Она поставила тарелку с засохшей едой на пол и попробовала поднять тумбочку. Сделанная из дерева, она была тяжелой, и вдобавок поднимать ее было неудобно. Вскоре у нее заболели руки и грудь.
— Нам надо есть, — сказала она тени на стене. — Если мы хотим, чтобы все получилось.
Она проснулась от вспышек камеры. Он стоял над ней и фотографировал, кожа державшей объектив руки была красной и шелушащейся, возможно, от холода. Она натянула одеяло на себя и закрыла лицо руками. Он стащил с нее одеяло, обнажил живот и бюстгальтер и перестал снимать, только когда она заплакала.
Тяжело дыша, он заходил по комнате:
— Ты же почти ничего не съела! Пытаешься уморить себя голодом?
— Мне нездоровится, нужен врач.
Он бросил на нее настороженный взгляд, как бы предупреждая не делать глупостей, убрал засохшую еду в мешок для мусора и положил новую: колбасу, картошку и тертую морковь. Плюс еще два термоса и плитку молочного шоколада.
Она увидела, как тень на стене пришла в движение.
— Я думала, ты не придешь больше.
Он ухмыльнулся:
— Значит, скучала по мне?
Она потянулась за шоколадкой, развернула ее:
— Ты пахнешь зимой. Холодно снаружи?
— Не буду говорить, как пахнешь ты. Разве ты не видишь воду и мыло? Неужели трудно помыться?
Она отломила кусочек шоколада, положила на язык и снова заплакала.
Он прикоснулся к ее волосам:
— Может, помочь тебе помыть голову?
Она подтянула колени к груди — тень на стене последовала ее примеру. Слезы текли по щекам, смешиваясь с соплями. Шоколад приобрел солоноватый привкус.
— Зачем ты фотографировал меня?
— Потому что хочу видеть тебя, даже если я не здесь.
— Ты живешь один? Или у тебя есть семья?
— А в чем дело? Ты ревнуешь?
— Я просто любопытная.
— Любопытство может дорого обойтись.
Его рука соскользнула ей на щеку. Она старалась не шевелиться, прилагала максимум усилий, чтобы не отпрянуть. Он провел по ее губам большим пальцем.
— Есть у меня семья или нет, — сказал он, — я в любом случае хочу быть с тобой.
Девчушка стояла на остановке в ожидании автобуса. Уличный фонарь горел, освещая ее рассеянным светом, белокурые волосы выбились из-под натянутого на голову капюшона. Именно на волосы он и среагировал. И на то, что она была одна.
Не задумываясь, Лелле пересек левую полосу и подъехал к стеклянному павильону. Опустил стекло с пассажирской стороны и махнул ей. Он знал, что это не Лина, но все равно нахлынуло разочарование, когда он убедился, что перед ним не его дочь.
Девушку звали Мея, и она была новенькой в их школе. Она сидела у окна и проводила бóльшую часть урока, рисуя изящные узоры на полях тетради. Пока он не трогал ее особенно — пусть освоится, и к тому же она выглядела очень одинокой, ранимой.
Мея нерешительно сделала несколько шагов к его машине, он видел, как блестели глаза, прятавшиеся в тени капюшона.
— Я еду домой, подвезти тебя?
Она скосилась на дорогу — автобус так и не пришел.
— До Свартшё, где я живу, более десяти километров.
— Не играет никакой роли, меня все равно некому ждать.
Девчушка колебалась, взвешивала, как ей поступить. Потом сделала два быстрых шага к машине, открыла дверь и проскользнула на сиденье. От нее пахло дождем, вся куртка была мокрой.
Лелле развернулся и поехал по Серебряной дороге назад.
— На автобус особо нельзя полагаться, — сказал он.
— Да, постоянно опаздывает…
Он включил дальний свет и, прищурившись, посмотрел в сторону леса. Скоро все побелеет. Ветви деревьев склонятся под тяжестью снега, а земля замерзнет почти на полгода. Еще одна зима. Он не знал, как переживет ее. Почувствовав, что Мея косится на него, попытался встретиться с ней взглядом, но она быстро отвернулась.
— Значит, ты живешь в Свартшё?
— Угу.
— С Биргером и Анитой?
— Ты знаешь их?
— Так себе. Вы родственники?
Она покачала головой:
— Их сын, Карл-Юхан, мой парень.
Люди обычно морщили носы, когда дело касалось Биргера Брандта и его семейства, хотя никто, похоже, особо не знал их. Они редко появлялись в деревне, и было непонятно, как они обеспечивают себя всем необходимым. Хотя чего тут непонятного — свое хозяйство, охота… Эти Брандты вызвали волну недовольства, когда забрали сыновей из школы, заявив, что сами научат мальчиков всему, как это делали в прошлом. Лелле не знал, чем все закончилось, пошел ли социальный департамент на уступки, но он никогда не видел их в школе.
— Ты куришь? — спросила Мея внезапно.
— Только летом.
В машине пахло табачным дымом, конечно. Запах впитался в ткань сидений, да он и не убирался в салоне, честно говоря. Пепел лежал тонким слоем на приборной панели. Ему стало немного стыдно.
— А ты куришь? — спросил он.
— Нет, я бросила.
— И хорошо. Сигареты — зло.
