И эта сомнительная победа могла уверить туземцев в их несокрушимости. Иллюзия, которую следует развеять во что бы то ни стало… иначе местные жители начнут ставить условия советским помощникам, а это уже совсем недопустимо.
Можно, конечно, и дальше прогибаться перед здешними шишками. Можно делать вид, будто эвейнский феодальный вейсманизм-морганизм – это самое что ни на есть прогрессивное общественное устройство. Можно от самого себя скрывать, что единственное, чем ценен и полезен этот мир, – это точками перехода, и, пока вокруг каждой из них не поставлена ограда из колючей проволоки, задача группировки межпространственной помощи выполнена не будет. А можно прервать наконец этот фарс и поговорить с туземцами на единственном языке, который вызывает у них уважение, – языке силы. У него есть Визенфил, неплохо овладевший русским, а главное – запуганный до судорог. У него есть выход на разбойничьи княжества восточных островов, выход, о котором пока не знает даже командующий. Пока эти княжества разрознены, но то пока. В этот раз он не повторит ошибки коуна Дейнерика. Эвейн не перетянуть на свою сторону – слишком закоснели его правители в следовании своему священному закону. Значит… Серебряная империя падет. «Прогнивший феодальный строй, – покатал гэбист на языке знакомые вкусные фразы, – под ударами прогрессивного трудового люда…» – покатал и сглотнул до поры.
Все, поиграли – и хватит.
Если бы майор Кобзев обратил внимание, как мрачны и сосредоточенны лица стоящих поблизости телепатов – если бы он мог по цвету и привычному крою платья выделять провидцев из толпы чародеев – он, возможно, пошел бы на попятный. Но случилось иначе.
– Я не верю, – медленно и внушительно проговорил Кобзев, надеясь, что исполнительный Шойфет передаст интонацию, – что вы могли справиться с нашим противником. Я не верю, будто ваше войско может обеспечить безопасность нашей державы, и не считаю, что мы можем полагаться на вашу милость. А поэтому я, от имени Союза Советских Социалистических Республик, требую, чтобы все перебежчики были выданы нам для суда в соответствии с нашими законами, чтобы унизительные ограничения, которым подвергаются наши представители, были немедленно сняты, – Кобзев понятия не имел, что ответить, если его спросят, какие ограничения, но это его мало тревожило, – и чтобы правительство Эвейна в кратчайшие сроки начало переговоры с посланцами Советского Союза!..
Ратаир с жалостью глянул на него.
– Переговоров не будет, – ответил он. – Рахваарракс не ведет речей с дикарями.
Кобзев стиснул кулаки. Вот сейчас… сейчас этот пижон сорвется.
– Я даю вам один день, – проговорил принц. – Это больше, чем я предложил вашим врагам… но вы покуда не обагрили рук невинной кровью. Уходите к себе, за стоячие камни, и больше не возвращайтесь. Завтра, ополдень, дружина рода Конне, – «Личная гвардия императора», – пояснил вполголоса Шойфет, – подойдет к вашему стану у деревни Поречной.
Он развернулся и шагнул в распахнувшееся перед ним лиловое веретено. Кобзев успел заметить, что по другую сторону отверстия был замковый двор. Владетель Бхаалейн обвел взглядом оторопевших переговорщиков, помотал головой и тоже скрылся в проходе. За ним двинулись остальные.
Глава 16
– Завтра, – повторил Кобзев, оглядывая широкий некошеный луг, за которым темнела лесная чаща, – они будут ждать нас на этом поле. Так сказал посланник.
– И? – вскинул голову Вяземский. – Что предпримем мы? Выведем навстречу весь личный состав? Выкатим танки с «шилками»? Поставим «Град» на прямую наводку?
– Нет, – с усилием произнес Кобзев. – Это могло бы помочь против бхаалейновской дружины. Но императорская гвардия… сотрет нас в порошок.
Он никому не сказал про оплавленную пуговицу. Незачем панику разводить. Личный состав группировки и так питал к способностям чародеев непристойный пиетет.
– И что же вы, Степан Киреевич, собираетесь предпринять по этому поводу? – язвительно осведомился полковник.
– Я… – Кобзев на секунду замолчал, глядя куда-то в сторону. – Я уже предпринял. Сегодня в двадцать один ноль-ноль с Большой земли прибудет спецгруз. Для вас. Снаряды к ста двадцатидвух… с начинкой… короче, увидите. Надо только будет тщательно их проверить, это одна из первых партий, еще против китайцев готовили…
Теперь замолчал уже Вяземский, и замолчал надолго. Гэбист заметил тем не менее, что артиллерист пошевеливает губами, озираясь, как бы прикидывая заранее, откуда лучше вести обстрел.
– Это будет уже не война, – наконец произнес он с усилием, – а бойня. Вы уверены, что вы этого хотите? Такого?
– Б…, можно подумать, что у нас есть выбор! – взорвался гэбист.
– Выбор есть всегда.
– Ни х… его нет! Или мы их, или они нас! И все! Весь выбор! И третьего не дано!
– Выбор есть, – медленно произнес полковник. – Мы можем уйти сами. С красивой миной.
– Не можем, – выдавил Кобзев после очередной натужной паузы. – Командующий не отдаст такого приказа. Даже если я потребую, все равно не отдаст. На него тоже давят… как и на меня с Марксленовичем… Он скорее нас всех тут положит и сам ляжет.
