Раненый мотылек встрепенулся, попытался подняться. Рина бережно поддержала невесомое тельце, чувствуя, как на лице расплывается глупая улыбка. Внутри тут же отозвалось что-то сильное и пронзительное.
– Вот так! Здесь не то же самое, что у нас, здесь все возможно… Мы ведь столько всего купили, что-нибудь да поможет, – зачастила она.
Но мотылек обмяк в ее руках.
– Ты больше не можешь летать, – признала Рина. – И почти не дышишь. Тогда… Тогда закрой глазик… Представь, что я Лулио и пришла смести твои мысли. – Она нежно погладила блестящие чешуйки крыльев. – Чтобы ты увидел лучший в мире сон.
– Фамильяры не видят снов… – возразил Фаферон, расслабляясь.
– Фамильяры – нет, но люди видят. – Рина всхлипнула. Вокруг ее ладоней вспыхнуло знакомое теплое сияние. – Спокойной ночи, Ян.
Спустя мгновение или, может быть, целую вечность ее окликнули. Рина раздраженно отмахнулась. Что им еще нужно?
Его больше нет.
Он ей нравился: был самым дружелюбным, понимающим и искренним. Мечтательным. А теперь – все.
– Г-госпожа, пустите меня, п-пожалуйста, – взмолился Хехелар. – Я отдам его дому.
Рина открыла наконец глаза и поняла, что лежит, накрывая мотылька своим телом. Мокрые волосы облепили лицо, а заветный камешек, зажатый в ладони, уже почти остыл.
Она поднялась, пытаясь осмотреться.
– Где Тим? Где его… мать?..
Последнее слово далось с трудом. Внешность женщины никак не вязалась с тем, как Тим назвал ее. Видимо, ее состарило то же проклятье, которое заставляло питаться силами дома и портить все вокруг. А Тим наверняка был слишком мал, чтобы это запомнить.
– Ушли, как т-только сердце вернулось на место. Все кончилось.
Ушли? Вот как! Отчасти Рина понимала Тима, который вдруг переметнулся на сторону врага, – она и сама не знала, как поступила бы, окажись злодеями ее родители. Но ведь эта женщина погубила Кьяфа и легко могла погубить саму Рину. У нее почти получилось – если бы не Ян…
Зачем она мучила Пульхерию Андревну и чаепитов, зачем играла с Риной и Тимом в опасные игры? Было ли все-таки в ней самой что-то темное? С другой стороны, когда наслали столько темноты, попробуй-ка сохранить в себе хоть какой-то свет.
Рина вздохнула, размышляя, как Тим теперь относится к ней самой. Наверное, ненавидит. Или возненавидит позже, если его маму все-таки не удастся спасти. Вот бы им всем поговорить подольше – может, Рина сумела бы подобрать слова, может, вышло бы лучше. Но вышло как вышло.
Сердце Яна Рина решила оставить себе. Пускай она не кардиамантка и не слышала о повторных вживлениях, но не хотелось расставаться с надеждой, что случившееся можно исправить. Надежда эта была такая хрупкая, что Рина не решалась в ней себе признаться.
Голову разрывали противоречивые мысли. А ее собственное сердце, казалось, раскололось надвое. Рина едва почувствовала какое-то мягкое прикосновение – оказалось, это Хехелар заботливо накинул одеяло ей на плечи.
Глава двенадцатая
Тысяча Голосов
Рина тосковала.
Дом вернулся к обычной жизни, и фамильяры, которых теперь было двое, старательно восстанавливали поврежденное. Зажившая немыслимым образом трещина сразу отодвинула переселение на неопределенный срок. Странные звуки прекратились. Сломанный насос вынесли из кочегарки, подкоп засыпали, а сам подвал заперли и налепили на дверь бумажку, которая почему-то называлась пломбой. Постепенно успокоились даже самые сердитые жильцы.
Квартира Тима опустела. Студия прекратила свое существование – пришлось сказать, что закрылась. Пару раз мама звонила Изабелле Зиновьевне – на слово не поверила, – но на звонки никто не отвечал.
То и дело хотелось плакать, особенно когда на глаза попадалось что-то, связанное с Фафероном. Стоит ли говорить, что так или иначе с ним было связано все? От слез нос стал совершенно красный, опухший, подозрительный. Был причиной походов к врачу, довел-таки до таблеток и спреев…
Каждый день Рина поднималась на последний этаж, переворачивала придверный коврик и подолгу сидела возле прохода на чердак, болтая ногами в пустоте лестничной клетки. Благодарный дом беседовал с ней на свои домовые темы. Но лучших собеседников с ней больше не было. Один пропал, а второй…
Каждую ночь она приходила в Сердцевинум посмотреть на сияющие деревья. Их красота открывалась постепенно: сначала в глубине стволов горели только сами сердца, затем нити света разбредались по корням, и только пару раз Рина видела, как призрачным веером розово-белый свет раскрашивает утопающие в потемках кроны.
Вот так, болтаясь между мирами, Рина сразу заметила, когда «Артефактная криптолавка» открылась вновь. Она заглянула к Витольду, и продавец встретил гостью с неожиданной торжественностью.
