На лобовом стекле появились первые капли, и вскоре дождь стал настойчиво бомбардировать лес. Карл-Юхан, тихо насвистывая что-то, держался за руль так небрежно, будто машина сама знала, куда ей двигаться. Время от времени он косился на Мею и улыбался. Казалось, он хотел убедиться, что она действительно сидит рядом.
Мея пыталась сохранить непроницаемое выражение лица, чтобы не выдать творившееся у нее на душе. Она всегда сильно волновалась, когда ей надо было переступить чужой порог. Настоящие семейные дома были для нее незнакомыми мирами, она не знала, какие там действуют правила, потому что привыкла к матрасу, лежащему прямо на полу, к отсутствию туалетной бумаги в сортире и пустым кухням, если они вообще были. У них с Силье никогда не было ничего похожего на настоящий семейный дом. У Карла-Юхана все было иначе, и он, похоже, гордился своим домом.
Они подъехали к высоким воротам, сваренным из металлических балок. Сверху красовалась сделанная красками надпись «Добро пожаловать в Свартшё».
Мея глубже вжалась в сиденье, пока Карл-Юхан открывал створки.
— Какие огромные, — сказала она.
— Эти ворота поставили мы с братьями. Все, что ты увидишь в усадьбе, мы построили сами.
Лес расступился перед ними, впереди показался луг, на котором паслось множество коров. Чуть дальше, у леса, огромный, покрашенный красной краской дом с покрытой гравием площадкой перед ним. По сторонам были разбросаны хозяйственные постройки. Мея почувствовала зуд в животе, она и не представляла, что люди могут так жить.
Карл-Юхан показал ей конюшню и псарню; собаки, опираясь передними лапами на решетку, громко лаяли. Большое, как теннисный корт, картофельное поле пестрело молодыми всходами.
— Из-за леса не видно, но там, подальше, начинается болото, — сказал парень.
— Как здорово здесь у вас…
Мея положила руки на живот, и сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Она ненавидела встречаться с чужими родителями. Холодок пробегал по коже от их оценивающих взглядов. Особенно старательно лезли в душу мамаши.
«Чем занимаются твои родители?»
«Моя мама художница».
«Художница? Вот как. И что она рисует?»
«Она рисует картины».
«Среди них есть известные, пожалуй?»
«Я так не думаю».
«А твой папа? Чем он занимается?»
«Я не знаю».
«Ты не знаешь, где работает твой папа?»
«Он не живет с нами».
На этом расспросы обычно прекращались. Хуже всего обстояло дело, если они уже знали, что представляла из себя Силье. Тогда вообще никаких вопросов не задавалось.
Лелле смотрел в пол, лишь бы не видеть изможденное лицо Анетт. Но он слышал ее прерывистое дыхание, слышал, как она хлюпала носом.
— Первые два года я чувствовала ее, чувствовала, что она жива. Какая-то теплота появлялась в груди, когда я думала о ней. Но теперь ничего такого больше нет, словно огонь погас.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Анетт сделала несколько шагов к нему, обняла и прижалась щекой к плечу:
— Она мертва, Лелле. Наша дочь мертва. Я чувствую это с зимы. Что-то внутри меня сломалось… Я не могу объяснить это, но знаю, что все так и есть: Лина мертва.
— Не хочу слушать подобную чушь!
Он попытался отступить назад и вырваться, но Анетт прижалась мокрым от слез лицом к его футболке и вцепилась в кожу пальцами. В конце концов он перестал сопротивляться, затем обнял ее. Сначала слабо, но потом обнимал все крепче и крепче, словно от этого зависела их жизнь. Он не мог вспомнить, чтобы они обнимались так раньше, словно их что-то разрушило изнутри.
Когда Анетт подняла лицо, он поцеловал ее, не раздумывая. Ее кожа имела слабый привкус соли из-за слез. Анетт суетливо начала срывать с него одежду, рывком расстегнула молнию на брюках, и он понял, что сам хочет близости. На полу Анетт обвила его ногами вокруг талии, и он вошел в нее. По ее щекам продолжали бежать слезы. Ногти Анетт глубоко вонзались в кожу, причиняя боль, и именно это — боль — требовалось ему сейчас больше всего. Боль.
Потом они лежали рядом и передавали друг другу сигарету. Солнце, словно ухмыляясь, заглядывало внутрь сквозь жалюзи и раскрашивало полосами их обнаженные тела.
Анетт провела пальцем по его ребрам:
— Ты похудел.
— Не бери в голову, мне нормально живется.
— Ты худой и грязный, да и спишь слишком мало. Ты убиваешь себя.
Она встала и начала одеваться. Лелле смотрел на покрытую веснушками кожу над ее грудью и подумал, что хочет снова прижаться к ее телу. Бедра горели от царапин. Что означает их близость? Может, она решила вернуться домой и собралась рассказать об этом Томасу? Или случившееся следует держать в тайне? Ему хотелось, чтобы она осталась, но в то же время он знал, что они не смогут быть вместе. Внезапно он почувствовал страшную усталость и подумал, что сейчас заснет голый на полу.
Анетт вышла, и вскоре он услышал, как она разбивает яйца на кухне; запыхтел перколятор, зажурчало радио. Потом до него долетел запах кофе, и Анетт позвала его есть.
