За стенами утопавшего в свете люминесцентных ламп школьного здания царили сумерки. В последние дни Лелле все чаще выбирался на улицу в обеденный перерыв и гулял среди луж, усыпанных окурками. Настоящего холода еще не было. Не то что во времена его детства, когда снег толстым слоем покрывал землю уже в октябре. Он рассказывал Лине, какие лютые морозы были раньше, и держались они не пару недель, а почти всю зиму. Но Лина любила зиму. Любила поездки на снегоходе по озеру, любила рыбачить вместе с ним. Когда они в последний раз выбрались на рыбалку, он взял с собой два термоса с кофе, потому что она уже выросла из горячего шоколада. Это было четыре года назад, а кажется, что все сто.
Единственной из всех он замечал Мею. Девчушка выглядела ужасно одинокой. Сидела за партой в куртке — видимо, постоянно мерзла. У нее не слишком получалось заводить друзей. Он подумал, что надо бы уделять ей больше внимания, спрашивать о делах.
Такой случай вскоре представился. Он шел домой, Мея сидела на полусгнившей скамейке в парке, вороша носком ботинка кучу опавших листьев. Руки засунуты глубоко в карманы, из ноздрей вырываются белые облачка. На ней была одежда не по погоде, ни варежек, ни шапки. Не задумываясь, Лелле направился к ней. Услышав шаги, она вздрогнула, словно ее застали на месте преступления.
— Вот ты где. — Он попытался улыбнуться.
Звучало по-дурацки, даже странно, что девочка не закатила к небу глаза. С близкого расстояния особого сходства с Линой не было, но все равно у него защемило сердце.
— Ты не против, если я здесь посижу немного?
Она пожала плечами и отодвинулась в сторону, хотя места на скамейке было достаточно. Лелле сел и почувствовал, как сырость просочилась сквозь джинсы.
— Тебе нравится в нашей школе?
— Да, все нормально.
— Ты уже завела себе друзей?
Она скривилась, было видно, что вопросы ее раздражают.
— Ты говорила, у тебя есть мама? — попытался найти подход Лелле. — И где она живет?
— Она живет здесь, в Глиммерстреске. У Торбьёрна.
— У Торбьёрна Форса?
Мея кивнула.
— Ничего себе.
Он растерялся от неожиданности. Хассан был прав. Торбьёрн Форс обзавелся женщиной, проведя всю жизнь в одиночестве. Это выглядело настоящим чудом.
— Почему же тогда ты живешь в Свартшё? Разве тебе не следует жить с мамой и Торбьёрном?
— Мы с Силье не ладим. Я предпочитаю жить с Карлом-Юханом.
— А Торбьёрн? Ты ладишь с ним?
Она пожала плечами:
— Торбьёрн немного странный, конечно, но всегда хорошо относился ко мне. Я переехала не из-за него. Просто время пришло.
Лелле кивнул, словно понял, но надеялся, что она скажет больше.
Мея повернула голову и уставилась на него так, будто он внушал ей страх:
— Это правда, что твоя дочь пропала?
Пришла его очередь отвечать на неприятные вопросы.
— Да, правда.
— Но ты ищешь ее?
— Конечно. И буду искать всегда.
Он извлек из кармана бумажник, достал фотографию и протянул ей. Она долго смотрела на Лину, и за это время он успел разглядеть розовый лак на ее ногтях.
— Твоя дочь похожа на другую исчезнувшую девушку, — сказала Мея. — Ну, на ту, что на объявлениях.
Лелле кивнул. Забирая у нее снимок, он обнаружил, что рука у Меи холодная, как ледышка, и не без труда подавил желание согреть руки девочки свои дыханием, как когда-то согревал Лине.
— Тебе будет трудно найти себя друзей, если ты захотела жить в Свартшё, — сказал он. — Брандты держатся особняком.
Она отвернулась и пнула носком кучу листьев так, что они веером разлетелись.
— Я обычно тяжело схожусь с людьми, так что как-нибудь переживу. Зато теперь у меня есть Карл-Юхан и его семья. Биргер и Анита приняли меня с распростертыми объятиями.
— Это здорово. Но на всякий случай знай, что я тоже здесь, если возникнет нужда. Понимаю, нелегко начинать в новой школе, особенно в таком маленьком населенном пункте, где все знакомы друг с другом.
Мея скосилась на него и облизнула сухие губы.
— Спасибо, — сказала она. — Но я привыкла. — Девчушка встала и провела ладонями по мокрым джинсам. — Ну, мне надо на автобус.
Ее колени ударялись друг о друга, когда она шла, словно искали опору. Тоненькая как тростинка… От жалости у него заныло сердце. Оставалось только надеяться, что обитатели Свартшё откормят ее.
Мея стояла на автобусной остановке, обхватив плечи и переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться. Лелле тоже замерз, но он продолжал сидеть на скамейке, пока не пришел автобус и пока он не убедился, что девочка зашла в него.
Она проснулась оттого, что он стоял, наклонившись над ней. Лампа раскачивалась на шнуре, и создавалось впечатление, будто вся комната ходит ходуном. Его дыхание, попадая на кожу, вызывало неприятные ощущения, словно водили наждачной бумагой. Она приподнялась на локтях и увидела, что он держит какой-то блестящий предмет. Постепенно до нее дошло, что это были наручники; они тихо позвякивали в его руке, в другой руке был темный шарф.
— Что это?
— Надевай давай.
