леко за рамки невинных детских шалостей, думал Стах, мучительно ощущая свой возраст, каждый год из прожитых пятидесяти пяти. Он негодовал на самого себя, не сомневаясь, что именно он избаловал Дэзи. Но что следует ему предпринять, чтобы гарантировать ее благополучное будущее? Ведь он не всегда будет рядом, чтобы выручить ее из очередных неприятностей.
Стах задумался и о приведении в порядок своих собственных дел. В конце концов он пригласил к себе своего поверенного и внес изменения в завещание. Теперь большая часть его состояния была вложена в акции компании «Роллс-Ройс». Капиталовложения Стаха диктовались скорее эмоциями, чем холодным финансовым расчетом, и Стах поместил, пожалуй, слишком много средств в любимую им компанию.
Однако тренировки пони для поло отнимали теперь у Стаха почти все время. Он летал все меньше и меньше, уже не испытывая потребности в разрядке от ярости, в которой нуждался после того, как Франческа оставила его четырнадцать лет назад. Все это осталось в прошлом и казалось теперь не столь важным. Но он сохранил лицензию пилота реактивных самолетов и время от времени выполнял фигуры высшего пилотажа, участвуя в многочисленных авиационных шоу, столь популярных в ту пору по всей стране. Садясь за штурвал бережно содержавшихся старых «Спитфайеров» или «Харрикейнов» с их роллс-ройсовскими моторами «Мерлин», по-прежнему столь же надежными, как и прежде, он в продолжение нескольких часов испытывал тоску по прошедшим годам. В тот солнечный майский воскресный день, когда он летел на своем «Спитфайере» на авиационное шоу в Эссексе, его подвел не мотор — отказало шасси старого, двадцатисемилетнего самолета, не пожелавшее выпускаться. Стах приземлился на верхушки деревьев рядом со взлетно-посадочной полосой, рассчитывая таким образом смягчить удар при посадке. Многим пилотам-истребителям удавалось уцелеть при такой аварии и потом рассказывать о ней молодым летчикам. Но Стаху не повезло.
9
Через несколько недель после гибели Стаха Анабель, горевавшая о нем так, как ни об одном другом мужчине в своей жизни, и предчувствовавшая, что он был последним ее мужчиной, собрала остатки семьи вместе. Она настояла на том, чтобы Дэзи и Рэм провели лето в ее доме вблизи Онфлера, который Стах купил для нее семь лет назад. Видя, насколько не похож на себя самого Рэм, работавший без обычного своего прилежания, Анабель уговорила его взять отпуск в Сити на все лето. Но, руководствуясь присущим ей здравым смыслом, она решила, что трем грустным людям не стоит общаться друг с другом, и позаботилась о том, чтобы в большом доме не иссякал поток гостей, остававшихся пожить с ними на некоторое время: ее лондонские друзья и приятели по летней жизни во Франции, отвлекавшие и скрашивавшие унылое существование ее домочадцев.
По мнению Анабель, Дэзи переживала потерю отца намного сильнее Рэма. Теперь она осталась круглой сиротой, рядом с ней не было даже Маши, умершей два года назад. Когда Дэзи навестила Дэни, сестра со своей животной интуицией сумела учуять ее горе, хотя Дэзи улыбалась, обнимая и лаская ее. «Дэй, не делай», — сказала Дэни, вырываясь, и в конце концов Дэзи пришлось отпустить ее побегать в саду с подругами.
Рэм наконец стал настоящим князем Валенским. Он не только унаследовал лондонский дом отца со всей его ценнейшей старинной обстановкой, за исключением фигурок животных, выполненных Фаберже, которые Стах оставил Анабель вместе со значительным числом акций «Роллс-Ройса», но и стал владельцем всех отцовских пони для поло, его конюшен в Трувиле и Кенте, а также половины состояния Стаха, вложенного в акции «Роллс-Ройса», и остатков семейного золота, хранившегося в швейцарских банках. Стах завещал Дэзи вторую половину своего состояния, всю в акциях «Роллс-Ройса». Но несколько недель размышлений после истории с джимканой на Белгрейв-сквер убедили его в том, что Дэзи нельзя доверить право полностью распоряжаться ее долей наследства, пока ей не исполнится тридцать лет. Тогда-то он и назначил Рэма, ответственного и умного юношу, ее опекуном вместе с представителями Английского банка.
Рэм был теперь богат и обрел право полностью распоряжаться своим богатством. Но он все равно испытывал какое-то чувство неудовлетворенности, будто его отец, погибший столь внезапно, был еще жив, и будто Стах, а не он сам все еще оставался князем Валенским. Его угнетало чувство незавершенности — словно что-то все еще не доделано до конца, не завершено, и в чем-то он не успел победить.
Тем летом в доме у Анабель в «Ла Марэ» редко садилось за стол меньше восьми человек, а зачастую — и более дюжины. Приглашения Анабель охотно принимали все, кто ее знал. С возрастом, а ей было уже почти сорок восемь, она научилась создавать вокруг себя еще более интимную атмосферу, чем прежде, и все большее число людей стремились стать ее друзьями. Друзья Анабель чувствовали себя необыкновенно уютно в ее присутствии, а один из них, недавно вернувшийся в лоно католической церкви, как-то сказал, что, поговорив с нею, он ощущает себя очистившимся от грехов, будто побывал на исповеди, с той лишь разницей, что здесь от него не требуют обещания не грешить снова.