– Это будет бойня, – повторил Вяземский. – Не бой, а хладнокровное убийство. Я уже видел такое… однажды. Не думал… что увижу еще раз.
– Б…, они такие же солдаты, как и мы! – почти заорал гэбист. – Знают, на что идут. И вы знали! Или вы, когда присягу принимали, отдельным списком оговаривали – какие приказы будете выполнять, а какие нет, потому что они вашей дворянской чести противоречат? Б… – Голос его сорвался в полное ненависти шипение. – Если бы ты только знал, полковник, как ты меня достал за это время! Чистоплюй х…в! Как залповым огнем – это не бойня! Как своих класть – это не бойня! А как чужих – так на попятный! Приказ получен – вот и выполняй, какого х… тебе еще надо!
О том, какие чувства обуревали в этот момент Вяземского, можно было догадаться только по стиснутым намертво кулакам и враз побелевшему лицу.
– Я, товарищ майор госбезопасности, – выдавил наконец он, – приказы всегда выполнял. До конца. И сейчас… каждый из нас. Выполнит. Свой. Приказ. Честь имею.
Он четким движением бросил руку к виску, развернулся на каблуках и зашагал прочь от Кобзева.
Леву Шойфета не покидало чувство ирреальности происходящего. Ясный день – легкая дымка в вышине умеряла блеск солнца, и небеса казались по-земному голубыми, – душистая, по колено, трава и сверкающие доспехи императорской гвардии на другом конце поля – все это никак не увязывалось в его сознании с дымящимися воронками и окровавленными ошметками тел, виденными им у стен замка Бхаалейн. Тем более что на этот раз с советской стороны стояло не полдюжины боевых машин, а всего лишь две – танк с бульдозерным отвалом, вырывший за несколько минут две здоровенные ямищи, и штабной бронетранспортер.
– На шапках – перья птиц веселых, – неожиданно продекламировал стоящий рядом с Левой Ржевский, не опуская бинокля, – на шлемах – конские хвосты…
– Что? – не понял Шойфет. – Какие еще хвосты?
– Это Симонов, – пояснил старший лейтенант, опуская бинокль. – Поэма «Ледовое побоище». Не учили в школе? А я в суворовском учил. Наизусть. «Все было дьявольски красиво, как будто эти господа, уже сломивши нашу силу, гулять отправились сюда».
– Красиво, – рассеянно кивнул Лева, не в силах оторвать взгляд от замерших в идеальном – настолько, что само слово «строй» казалось Леве недостаточным для определения этого геометрического совершенства – порядке воинов. – Они что, и в самом деле одного роста или это так кажется?
– Кажется, – откликнулся Ржевский. – На таком расстоянии разница в десяток сантиметров ни-ве-ли-ру-ется. – Последнее слово он произнес нараспев, словно пробуя на вкус каждый слог. – Но все равно здорово. Будто в кино попали, правда?
– Да, – задумчиво подтвердил Лева. – В кино.
Зрелище застывших рядов внушало смутную тревогу. Раньше, сколько Лева мог судить, эвейнцы никогда не стояли… так. Даже в той злосчастной стычке строй их сразу же рассеялся. Он подумал было сообщить об этом Кобзеву, но не осмелился.
Что-то встрепенулось в самой середине сверкающих рядов, и секунду спустя до Левы долетел звонкий и резкий, словно порыв ветра, сигнал рога. Он повторился трижды, после чего от строя отделилась крохотная пестрая капля – всадник – и помчалась через поле.
– Что там такое? – недовольно осведомился Кобзев, выглядывая из бронетранспортера.
– Похоже, к нам очередного герольда послали, – сказал Ржевский.
– Кого-кого? – переспросил Кобзев.
– Посланника, парламентера, – перевел Лева.
– Что, опять? – скривился гэбист и, недовольно бурча себе под нос что-то вроде «как им, б…, еще не надоело», выбрался из машины. – Ну ладно, пойдем, послушаем.
Леве пришло в голову, что в своих прорезиненных комбинезонах офицеры похожи на беглецов из чумного города. Они успели пройти два десятка шагов – высокая трава, словно не пуская пришельцев вперед, яростно цеплялась за сапоги, – когда перед ними выросла громада закованного в броню конника.
– Я – Лауртерикс ит-Теранделакс, – неожиданно звонко для замурованного в железо великана сообщил всадник. – Можете ли вы говорить за всех ши?
– Я голос Степана ит-Кирея из рода Кобзевых, – привычно отбарабанил Лева. – Он может говорить за всех ши.
– В таком случае, – возвысил голос гонец, – мой господин ждет ответа, готовы ли вы, демоны, принять милость Серебряной империи и добровольно покинуть ее пределы или же продолжаете упорствовать в своих намереньях?
– Можешь передать своему господину, – начал Кобзев, даже не дослушав перевод до конца, – что у него есть выбор. Он может повернуться и уйти со своей армией туда, откуда явился, или в любое другое место за своей спиной, – тогда ему ничего не будет. Он может стоять на том конце поля хоть до посинения. За это ему тоже ни хрена не будет. Но, – Кобзев зло прищурился, глядя на топчущие траву конские копыта, – если хоть один его человек сделает шаг в нашу сторону, последствия этого шага будут ужасны. Переводи дословно, понял? – Это уже относилось к Леве.