросом:
– Оно и должно быть кирпичом?.. – Она указала на сердце, которое все еще тянулось вниз и парило теперь где-то на уровне ее коленей.
– Конечно. Вы же не думали, что сердца домов могут выглядеть как-то иначе? Сердце дома – это его краеугольный камень. Первый камень, который кладут в основание. Нашему он достался от гостиницы, поэтому дом иногда путается, кто он такой.
– Но ведь остался всего лишь осколок…
– А это хорошо. Разбитое подчас прочнее целого. Главное, чтобы не крали, – изрек Фаферон. – Нет, не покидайте круг! Держитесь ближе… Мне кажется, что паразит еще не сдался.
– Ишь, какой проницательный, – сказал знакомый голос.
Женский. Рина явно слышала его и прежде, вот только где?..
Складка балдахина приподнялась; из-за нее, хромая, вышла седая женщина. Рина не поверила глазам, узнав больную бабушку Тима, но сам Тим тоже выступил из тени и поспешил занять место между родственницей и печатью.
– Она не хотела, Рина, – начал он, примирительно вскинув руки. – Клянусь тебе, она просто не могла иначе. Выслушай, прошу! Она бы умерла!..
– Тимофей, не надо, – сказала женщина, отодвигая внука. – Им это не важно. У них своя правда.
– Но, ба, скажи им, что это не твоя вина! Не ты же на себя наслала это проклятье… из-за которого оскверняешь все вокруг… из-за которого только так и можешь выжить…
Женщина скривилась, прижала к груди руку. На тыльной стороне ее ладони пульсировала вена. Рина заметила, как синеватая полоса изогнулась червячком, будто что-то проползло внутри и исчезло в складках морщинистой кожи. Сразу вспомнились червивые яблоки и сами неприятные существа, которые так часто возникали вокруг Тима. А еще гадание на чае и знак, в котором все узнали червя или змейку.
Вот почему паразит орудовал только в одном подъезде, вот почему выбрал для хранения сердца жилье пенсионеров – просто бабушка Тима использовала тех, с кем водила дружбу. К тому же, худенькая и болезненная, она не вызывала подозрений, могла спокойно перемещаться по дому, притворяясь искаженной…
Рина оглянулась на фамильяров. Те замерли в растерянности, так что пришлось ей взять переговоры на себя.
– Допустим, нам вас жаль. Допустим, мы готовы узнать вашу правду. Но сердце мы вам не вернем.
– И все же я его возьму. Тогда к чему беседы? Женщина выпрямилась, и воздух в Алькове заметно потяжелел, будто она отпустила на волю всю мерзость, которую прежде держала в границах своего тела. Руки, похожие на искореженные ветки дерева, задвигались, вырисовывая незнакомые Рине знаки. Не зная, что предпринять, она просто заслонила собой сердце, зависшее над полом на высоте каких-то двадцати сантиметров.
Когда черный знак сорвался с пальцев женщины, Рина машинально защитилась Кардиоидой, которой ее научил Сема Яковлев… Нет, вообще-то Снежина. Пожалуй, надо было сказать ей спасибо, а не красть кошелек…
Печать-сердечко оказалась сильнее черного знака. Она не просто разбила его на осколки, но задела женщину – та вскрикнула от боли. Тим закричал тоже, подлетел к ней, принялся искать следы ранения.
– Ба!
– Я тебе не «ба», неразумный мальчишка! – прохрипела женщина. – Да, сейчас я выгляжу как старуха… но ты застал меня прежней и ничего не помнишь?!
Рина замерла, не сводя глаз с друга – он выглядел потерянно и жалко. Отвлекшись, она совсем не ждала атаки и новую печать заметила слишком поздно.
Черный рисунок мчался на нее, его внутренние линии вращались, набирая скорость. Как это должно быть больно – встретить удар безо всякой защиты… Не кусочком, как это случилось с противницей, а целиком!.. Рина приготовилась к гибели, но не почувствовала даже прикосновения.
Печать влетела в Фаферона, метнувшегося ей наперерез. Мотылька отбросило к стене. Там его смертельно прожженное тело обмякло.
Сердце дома опустилось еще немного – и погрузилось в пол.
Седая женщина пошатнулась, но Тим поддержал ее, не дав упасть, и сказал, кажется: «Мама»… А Рина бросилась к мотыльку. Она почти ничего не видела в пелене слез – спасителя нашла на ощупь.
Он был еще в сознании и пытался отползти в темноту угла, сбивчиво шепча:
– Не смотри… не смотри…
– Так не должно быть!.. Ты же волшебный!