Он завел ей руки за спину, и наручники сдавили запястья. Потом завязал глаза шарфом. Она почувствовала легкое движение воздуха и догадалась, что он машет рукой перед ее лицом, пытаясь убедиться, что она ничего не видит. Мгновенно охватила паника. Что он задумал? Какую-то новую отвратительную игру? Или хочет избавиться от нее? Во рту появился металлический привкус, она задрожала, и это не укрылось от его глаз.
— Почему ты трясешься?
— Не знаю.
— Сколько раз мне повторять, что тебе не следует бояться меня? — зло произнес он.
Она чувствовала его дыхание на своей щеке. Сжала губы и попыталась притвориться спокойной. Он прижал ее к себе, погладил ладонями по плечам, словно хотел согреть. Потом схватил за талию и потащил через комнату.
Она услышала, как дверь открылась. Откуда-то сверху пахнуло холодом, и сердце забилось быстрее.
— Поднимайся, — приказал он.
Идти по ступенькам со скованными за спиной руками, да еще вслепую было тяжело. Когда они достигли верха лестницы, она задыхалась, словно взобралась на Кебнекайсе, самую высокую гору Швеции. Судя по звуку, он отпер еще одну дверь, а потом ее волной накрыл холодный воздух. Он крепко держал ее за руку и вел за собой. Она слышала, как хрустят под ногами схваченные морозцем сухие листья, как шумят деревья вокруг. Голова кружилась от запахов леса и приближавшейся зимы. Было очень холодно, но свежий воздух делал ее сильнее. Шарф немного сдвинулся, но это ничего не изменило — она поняла, что была ночь. Мысли роем закружились в голове. Неужели это шанс? Надо попробовать вырваться и убежать. Надо кричать — вдруг кто-нибудь услышит? Но он держал ее крепко, к тому же руки были скованы. Кричать бесполезно — он сразу заткнет ей рот.
Нахлынул страх. Наверное, он убьет ее, вот прямо сейчас, для того и вывел. Она ему надоела, наигрался. Посчитал, что больше с нее нечего взять, и решил избавиться раз и навсегда.
Она резко остановилась:
— Куда мы идем?
— Ты же все ныла, что хочешь подышать свежим воздухом. Ну так дыши. Пользуйся случаем, пока есть возможность…
Она сделала глубокий вдох, чтобы справиться с дрожью. Ей хотелось еще постоять, но он потащил ее назад:
— О’кей, хватит на сегодня. Ты замерзла.
— Еще чуть-чуть…
— Еще не хватало, чтобы ты заболела.
Когда она снова оказалась в квадратной комнатушке, ее охватило разочарование. На запястьях остались отметины от наручников. Опустившись на кровать, она позволила ему закутать себя в одеяло. Теперь она горько сожалела, что не попробовала сбежать. Ничем хорошим это бы не кончилось, но и вернуться в зловонную дыру не лучше. После прогулки она поняла, что в ее тюрьме пахнет гниением. Как в могиле.
— Теперь ты не сможешь заявить, что я ничего не делаю для тебя, — сказал он. — Я делаю все возможное.
С тех пор как исчезла Лина, действия Лелле носили импульсивный характер, он совершал те или иные поступки, подчиняясь внезапным порывам, настолько внезапным, что мозг зачастую не успевал вмешаться.
Так, спустя какое-то время после разговора с Меей он обнаружил, что пересекает деревню по Гаммельвеген, дороге, ведущей к южному краю озера и площадке для разворота машин, находившейся совсем близко от усадьбы Торбьёрна Форса. До него дошло, что именно туда он и держит путь, когда между соснами и елями показался дом.
Остановив машину, он сидел в ней какое-то время. Конечно, он был знаком с Торбьёрном, но не более того. Два одиноких волка, обитавших с разных сторон леса.
То, что Торбьёрн нашел себе подругу, просто не укладывалось в голове. После смерти родителей он всегда жил один и, как это было всем известно, собирал порнографию, в то время как в настоящих отношениях раз за разом терпел крах. О привычках Торбьёрна много болтали. Он якобы отправлял деньги по Интернету незнакомым дамочкам, а его полученная по наследству усадьба постепенно приходила в упадок. Он любил подглядывать за приезжавшими купаться на озеро. Лелле знал, что Торбьёрн Форс работал в лесу и баловался алкоголем в молодости, и это, пожалуй, всё.
Нет, не всё. Этот Торбьёрн должен был ехать в одном автобусе с Линой в то роковое утро три года назад. Лелле до сих пор прекрасно помнил, как мужчина стоял перед ним и теребил неопрятные усы.
«Ее не было там, когда я пришел. Я один был на остановке. Спроси водителя. Мы не видели ее».
Полиция ему поверила. Сам же Лелле до сих пор подозревал всех и каждого.
Дом Торбьёрна пребывал не в лучшем состоянии. Покосился с правой стороны и зарос травой до подоконников. Входная дверь была приоткрыта, на ступеньке крыльца растянулась худая собака. При виде Лелле она лениво махнула хвостом, но даже не попыталась подняться.
Лелле постучал по косяку:
— Эй, есть кто-нибудь?
Прошло довольно много времени, прежде чем в темноте появился силуэт. К нему вышла женщина, одетая в застиранный махровый халат и видавшие виды тапочки. Волосы львиной гривой обрамляли лицо, на щеках — потеки туши. Она удивленно приподняла тяжелые веки, увидев его: