– Ага… – пробурчал Норик, уткнувшись в тарелку. – Как всякого чужака, так привечать, а как родного отца – побоку, неблагодарные…
Тэнна Айлия хлопнула ладонью по бедру.
– Ты бы гостя постыдился! – укорила она мужа.
– Гостя! – взвился хозяин. – Кто его приглашал, кто его привечал? Все без меня! Никакого почету в собственном доме! Гостя! Навели, понимаешь, всяких, хоть и ши, хоть кого, а лишь бы поперек!
Сошников стиснул зубы. Очень хотелось дать визгливому мужичонке по зубам – несильно, ради вразумления, – но он понимал, что Елика его самого за такие дела приложить может. Не так больно, как обидно. И тем более не стоит встревать в чужую семейную ссору.
– У-у!.. – проныл Норик не то угрожающе, не то капризно. – Все вы одно семя!
Он стукнул кулаком по столу. Спецназовец сморщился – в детстве его бабка за такие дела по рукам била нещадно. Хлеб и стол почитать надобно… вот опять сорвалось – «надобно»!
– Отец… – умоляюще вскинулась Елика, поглядывая на возлюбленного.
– Что «отец»? – зло передразнил ее Норик. – Путается тут со всякими… ладно бы эллисейна нашла себе или хоть анойя, так нет… девка позорная…
Сошников стиснул зубы так, что заскрипело за ушами, впился пальцами в дубовую лавку. Нет, если этот слизняк еще хоть слово скажет… Краем глаза он заметил, как испуганно смотрит на него Еликина матушка, будто ей передался душивший спецназовца убийственный гнев. И от этого взгляда пузырь, нараставший под сердцем, вдруг лопнул.
Под взглядом Сошникова оннат Норик сорвался с лавки, грянувшись спиной об пол, и, пролетев через всю горенку, приложился к стене, точно прибитая метко брошенным сапогом крыса.
– Мама!.. – охнула Елика.
– Трисветлые дии! – прошептала тэнна Айлия.
– Ой, е… – только и выдавил из себя Сошников.
У него ни на секунду не возникло сомнений, что именно он сотворил эдакое чудо, но спецназовец не мог понять – как?
– Василикс! – Оправившись от изумления, девушка обратила на своего любимого исполненный гневного укора взгляд. – Почему ты не сказал, что ты – чародей?!
– Я не… – Слова застряли у Сошникова в глотке. В самом деле, как можно было отпираться, когда он только что одним усилием воли отправил в полет Еликиного зловредного папашу. – Я нечаянно… – прохрипел он и сам понял, насколько нелепо это звучит.
Оннат Норик, кряхтя, поднимался с полу.
– А ну, – потребовала Елика от Сошникова, – подними что-нибудь!
– Как? – не понял совершенно сбитый с толку спецназовец.
Больше всего его смущало, что свершившееся не воспринималось окружающими как чудо.
– Взглядом! – нетерпеливо объяснила Елика. – Ты чародей или анойя?
С трудом шевеля мыслями, Сошников нашарил глазами пустую деревянную кадушку – после того, что случилось с Нориком, он решил выбрать что-нибудь небьющееся. «Ну и как я буду ее поднимать?» – промелькнуло в голове, и одновременно представилось, отчетливо и ясно, как он тянется к кадушке рукой, как цепляет за ушко пальцами и тянет…
Кадушка оторвалась от пола и медленно поплыла вверх. Наверное, она уперлась бы в потолок, если бы Сошников не сообразил, что происходит, и от изумления не потерял бы хватки. Деревяшка упала и покатилась по полу.
«Да как же это я? – думал спецназовец, не зная – радоваться ему? пугаться? забыть о случившемся, как о страшном сне? Он заметил, как в глазах Елики к любви примешивается гордость, как лицо тэнны Айлии исполняется глубокого почтения. – «Как же это я?» Ну да – для них ведь не случилось ничего чудесного, просто он из пришлого ши вмиг превратился в чародея – пусть слабого, но это ведь совсем другое дело…
Оннат Норик крякнул, отряхнулся и решительно полез в кладовку. Вытащив на свет божий изрядную бутыль с уже знакомой Сошникову розовой наливкой, он плеснул густого пахучего напитка в четыре пустые кружки.
– Ну… – Он потер ушибленный крестец, помялся немного и выпалил так торопливо, словно слова жгли ему рот: – За тебя, зятюшко!
– Ы… – булькнул Сошников.
– За тебя, зятюшко, – повторила Айлия. – Наш дом – твой дом. Твоя кровь – наша кровь.
– За тебя, милый, – прошептала Елика и, нагнувшись через стол к уху Сошникова, добавила: – За то, что тебе не пришлось долго ждать этих слов… и за твой дар.
Спецназовец хотел сказать… что-нибудь, но слова не лезли из горла. Что делать? Благодарить? Отказываться? Бежать со всех ног?
Их дом – его дом… Он вспомнил, насколько буквален бывает эвейнский язык в своих оборотах, и его передернуло. Этот дом станет его, и эта женщина станет его – окончательно и бесповоротно. Эта земля примет его… только скажи.
И все же страх был силен. Он поднимался в груди, не давая дышать. Бросить родину… не вернуться никогда в знакомые края, к бабкиной могиле… Оставить за спиной все привычное. Хотя почему же все? Здесь все так похоже на родное… Но все, все не так! Невозвращенец в чужой стране… И холодноглазый Кобзев пустит своих ищеек по его следу, и если он вернется – дезертирство, трибунал, расстрельный взвод…
Если бы майор ГБ не отдал тогда пленника-перебежчика владетелю Бхаалейну, страх мог бы и победить. Сошников и сам понимал это и презирал себя за слабость, но только мысль о том, что если уйти удалось какому-то без году неделя десантнику, то ему, Сохатому, сам бог велел, поддержала его в решении, которое он уже принял.
