Василий кивнул.
— И я был продан как раб одному оружейнику.
— Об этом до меня тоже дошли слухи. Когда я узнал обо веем, то решил вмешаться, помочь… Но я был так далеко, так загружен делами… Значит, ты именно тот, с кем обошлись столь несправедливо.
— Да, благородный Христофор. Моя свобода была куплена за деньги три месяца назад. Некий Иосиф Аримафейский выкупил меня, и я затем женился на его внучке.
Христофор с интересом слушал молодого человека.
— Я очень рад, что удача вновь улыбнулась тебе. Насколько я понимаю, ты пришел за моим свидетельством, чтобы, вернувшись, снова подать в суд?
— Да, так оно и есть. Именно поэтому я и попросил встречи с тобой.
Какое-то время поставщик внимательно разглядывал молодого человека, затем, откинувшись на спинку кресла, крикнул:
— Максим! Максим! Я знаю, что ты подслушиваешь под дверью. Иди сюда, Длинный Нос, ты мне нужен.
Дверь отворилась, и в проеме показалась лысая голова. Писарь шумно дышал, лукаво изображая, как он спешил. Христофор потребовал принести ему перо и лист пергамента.
— Садись и пиши! А я буду диктовать. Мне понадобится четыре экземпляра этого заявления. Один для меня, второй для молодого человека, третий для одного моего друга, очень влиятельного человека в Антиохии. Четвертый экземпляр останется в Риме и будет передан в Сенат. Ну, что, ты готов? Тогда я диктую.
«Я был одним из пяти свидетелей того, как Игнатий из Антиохии купил сына Герона, продавца перьями, и усыновил его. Вся церемония была проведена при соблюдении всех пунктов закона Двенадцати Таблиц. Три раза, громким и четким голосом Герои заявил, что согласен продать своего сына. Один из свидетелей, Гирам из Селены, три раза ударил свинцовым бруском по весам. После третьего удара Игнатий заявил перед всеми присутствующими, что берет мальчика, усыновляет его и делает своим законным наследником. Он дал мальчику имя Василий. Игнатий, как это обычно принято в подобных случаях, дал каждому свидетелю по серебряной пряжке, на которой были выгравированы два имени: его и усыновленного мальчика. Она лежит сейчас, когда пишутся эти строки, передо мной.
Затем все свидетели, и я в том числе, приняли участие в изысканном обеде, данном Игнатием в честь усыновления мальчика. Во время обеда Игнатий говорил о том, что хочет видеть Василия преемником своих дел, но и, самое главное, желает и дальше развивать его удивительный талант художника. Герои также присутствовал на этом обеде и держался спокойно и с достоинством. Лишь к концу обеда он разрыдался над чашей вина.
Я описываю все происшедшее тогда так детально, чтобы показать, как все это еще живо в моей памяти. После смерти Игнатия я узнал, что его брат обратился в суд с заявлением, что Василий был приобретен как раб, а не усыновлен. К тому времени из всех свидетелей в живых кроме меня остался лишь Гирам из Селены. И этот свидетель заявил в присутствии суда, что мальчик был приобретен как раб. Против этого ложного свидетельства я выдвигаю свое свидетельство и заявляю, что вышеупомянутый Гирам из Селены сознательно исказил факты.
Приветствую всех, кого касается вышеизложенное».
Когда писарь вышел, чтобы сделать копии, Христофор из Занты потянулся к подносу с фруктами и выхватил оттуда большую, спелую грушу.
— А ведь ты не присутствовал на церемонии собственного усыновления, — заметил он. — Тогда никто не стал ни о чем спрашивать, но сегодня… Почему?
— Я удрал, — ответил Василий. — Я очень любил своего настоящего отца и не хотел покидать его. Даже ради того, чтобы стать сыном богатого человека. Хотя если быть честным, то я быстро привык к Игнатию и полюбил его.
— Что ж, это делает тебе честь, — заявил Христофор, откусив за раз чуть ли не половину груши. — Твой отец был хорошим человеком. И не глупым. И где же ты прятался?
— На одном из складов, за кучей угля.
— Да… — задумчиво протянул поставщик. — Думаю, на твоем месте я поступил бы точно так же.
Василий шел по улицам, и его переполняла радость. Копия документа приятно хрустела у него за пазухой. Теперь он был абсолютно уверен, что в ближайшее время его восстановят в утраченных правах. Да, он витал в розовых облаках и не переставал строить радужные планы. Он уговорит Девору переехать в белый дворец на Колоннаде, где прошло его детство. Он пригласит жить к себе Шимхама, он даст ему положение, достойное ловкого торговца и мужа многочисленных жен. Он помирится с Адамом-бен-Ахером и предложит ему совместно вести дела.
Уже подходя к своему постоялому двору, Василий заметил впереди себя Чефаса. Старик шел, опираясь на руку незнакомого человека.
Вот уже два дня Чефас не появлялся на постоялом дворе, но когда Василий спросил о нем у Ганнибала, хозяин избежал прямого ответа на его вопросы.
— Он приходит, уходит… Сейчас его здесь нет.
— А куда он ходит-то?
Ганнибалу явно не понравилась такая настойчивость молодого постояльца.
— Ты что, не видишь, что со всех сторон нам угрожает опасность? Тут приходил человек, заглядывал во все углы, задавал вопросы. Теперь нас подозревают… Но христиане уже привыкли жить рядом с опасностью. — Его лицо приняло трагическое выражение. — Вот что я скажу тебе: на этот раз Чефас не должен был уходить. Потому что было бы лучше, если бы он был здесь, когда придет этот, со своими вопросами. Но он сказал, что ему необходимо идти. Он только и думает о том, как помочь другим. Каждый раз, когда он уходит, я боюсь, что он больше не вернется. — Хозяин оглянулся с опаской и, удостоверившись, что поблизости никого нет, продолжил: — Чефас совсем не тот, за кого ты его принимаешь. Он находится здесь… не просто так… Мне самому не нравится, что он так самоотверженно работает. Но он не хочет иначе… И, вдобавок ко всему, он считает, что должен как можно убедительнее играть свою роль. Понимаешь?
Василий ускорил шаг и догнал идущих.
— Я только что встретился со свидетелем, — сообщил он. — Наша встреча прошла более чем удовлетворительно.
Чефас был в курсе истории молодого человека и сразу понял, о чем идет речь. Он остановился и улыбнулся.
— Тем лучше, сын мой. Ты мне расскажешь обо всем немного попозже. — И он повернулся к своему спутнику. — Марк, вот тот самый мастер из Антиохии, о котором я рассказывал тебе. Это он, ваяв в руки комок глины, меньше чем за час сотворил бюст старого Чефаса. Да к тому же настолько похожего на настоящего, что, казалось, он вот-вот откроет рот и заговорит.
Внимание же юноши было тут привлечено именем незнакомца. «Марк! — подумал он. — Это, должно быть, тот самый Марк, которого я уже перенес на оправу чаши». Лука достаточно четко описал его мастеру.
Спутник Чефаса был маленького роста, коренастого телосложения, уже не молодой, но в то же время и не старый. Что-то неуловимое в нем выдавало крестьянское происхождение. Может быть, форма головы, лица или этот плоский, словно расплющенный нос бойца. Ходил он слегка согнув плечи. При этом одно плечо сильно возвышалось над другим. Василий сразу вспомнил, как Лука сказал тогда, что Марк был водоносом. «Никаких сомнений, — подумал он. — Лука описал его очень точно. И все же есть детали, которые надо исправить. Я сделал ему слишком узкое лицо и излишне длинную бороду. Нос получился как надо, а вот глаза… Веки нужно будет сделать потяжелее… Хорошее лицо… я смогу переделать его по памяти. Когда вернусь».
— Марк словно сын для меня, — сказал Чефас. — Все последние годы он не отходил от меня. Был всегда рядом… Словно посох старика. В любое время я мог всем телом опереться на него.
Когда все трое подошли к трактиру, Чефас нежно распрощался с Марком.
— Господь с тобой, сын мой. Ничего, мы очень скоро увидимся снова.
Старик пошел к дому, а Марк взволнованно посмотрел на Василия. Было ясно, что он очень сильно беспокоится за Чефаса и хочет поговорить о нем с Василием. Но если такое желание у него и появилось, то оно почти тут же исчезло. Он резко и довольно холодно кивнул молодому скульптору, повернулся и зашагал прочь. И снова Василий вспомнил слова Луки о Марке: «Марк очень похож на Петра в молодости. Это настоящий боец с львиным сердцем. Правда, ему недостает приветливости Петра и его умения завоевывать сердца людей. Ему плохо удается быть симпатичным».
Василий медленно повернулся и зашагал вслед за Чефасом. И тут неожиданная мысль пришла ему в голову: «А может быть, этот старик и есть Петр? Что, разве это невозможно? Они все смотрит на него как на вождя. Тут невозможно ошибиться. Но тогда почему же признанный вождь христиан, апостол Иисуса прислуживает путникам в бедном трактире? Нет, нет, он не может быть Петром». Василий покачал головой. «Пусть я обещал не задавать вопросов, но все равно я разузнаю побольше об этом старике».
Перешагнув через порог, Василий сразу почувствовал, что атмосфера в трактире грозовая. Сизенний сидел за столом и поедал более чем просто обильный обед. С первого взгляда было ясно, что гладиатор в плохом настроении.
— Нас снова ожидают новые войны, — заявил Непобедимый. Он взял с блюда огромный кусок сочного мяса и положил его на хлеб. Затем поднес ко рту и вгрызся в него белыми ровными зубами. — Что касается меня, то я против войны. Пусть дерутся бойцы на аренах… И все…
Один из постояльцев, стоявших рядом с ним, позволил себе заметить:
— Но, Сизенний, могущество Рима покоится на войнах, которые он ведет. В мире осталось несколько островков, которые еще не принадлежат нам.
— Ну и что из того? — рявкнул Непобедимый. — Что обычно происходит, когда мы завоевываем новые земли? Сюда приводят целые армии пленных и делают из них гладиаторов. Пройдет немного времени, и их станет больше, чем зрителей.
Сизенний взял нож и резким злым движением отрезал себе еще ломоть мяса. Присутствующие вздрогнули. Каждый из них, наверное, представил себе вместо куска мяса горло поверженного гладиатора.
— А что самое плохое, так это то, — добавил он и осушил разом целую чашу вина, — что каждый из этих животных употребляет свои методы в сражении. Методы варварские и нам незнакомые. Одни мечут камни из пращи, другие пытаются поймать тебя сетью, третьи хотят насадить тебя на рогатину. А есть такие, которые дерутся только на колесницах. Дикари — они и есть дикари.