– Поздравляю. Наслышан о вашей победе. Вы зашли очень кстати, потому что Ее Светлость Ризантелла Орхидская поручила мне передать вам это. – Витольд достал из-под прилавка две внушительные коробки с витиеватыми гербами на крышках. – Она приглашает вас на прием во дворец Подземных Орхидей. Разумеется, она понимает, что вы плохо знаете ее сердцогство, и обещает к завтрашнему вечеру прислать проводника.
Рина оторопела.
– Извините, вообще-то я одна… Тим уехал.
– Ох. А коробки две. Что ж, возьмете обе? Может быть, передадите своему другу. Ее Светлость покорена рассказами о вашем подвиге. Двое детей из другого мира спасли от верной гибели прекрасный образец старого фонда! Беспомощная Канцелярия посрамлена! Ну прямо сюжет романа. Сердцогиня хочет лично познакомиться с героями и даже мне благодарность выписала.
Он похлопал по карману, который оттопыривал свернутый в трубку лист.
– А фамильярам? – спросила Рина. – Их наградят?
– Ну… – задумался Витольд. – Фамильярам благодарности не полагаются. Но оба они теперь считаются особо квалифицированными и могут быть расселены по другим бедствующим домам.
– О нет… а если я попрошу их оставить? Ведь не откажут героине?..
– Это будет весьма странная просьба, – предупредил продавец. – Индивидуальность фамильяров иллюзорна. За счет различий во внешности они кажутся личностями, но на самом деле только степень обученности играет роль, и оставлять двоих способных фамильяров в одном доме – вздор.
Нахмурившись, Рина забрала с прилавка коробки и направилась к двери. Если прежде совесть побуждала рассказать Витольду о Фафероне, то теперь Рина убедилась, что продавец не заслужил ни сына, ни вестей о нем. Но уже у порога она все-таки остановилась и холодно сказала:
– Вы знаете, что это неправда. У них бывают человеческие сердца. Может, даже человечнее, чем у некоторых людей.
И, только краем глаза заметив, как изменилось лицо хозяина лавки, она вышла вон.
Большие коробки в тонкой перевязи лент сладко пахли незнакомыми цветами. Рина несла их осторожно, стараясь не помять, – свою решила оставить вне зависимости от того, что же окажется внутри. Слишком уж красивая.
На крышке горел сложный герб: щит в форме сердца, укрытый богатой накидкой с завязочками, сверху – золотая корона о трех больших зубцах и двух маленьких, с жемчужинами, на щите – цветок. А еще по хитро закрученной ленте тянулся девиз: «Сердце бьется за Истину». Даже не зная сердцогиню, Рина уже прониклась к ней уважением из-за одного только этого герба.
С тоской покосившись на коробку для Тима, Рина решила, что обязательно дождется обещанного проводника. Она обязана рассказать сердцогине историю друга и его бабушки. Может, им смогут помочь. Может, они подались в Сердцевинум – тогда Рина навестит Тима, и они, наконец, объяснятся нормально.
Раскрыв подарок, Рина обнаружила внутри аккуратно сложенную ткань вишневого цвета. Она подняла сверток за лямочку, и над кроватью расправился прекрасный сарафан – точь-в-точь тот, что нарисовался Тимовыми карандашами… Подавив любопытство заглянуть и в чужой подарок, Рина осмотрела свой. В коробке остались блузка, темная пелерина с большим капюшоном, пышный подъюбник и белоснежные гольфы. Растерянная Рина подумала только, где ей теперь достать подходящие туфли.
Рина нацепила сарафан на вешалку, а ту устроила на ручке платяного шкафа – просто чтобы постоянно оглядываться и любоваться. У нее еще никогда не было такой красивой одежды. Костюм для Тима тоже, должно быть, отражал все его мечты, но остался без хозяина… а фамильярам и вовсе ничего не досталось.
Из раскрытой коробки, в которой осталась только невесомая бумага, доносился манящий аромат. Наверное, подарок хорошенько опрыскали духами…
Рина уже погасила свет и собралась ложиться спать, когда ее настигла неожиданная идея. Рина включила ночник и достала из шкафа сумочку со швейными принадлежностями, которые иногда требовались для доработки театральных костюмов. Взяв свою старую игольницу, Рина невольно поморщилась: подушечка-то была в форме сердца. Грустного сердца, утыканного остриями игл и булавок. Ну и кто придумал такую жуть?..
Быстро освободив игольницу, Рина вывернула вишневый сарафан подкладом наружу и аккуратно разложила на кровати. Старый, шерстяной и с карманами тоже отправился на «операционный стол». В руку Рине легли ножницы.
Закончив задуманное, она долго крутилась перед зеркалом в своей обновке. Правда, волновала ее отнюдь не внешность. Она проверяла, не виден ли потайной кармашек, пришитый с внутренней стороны сарафана ровно на уровне сердца. Правильный уровень она выясняла полночи, вооружившись анатомическим атласом и даже прощупав себя в поисках сильнейшего сердцебиения.
В кармане лежал камешек, оставшийся от Фаферона, – чуть теплый, спящий, но все же мерцающий изнутри. Рина помнила все записи в дневнике Витольда и понимала, что многие в Сердцевинуме, как и она сама, могут увидеть светлячка сквозь ткань одежды или сумки. Но и расстаться с камешком Рина не могла. Оставить его дома – все равно что подарить какому-нибудь очередному вору.
И сейчас два сердца были так близко, что ореолы их свечения складывались в один, перекрывая друг друга… По крайней мере, Рина очень надеялась, что не прогадала с расчетом.