Наливка скользнула в горло ароматной струей, и ее запах словно пробудил в сознании спецназовца нужные слова.
– Моя кровь – ваша кровь, – слетело с его губ. – Ваш дом – мой дом.
И жаркая нежность в глазах Елики была ему наградой.
Первым признаком неминуемой катастрофы Обри Норденскольду показался остекленевший взгляд часового. Конечно, послушав с полчаса разглагольствования адмирала Дженнистона о его геройских подвигах во время войны Корее, можно и в обморок хлопнуться… но солдат на посту должен терпеть любые неудобства.
И все же Обри не осмелился привстать, чтобы потрясти оцепеневшего морпеха за плечо. Хотя бы потому, что адмирал никогда не простил бы ему столь вопиющего хамства. Возможно, это и сделало возможным все последовавшее.
Пространство посреди кабинета разорвалось, точно туго натянутая парусина, если полоснуть по ней ножом. По краям разрыва плыл струйкой туман. Пахнуло холодным ветром, донесшим запах лесной сырости и дыма.
В отверстие один за другим шагнули, без усилия преодолев границу, трое в обычных для эвейнских чародеев камзолах. Одного Обри узнал – это был мрачноватый парень, что сопровождал лорда Ториона на тех, первых переговорах. Двое других были ему незнакомы.
Макроуэн отреагировал первым. Рука его метнулась к поясу быстрей, чем память подсказала, что оружия там нет. Прежде чем он успел рвануться к застывшим в странном оцепенении часовым, ноги подполковника подкосились, и он неловко упал, повалив складной стул.
– Я – Линдан ит-Арендунн, – проговорил мрачный, глядя на Обри, – полноправный чародей гильдии огневиков и владетель Дейга по доверию. Я пришел предъявить вам обвинение, демоны.
«Проклятие, – мелькнуло в голове у Обри, – он, наверное, принимает меня за главного…»
В глазах невзрачного человечка по левую руку от Линдана что-то мелькнуло. Он молча обернулся к своим спутникам, и мгновение спустя чародей, кивнув, перевел взгляд на адмирала.
– Да… – Дженнистон начал приподниматься со стула и вдруг обмяк. Обри показалось было, что его поразил тот же паралич, что и бешено извивающегося на полу Макроуэна, но он заметил, как ритмично подергиваются пальцы адмирала, и понял, что это всего лишь очередной припадок.
– Хорошо… – проговорил молодой лорд, будто в ответ на чьи-то пояснения. – Тогда мы будем говорить с вами двумя. Вы передадите наше слово своему владетелю, когда он очнется.
Макроуэн прекратил попытки добраться до автомата, и движения его сразу сделались свободнее.
– За меня и от имени всех гильдий Эвейна будет говорить Ратвир ит-Лорис, сын Лориса ит-Арвира, сына Арвира ит-Льюса, деда раахварракса Манара, полноправный чародей гильдии стражей.
«О-ой», – мелькнуло в голове у Обри. Пока разведчики Томаса миля за милей продвигались к столице, племянник самого императора добрался до штаба группировки вторжения. Но как, черт побери, удалось этому мальчишке перетянуть власти на свою сторону? И что такое гильдия стражей? Знание эвейнского ничем не могло помочь здесь Обри – слово не соотносилось в его сознании ни с чем знакомым.
– Я… не стал бы говорить с вами, – промолвил высокий, на удивление молодой блондин, видимо, бывший Ратвиром ит-Лорисом, – когда бы Серебряный закон не требовал предупредить вас о близкой погибели. Совет гильдий Эвейна дает вам время до завтрашнего восхода, чтобы убраться с нашей земли. Оставшиеся будут уничтожены.
Обри пронзил намерившегося было выругаться Макроуэна взглядом, и подполковник замер.
– Это какое-то недоразумение, – осторожно промолвил майор. – Мы не имели в мыслях ссориться с законным правительством Эвейнской империи. Более того, мы даже направили ко двору императора наших послов…
– Император здесь ни при чем, – ответил Ратвир со снисходительной усмешкой. – Хотя он, позволю себе заметить, тоже не рад, что на нашей земле творят свои бесчинства злобные демоны, разрушившие владение Дейга. Ваша погибель определена судом гильдий.
Обри прикрыл глаза. Ему казалось, что он попал в скверный судебный детектив и этот доморощенный Перри Мейсон сейчас выложит перед присяжными последний, убийственный довод.
– Никто из владетелей не обращался за помощью к Серебряному престолу, и император не может обрушиться на вас со своим войском. Несмотря даже на то, что вы в безумной ярости своей прервали род владетелей Дейга и дар их утрачен, – продолжал Ратвир. – Однако вы нанесли оскорбление чародею гильдии огневиков, сказанному Линдану ит-Арендунну, а гильдия не вправе оставить этот проступок без ответа.
– Мы готовы… – выдавил Обри.
Он хотел сказать, что они готовы принести извинения, возместить ущерб, загладить урон, наврать что угодно, лишь бы только туземцы перестали следовать своей безумной логике, в которой каждый шаг Обри подводил и его, и всю американскую группировку все ближе к катастрофе… Но взгляд его столкнулся со взглядом невзрачного человечка в буром, и майор Норденскольд осознал по наитию, что именно его воля держит в подчинении часовых. Очень трудно лгать человеку, который читает твои мысли легче, чем ты сам открытую книгу.