Дэзи избегала шумной компании, сборов за ленчем — она обнаружила, что горе меньше гнетет ее, если она в одиночестве отправляется с этюдником рисовать живописные дома в Онфлере или пытается запечатлеть на бумаге сосны, росшие с той стороны «Ла Марэ», которая обращена к океану.
Принимая ванну, Дэзи замечала, как с каждым днем ее кожа на открытых местах все больше приобретает цвет свежеобожженной глины. У нее не было привычки разглядывать свое обнаженное тело, и теперь она с интересом отметила резкий контраст между белыми грудями и загорелыми плечами, перерезанными белыми полосками в тех местах, где проходили бретельки от топов, которые она носила. Ниже тело оставалось белым до края теннисных шорт, а ноги были даже более загорелыми, чем плечи. Она поворачивалась перед зеркалом и так и сяк. С одной стороны, ее забавляла необычная «раскраска», делавшая ее похожей на пегую лошадь, а с другой — смущали налитые, хорошо сформировавшиеся груди и плавные, удлиненные очертания силуэта. Для своих пятнадцати лет Дэзи оставалась абсолютно неразвитой в сексуальном плане. Она вела изолированную от каких-либо соблазнов жизнь, предопределенную ее отцом, запрещавшим встречаться с мальчиками ее возраста. Она часто испытывала неясное физическое томление, которое либо подавляла, либо находила ему выход в занятиях спортом. Она нерешительно тронула рукой светлые волосы, росшие на лобке, и тут же, взглянув на себя в зеркало, отдернула руку. Волосы здесь намного мягче, чем на голове, подумала Дэзи, и, смущенная, принялась торопливо одеваться, вытащив свою постоянную летнюю униформу: поношенные, ставшие тесноватыми прошлогодние теннисные шорты — к несчастью, она забыла купить новые — и рыбацкую майку на бретельках, приобретенную в Онфлере. Волосы она не подбирала, и часто после прогулок по лесу ей приходилось вытаскивать древесную труху, сосновые иголки и мелкие веточки, застрявшие в спутанных прядях.
При виде Дэзи Рэм пришел чуть ли не в неистовство:
— Анабель, бога ради, поговорите с ней насчет того, в чем она ходит! В этом наряде она похожа на дикарку. Это не просто некрасиво, но почти неприлично, черт возьми! Глаза бы мои на нее не глядели! Вы совершенно не следите за этой девчонкой. Я удивляюсь, как вы позволяете ей выходить из дома в таком свинском виде.
— Рэм, успокойся. Онфлер — это курорт, здесь все так ходят, — мягко упрекнула его Анабель. — Это тебе следует немного расслабиться и проникнуться местным духом. У тебя такой вид, будто ты все еще в Итоне, на поле для игры в крикет, мой дорогой.
Рэм выдавил из себя улыбку, но все же развернулся и надменно удалился, кипя глевом. Бедняга, грустно покачала головой ему вслед Анабель. Всякий раз, как только Дэзи пытается заговорить с ним, думала она, Рэм обязательно находит в ней что-нибудь, к чему можно прицепиться, и теперь девочка почти оставила свои старания втянуть его в разговор. Но Анабель ничего не могла с этим поделать, разве только воздействовать на Рэма нежностью. Ей казалось, что его гнев и жестокость — это своего рода реакция на смерть Стаха.
Несколькими днями позже, во время завтрака, Рэм имел неосторожность заглянуть в газету перед тем, как приступить к своей яичнице с беконом, и Тезей мигом слизнул все, что было у него на тарелке. Рэм попытался добраться до пса с кулаками, но тот был уже далеко.
— Черт побери, Дэзи, твой проклятый пес совершенно обнаглел! — Лицо Рэма побледнело от злобы. — Я убью это животное, как только поймаю его.
— Если ты его тронешь, то я убью тебя! — вскричала Дэзи.
— Дети! Дети! — беспомощно забормотала Анабель.
— Я предупреждаю, Дэзи, что не собираюсь больше терпеть это грязное животное, — продолжал Рэм, — я не шучу.
Дэзи пододвинула к нему свою тарелку.
— Вот, можешь взять мой завтрак. Здесь то же самое, что съел Тезей. Ты сам ввел его в искушение, Рэм. А потом — он вовсе не грязный. Не понимаю, что ты так злишься.
Рэм оттолкнул пододвинутую тарелку.
— Я уже не хочу есть. Сыт по горло твоими оправданиями. Пусть держится от меня подальше.
Он резко встал, повернулся и ушел к себе в комнату.
— О боже, боже! — вздохнула Анабель. — Почему это люди не могут быть добрее друг к другу?
Из всех человеческих грехов самым непростительным она считала недоброжелательность.
В конце первой недели июня Анабель с особенным нетерпением поджидала приезда своих друзей — Ги и Изабель де Люсини, которые должны были привезти с собой и детей: Валери, бывшую на год младше Дэзи, и Жан-Марка, которому уже исполнилось восемнадцать. Она рассчитывала, что их компания избавит Дэзи от одиночества. Она помнила Жан-Марка пятнадцатилетним крепышом, довольно низеньким и упитанным, но приятным в общении и разговорчивым. Анабель с трудом узнала его в высоком привлекательном юноше с красивыми черными глазами, когда Жан-Марк вышел из машины и направился к ней, стоявшей в круглом вестибюле и поджидавшей гостей. У него были изысканные, обходительные манеры, которыми обычно обладает уже почти взрослый