Состий был человеком маленького роста, очень смуглый, почти черный, проворный и умелый мастер. Первое время он пытался научить юношу своему ремеслу, но это получалось не слишком хорошо. И сам Состий не смог освоить дела, которое так любил Василий. Несмотря на ловкость и старательность, он был напрочь лишен воображения, необходимого художнику, поэтому его изделия выходили тяжеловесными и однообразными. Тем не менее их раскупали, хотя плата оставляла желать лучшего. Все изменилось, когда Василий обучился всем секретам ремесла скульптора. Все, что выходило из-под его рук, излучало красоту. Он делал статуэтки и бюстики и уже был доволен своими работами, хотя всегда был готов к чужой суровой критике и сам строго оценивал свой труд. Клиентам Состия было наплевать на творческие муки мастера, товар их устраивал, и они были готовы платить за него хорошие деньги.
Василий почти никуда не выходил, он боялся повстречать старых знакомых, которые стали бы презирать его рабское одеяние. По крайней мере сначала, он объяснял себе собственное затворничество именно так, но позже понял, что причина была более серьезной и важной. Она заключалась в следующем: если он хотел сохранить себе жизнь, то должен быть очень осторожным и редко покидать жилище. Ведь Линий прекрасно знал, что общественное мнение не на его стороне, что вся Антиохия осуждает его за то, что он занял место законного наследника брата. Все считали его самозванцем. Не надо было быть ясновидящим, чтобы догадаться, что Линий не будет знать ни сна, ни покоя, пока у него на дороге будет маячить живым укором Василий. Он не мог забыть, что в любой момент призрачная угроза со стороны Василия может превратиться в весьма реальную и опасную для его благополучия. Самозванец между тем не ограничился торговой деятельностью, чтобы увеличить и без того огромное состояние своего покойного брата. Он занялся политикой и за два года преуспел на этом поприще. Он был в прекрасных отношениях с римскими властями, и ходили слухи, что у него далеко идущие планы. Он покупал все новые и новые корабли и раз от разу организовывал все более многочисленные караваны, пропихивал на высокие должности своих ставленников, и недалек был тот день, когда он уже смог бы диктовать свою волю кому угодно в Антиохии.
Василий постоянно был настороже. Особенно он встревожился после того, как на Оружейную улицу передали письмо. Незнакомец сунул в руки Агнесии, маленькой еврейской рабыне, помогавшей в доме по хозяйству, клочок бумаги и быстро шепнул:
— Передай это Василию, сыну Игнатия.
Эта хрупкая девушка имела очень болезненный вид: ее впалые щеки окрашивал малярийный румянец, а худоба просто бросалась в глаза. Тем не менее это слабое существо не побоялось плетки хозяина и передало письмо по назначению. Дождавшись удобного случая, когда в конце рабочего дня она подметала мастерскую, а Василий, по обыкновению печальный, сидел у окна в розовых лучах заходящего солнца, она окликнула его. Погруженный в свои невеселые мысли, он даже не заметил ее, пока она не повторила его имени, лишь тогда юноша вздрогнул и обернулся.
— Посмотри, это тебе.
С этими словами она протянула ему веник, среди прутьев которого была спрятана записка. Василий быстро нагнулся и взял письмо. Там было всего несколько строчек без подписи в конце. Почерк был ему незнаком.
«Узурпатора мучают кошмары. По ночам он ворочается на украденном ложе, не в силах заснуть и мечтая избавиться от того, кого он предательски обворовал. Не выходи на улицу, не разговаривай с незнакомцами. В Антиохии ты не в безопасности. Скорее уезжай из города.»
Василий не знал, кто написал эти слова. Знал он только то, что это не его мать. В городе поговаривали, что ее здоровье сильно ухудшилось и она не выходит из комнаты. Да и раньше она была малоспособна на решительные действия, поступок был не в ее стиле. После некоторых размышлений Василий пришел к выводу, что письмо дело рук Квинтия, который лучше кого бы то ни было знал о планах Линия. Наверняка молодой римлянин мучился угрызениями совести, и это подтолкнуло его к доброму делу, ведь ему очень хотелось оправдаться перед людьми за свою расчетливость и малодушие во время суда. Как бы то ни было, Василий считал, что опасность со стороны Линия для него весьма реальна. Если он хотел жить (а были моменты, когда ему этого вовсе не хотелось), ему необходимо было скрыться из Антиохии.
Еду в мастерскую ему приносила жена Состия. Ее звали Елалией, но такое красивое имя вовсе не шло этой мужеподобной бой-бабе, а, напротив, звучало как насмешка над ее необузданным существом. Она вела все дела в доме, наводя ужас на всех обитателей, — муж боялся ее плети не меньше двух рабов, живших у них. Она была настолько прилипчивой и надоедливой, что клиенту, посетившему лавочку, надо было обладать недюжинной волей, чтобы уйти, ничего не купив. Наложила она лапу и на все доходы: в Торговом квартале над Состием смеялись, уверяя, что он за год не держал в руке ни одного обола[8].