— Карл-Юхан говорит, что государство специально подсовывает табак народу с целью избавиться от слабых.
Лелле скосился на нее:
— Я никогда не слышал об этом раньше. Но ведь государство борется против рака?
Мея вздохнула, смотря в темноту:
— Ослабленное население дает государству больше пространства для маневра. Так говорит Биргер.
— Вот как…
Лелле закашлялся от неожиданности, он изо всех сил старался не рассмеяться, чтобы не обидеть девушку. В первое лето он искал Лину на землях Биргера. Они все помогали ему, Биргер, его жена и их сыновья. Дали ключи от сараев и погребов, позволили исходить всю территорию вдоль и поперек.
Он наблюдал за девчушкой уголком глаза, обратил внимание на оставшиеся после лета веснушки. У нее были худенькие плечи, она выглядела хрупкой, как первая льдинка, образовавшаяся, пока зима еще не пришла по-настоящему.
— Как долго ты живешь в Свартшё?
— С лета.
— А где жила раньше?
— Везде понемногу.
— Судя по диалекту, ты приехала с юга.
— Я родилась в Стокгольме. Но жила повсюду.
— А как твои родители относятся к тому, что ты так рано ушла от них?
— У меня только Силье, и ее это не волнует.
Ей явно не нравились вопросы. Пальцы беспрестанно находились в движении, барабанили по коленкам, нервно теребили джинсы. Он подумал о Лине, о том, как тяжело было общаться с ней. И тем труднее, чем старше она становилась. Словно годы увеличивали пропасть между ними, постепенно делая чужими. Что бы он ни говорил, Лина кривилась и закатывала к небу глаза. Тогда это злило, но сейчас ему этого не хватало.
Мея подняла руку и показала на указатель между деревьями:
— Ты можешь высадить меня там.
— Нет, я отвезу тебя до дома.
Она обеспокоенно заерзала на сиденье, словно ей не понравилась его идея, но Лелле сделал вид, что не заметил этого. Захотелось узнать, почему девчушка добровольно поселилась в столь уединенном месте, неужели только из-за юношеской любви? В Свартшё не было ничего привлекательного — один только лес вокруг.
У ворот он остался сидеть за рулем, пока Мея набирала код.
— Парень Биргера Брандта, наверное, самый настоящий ловелас, — сказал он сам себе.
Освещенные окна дома, казалось, пылали огнем. Мея нервно теребила кончики волос. Лелле тоже стал испытывать беспокойство, хотя и не мог объяснить его причины.
Биргер стоял на верхней ступеньке крыльца, когда машина развернулась перед домом. У Лелле создалось впечатление, что старость преждевременно подкралась к этому человеку, он здорово сдал со времени их последней встречи.
Мея вылезла из машины, и Биргер погладил ее, словно собаку. Грубовато, но с любовью.
— Леннарт Густафссон, сколько лет, сколько зим! — воскликнул он и сделал приглашающий жест. — Ты же не откажешься от чашечки кофе?
Тень танцевала на стене, раскачивала худыми руками. Мотала головой из стороны в сторону. Тень повторяла ее движения — это она мотала головой, так что брызги летели с мокрых волос. В носу зудело от запаха мыла, она успела отвыкнуть от него. Мытье и шоколад зарядили ее энергией, и она смогла поднять тумбочку восемь раз подряд. Поднять и замахнуться. Она хлопнула ладошкой по ладони тени. Давно уже не чувствовала себя такой сильной.
Когда он пришел, еды не было. Бóльшую часть она отправила в ведро, которое использовала в качестве туалета, но даже если он и заметил это, все равно ничего не сказал. Просто вышел с ведрами, как всегда, и скоро вернулся, наполнив комнату запахом холодного воздуха и кисловатым запахом тела. Глаза вспыхнули от удивления в отверстиях в ткани.
— Ты помылась!
Она села спиной к тени. Шершавая стена царапала лопатки. Стало страшно — сейчас, когда она чистая, он сделает с ней такое… Наблюдала за ним, пока он двигался по комнате, следила за его руками, когда доставал еду из рюкзака. Темная кровяная запеканка и брусничное варенье. Тумбочка слегка качалась, когда он выкладывал на нее плошки.
— Жаль, у меня нет камеры с собой, — сказал он. — Сейчас, когда ты так хорошо выглядишь.
Кровать запротестовала, когда он сел. Сама она молчала. Слушала только свое собственное хриплое дыхание, когда он прикоснулся к ней, провел пальцами по волосам, опустил их на шею.
— Почему ты решила привести себя в порядок именно сегодня?
Грудная клетка дрожала, мешала говорить.
— Я подумала, если я поем и вымоюсь, ты, пожалуй, позволишь мне выйти наружу хоть на минутку и подышать свежим воздухом.
Он поднял ее подбородок и встретился с ней взглядом:
— Поцелуй меня, тогда посмотрим.
Его черная маска оказалась влажной, когда коснулась ее лица; через отверстие он хищно впился губами в ее губы. Она сжалась в комок, потом не выдержала и отпрянула. Потом увидела, как ее тень сопротивляется, когда он в ярости стал срывать с нее одежду. Она била и царапала его, пока он не начал наносить удары в ответ. Кровь бежала со лба и стекала в рот, когда он прижал ее к кровати.