Когда Лелле появился на кухне, она подняла жалюзи, и кухня утонула в лучах яркого света. На какое-то мгновение ему показалось, что все стало как прежде. Лина нежится в кровати на втором этаже, Анетт сейчас пойдет, встанет на лестнице и позовет ее. Солнце словно подтверждало, что ни о каких бедах и речи не идет.
Но когда Анетт наливала кофе, он увидел морщинки, нарисованные скорбью у ее рта. Она села напротив него, на то самое место, где и сидела обычно. Только теперь она явно чувствовала себя неуютно. На столе между ними дымился омлет. Лелле тошнило от голода, когда он воткнул в него вилку.
— Не сердись, но я имела в виду именно то, что сказала: я уверена, что Лины больше нет.
— Это не играет никакой роли. Я все равно не сдамся, пока не найду ее.
Дома у Карла-Юхана все было отделано деревом и доминировали теплые тона. Уже на пороге Мею встретил пряный запах копченого мяса и сушеных трав. С ней поздоровалась женщина в переднике. Более смуглая и худая, чем Карл-Юхан, она имела те же мелкие черты лица. Улыбнулась, не показывая зубы, и обветренными руками затеребила лежавшую на плече серебристую косу.
— Ты, должно быть, Мея? Очень приятно познакомиться. Меня зовут Анита.
Она провела их на кухню, где сидел мужчина и чистил какое-то оружие, разобрав на детали. Его глаза напоминали узкие щелки, когда он поднял их на Мею. Окинул ее взглядом сверху донизу, словно снимал мерку, и Мея почувствовала, как у нее сначала защипало кожу, а потом все тело вспыхнуло огнем.
— И кто это у нас тут? — спросил он и показал на нее грязной тряпкой, которую держал в руке.
— Это Мея, — ответил Карл-Юхан, — моя девушка.
— Мея… Значит, я много слышал о тебе.
Биргер поднялся и раздвинул губы так, что Мея смогла увидеть черные бреши между его зубами. Он выглядел старым, даже, пожалуй, чересчур, чтобы иметь сына такого возраста, как Карл-Юхан, но еще достаточно крепким и сильным, в чем Мея убедилась, когда он пожал ей руку.
Ее угостили холодным молоком и ржаными булочками. Домашним черничным вареньем, окрашивавшим губы чуть ли не в черный цвет. Биргер рассказал об усадьбе и землях вокруг. Вековой лес и болото, пара озер. Хватает ягод, грибов и рыбы. По его словам, они смогли бы накормить целую деревню, и «с этой стороны все только улучшается». Анита стоя чистила корнеплоды с таким усердием, что ее худые плечи тряслись. Она особо не участвовала в разговоре. Да и Карл-Юхан тоже. Он просто сидел с блестящими глазами, крепко обняв Мею одной рукой. Свет падал ему на шею, и в его лучах проявлялись прятавшиеся близко под кожей вены. Тонкие, синие. Мее казалось, что она видела, как они пульсируют.
— Карл-Юхан говорил, что ты приехала с юга, — сказал Биргер.
— Я родилась в Стокгольме, но мы жили везде понемногу.
— Мне тоже пришлось часто переезжать в молодости. Мои родители не могли заботиться обо мне, и я кочевал из одной приемной семьи в другую. Так нигде и не пустил корни. Расти в подобных условиях непросто, зато закаляешься и душой и телом. Именно поэтому я хочу дать моим сыновьям то, чего никогда не имел сам. Надежную крышу над головой. Спокойное существование.
Мее нравился его голос. Как он вибрировал, заполняя все пространство кухни. Морщинки, из-за которых создавалось впечатление, что Биргер наслаждается разговором, да и, наверное, своей жизнью.
Он подвинул к ней тарелку с булочками:
— Не стесняйся, ешь больше.
На кухне пахло едой и чистящим средством. Все поверхности блестели. Мея не заметила ни одной пустой бутылки или пепельницы. Древние часы тикали в углу. Плита имела темные железные дверцы для дров, на половике перед ней животом вверх лежал кот и таращился на них. Вокруг царила непринужденная атмосфера. Мея почувствовала, как ее мышцы расслабились.
— Ты должен показать ей животных, — сказала Анита, когда они попили кофе. — У нас есть новорожденные телята и козлята.
Вечернее солнце пылало над хлевом и лугом, где пасся скот. Они взялись за руки и направились в ту сторону. Ладони у Карла-Юхана были шершавыми. Под жужжание комаров он вел ее по пахучему разнотравью и представлял животных, как будто те были людьми. Агда, Индра, Тиндра и Кнут. А это Алгот, но с ним надо держаться настороже. Мея гладила теплые бока, телята касались ее рук мягкими губами, когда она кормила их сеном. Смешные козлята выписывали круги на своих еще слабых ножках, и Карл-Юхан обнимал их, как если бы это были домашние любимцы вроде котов или собак.
— У вас здесь рай, — сказала Мея, когда они сидели, прислонившись спиной к стене хлева.
Было поздно, но до ночи еще далеко. Карл-Юхан вытаскивал соломинки из ее волос, и она вдруг подумала: а как это — проснуться рядом, да еще в таком красивом месте?
В тишине еле слышно заскрипела дверь, и скоро они увидели высокий силуэт, двигавшийся в сторону леса. Это был Ёран, старший из братьев. В руках спиннинг. Словно почувствовав их взгляды, он обернулся и приветственно поднял удочку над головой. Мея и Карл-Юхан помахали в ответ.