В доме Состия ели дважды в день: в десять утра и в пять вечера. А пища, естественно, была скудной. Елалия неспроста поднималась со старым потертым подносом в каморку к Василию — по ее мнению, молодой художник не должен был терять ни минуты. Пока он ел, она стояла рядом, провожая жадным взглядом каждый кусок и каждый глоток, — было заметно, что ей непереносимо жаль изводить на него продукты. Меню не отличалось разнообразием, мясо полагалось два раза в неделю, остальные дни Василий питался овощами, сыром, фруктами и грубым серым хлебом. Кислое вино Елалия щедро разбавляла водой, а Василию полагалось лишь два литра этой бурды в неделю.
— Видишь, как я награждаю тебя за усердие в работе! — не уставала повторять хозяйка, забирая у юноши пустой поднос. — Но не забывай — чтобы так сытно кушать, надо очень много работать.
На следующий день после того, как Василий получил послание, он решил перейти к действиям. Хозяйка уже подошла к двери, собираясь выйти из комнаты, когда он окликнул ее:
— Скажите, а то, что я делаю, хорошо продается?
Елалия так и застыла на месте, вцепившись в дверную ручку. Кисть у нее была сухая, худая, с морщинистой дряблой кожей и напоминала высушенный солнцем ствол подсолнуха.
— Не суй нос не в свое дело, — грубо ответила она.
Василий никогда ее не боялся, и оттого, наверное, она даже испытывала к нему некоторое подобие уважения.
— Нет, это мое дело, — ответил он. — Разве вы не хотите получать еще больше денег за мои работы? — Он сделал небольшую паузу, а потом веско добавил: — Есть одно средство.
Женщина поставила поднос на пол, да так резко, что остатки козьего молока выплеснулись из миски. Уперев кулаки в бока, она подошла к Василию. Взгляд ее, подобно взгляду хищной птицы, заметившей добычу, был полон злости и вожделения.
— Что ты хочешь этим сказать? Ты раб, и все, что ты делаешь, принадлежит нам… принадлежит мне, потому что именно в моих руках находится тесемка кошелька. Ты что — можешь делать больше? Или лучше? Ну, что молчишь? Так или нет? Отвечай.
Василий покачал головой:
— Нет, не так. И без того я стараюсь делать как можно больше и лучше.
Он протянул ей свои раскрытые ладони. Были времена, когда рабы растирали их и умащивали благовониями. Когда-то белые и нежные, они превратились в изъеденные кислотой руки труженика. Ладони были покрыты мозолями и порезами. Василию даже не удавалось дочиста отмыть их тем жалким куском мыла, который давала ему хозяйка.
— Эти руки могут научиться еще очень многому. Если бы я только мог пройти какое-нибудь обучение, то, уверен, создал бы такие вещи, о которых здесь, в Антиохии, даже представления не имеют. Если вы не вериге мне, то спросите у богачей, которые покупают мои изделия. Они-то откроют вам глаза. Но здесь я не могу ничему научиться Если я останусь у вас, то мои способности перестанут развиваться, а значит, и качество моих работ не сможет улучшиться.
— Хозяин покажет тебе все, что… — начала было хозяйка.
— Он уже ничего не может показать мне и не в состоянии ничему научить. Я давно превзошел его, и вы это тоже отлично знаете. Отправьте меня к какому-нибудь большому мастеру в Афины или в Рим. Предположим, что по истечении какого-то времени я стану свободным и мы договоримся, что всю жизнь я буду выплачивать вам большую часть моих заработков. Даю слово, что вы станете такими богатыми, какими не представляли себя даже в самых смелых мечтах.
Выражение непередаваемой жадности появилось на лице Елалии. Она прекрасно отдавало себе отчет, что это равно выгодное и очень рискованное предложение. Женщина долго молчала, обдумывая предложение юноши. Мыслительный процесс был зримо виден: она шумно и прерывисто дышала, на лбу выступил пот. Ей все-таки не хватило смелости согласиться на эту выгодную идею, и собственная трусость приводила ее в ярость. Она закричала голосом, полным горечи:
— Ага! Вот как! Отпустить тебя, а потом — только мы тебя и видели! Ишь ты! Нет, нет и нет! Кто знает, что ты там задумал! Ты хитер, как старый лис, и просто решил сбежать от нас. Не изворачивайся, я тебя насквозь вижу. Нет уж, даже слышать не хочу твои сладкие речи! — Решение отказаться от выгодной сделки приводило ее в ярость. — Ты, наверное, воображаешь, что мы продаем твой товар дорого? Ошибаешься! Но я добьюсь, чтобы ты приносил нам больше доходов. Понял, раб? Я вижу, что ты работаешь не в полную силу. Расскажи-расскажи об этой идейке моему мужу, уж он так отходит тебя плетьми, что узоры на спине останутся до конца твоей жизни. — Она помолчала, а потом злобно расхохоталась. — В Рим, значит, хочешь? А ты знаешь, что делают римляне с беглыми рабами? Они распинают их на кресте. Прибивают руки и ноги гвоздями, да еще вниз головой, вот так-то, не забудь об этом!
С этими словами она схватила пустой поднос и вылетела из комнаты, едва не поскользнувшись на лужице из козьего молока. Дверь захлопнулась за ней с оглушительным грохотом.