Ханна не поднималась с кровати. В темноте было трудно понять, открыты у нее глаза или закрыты. Мея осторожно прикоснулась к ней:
— Ты будешь есть?
Ханна скривилась.
— Может, попьешь хотя бы?
Им принесли два термоса, один с кофе, а второй…
Мея открутила крышку и вдохнула запах:
— Здесь горячий шоколад. Хочешь?
— Ладно, давай попробую.
Ханна села и стала безучастно смотреть, как Мея намазывает масло на хлеб и наливает шоколад, приготовленный на свежем молоке. Сама Мея проглотила два бутерброда и выпила две чашки шоколада, в то время как Ханна лишь пригубила напиток.
— У меня нет аппетита…
Мея пристроилась рядом с Ханной, и ее потянуло в сон. Она положила голову на плечо подруги по несчастью и закрыла глаза. Хорошего было мало, но она не сомневалась, что им удастся выбраться из бункера. Если Биргер или Анита осмелятся спуститься сюда, она поговорит с ними начистоту.
Ей хотелось сказать Ханне, что все образуется, но язык отказывался подчиняться — как будто распух во рту. Она попыталась сжать руку Ханны, но и на это не было сил.
Издав хриплый звук, она увидела, как Ханна, сделав глоток, выронила чашку. Горячая жидкость выплеснулась на джинсы, но девушка даже не вскрикнула. Веки слипались, несмотря на отчаянные попытки Меи держать глаза открытыми. Ханна сдалась, ее голова безвольно упала на грудь. Заметив это, Мея хотела толкнуть ее, чтобы та не спала, но не смогла.
«Именно так и приходит смерть», — успела подумать она, прежде чем ее сознание отключилось.
Биргер стянул ему руки веревкой с такой силой, что кожа лопнула. Головная боль накатывала волнами. Когда подступал новый приступ, казалось, что череп стал крохотным и мозг, не вмещаясь, рвется наружу.
Очнувшись от беспамятства, он обнаружил, что лежит на холодном бетонном полу; боль пульсировала в правом виске.
Ему оставили воду в чашке, и он, наклонившись над ней, лакал, как собака. Потом до него дошло, что вокруг полная тишина. Может, он оглох от удара? Нет, он слышал, как бьется сердце, как тяжелое дыхание вырывается из груди. Дополз до стены, приложил ухо, но за стеной — ни голосов, ни шума ветра, ничего. Окон в помещении не было — только слабенькая лампа накаливания под потолком. Либо он находится глубоко под землей, либо они хорошо позаботились о звукоизоляции. Нетрудно догадаться, что эта конура предназначалась именно для того, чтобы держать в ней людей, не опасаясь, что их крики услышат снаружи.
Он подумал о Лине и похолодел. Именно этого он боялся — что она сидит где-то взаперти. Заживо погребенная. В ночных кошмарах он видел что-то подобное, и это заставляло его продолжать поиски. А сейчас он сам оказался в кошмаре наяву.
Щеки стали мокрыми, он слизывал соленые слезы кончиком языка, думая о том, что должен выжить.
Когда пришел Биргер, боль вернулась. Лелле лежал, свернувшись калачиком. Он не слышал шума шагов — дверь открылась со звуком, напоминавшим тяжелый вздох, и в проеме возник грузный силуэт.
Лелле не без труда сел:
— Чем ты занимаешься, Биргер, черт возьми?
Биргер опустился на стул, стоявший в углу. Облизнул языком губы и долго сидел молча, прежде чем заговорил:
— Лелле, тебе, как никому другому, известно, что мы должны делать все возможное ради наших детей. Страдания наших детей быстро становятся нашими собственными страданиями. И мы, само собой, просто обязаны защищать их, сражаться до последней капли крови, если потребуется, ведь они, по большому счету, единственное наше богатство.
Лелле изо всех сил старался сохранять спокойствие.
— Где Мея?
Стекла очков Биргера поблескивали в полумраке.
— С ней все в порядке. Ты получишь ответы на все свои вопросы, если наберешься терпения и выслушаешь меня.
— Говори.
Биргер еле заметно улыбнулся, скрестил ноги, усаживаясь поудобнее:
— Мы всё делаем исключительно ради наших детей. Здесь между нами полное согласие, да, Лелле? Я купил эту землю, чтобы мои дети выросли в безопасном месте, где общество не смогло бы дотянуться до них своими когтями. Мы трудились не покладая рук все эти годы, чтобы нашим сыновьям не пришлось искать себя в коррумпированных джунглях, начинающихся за воротами нашей усадьбы…
— Развяжи мне руки, Биргер.
— Нет. Во всяком случае, не сейчас.
Он наклонил голову набок и строго посмотрел на Лелле. В его взгляде читалось: «Не перебивай меня».
— Тебе известно, почему я сторонюсь окружающего мира? — спросил он. — Все просто. Я оказался в положении жертвы с того самого дня, когда родился. Я был нежеланным ребенком, мои родители не хотели ничего знать обо мне. Моей ласковой матушкой пришлось стать государству. Оно выбрало мне приемных родителей-садистов, которым надлежало заниматься моим воспитанием. Я не собираюсь утомлять тебя рассказами о насилии, выпавшем на мою долю с малолетства, скажу только, что мое доверие к государству и его послушным гражданам умерло задолго до того, как я стал совершеннолетним.
— Меня не интересуют твои слезливые истории.
Биргер печально улыбнулся:
— К сожалению, одна такая история может повлечь за собой другую, и эти истории быстро начинают множиться, подобно сорнякам, заполоняющим все вокруг. Несчастья — заразная болезнь, переходящая от одного человека к другому независимо от нашего желания.
Лелле скривился:
— Какое это имеет отношение ко мне?
— Скоро все кусочки мозаики встанут на свои места, обещаю тебе, — сказал Биргер. — Среди моих историй есть одна, касающаяся наших детей, и я хочу рассказать тебе о моем сыне Ёране.
Он замолчал, снял очки с кончика носа и подышал на грязные стекла так, что они запотели.
— Ёран не такой, как другие. У него больная душа. В ней есть темная сторона, о чем мы догадались достаточно рано. Еще будучи маленьким, он набрасывался на животных с камнями и палками. Поджег псарню. Вел себя порой столь ужасно, что подобное можно лечить только с помощью сурового наказания и огромной любви.
— Послушать тебя, так парню нужен психолог. Или психиатр.
— Я и Анита знаем нашего сына лучше, чем все другие. Нам никогда и в голову не пришло бы передать его в чужие руки, особенно после всего пережитого нами обоими. Потерять веру в себя и достоинство — ну нет, мы никогда в жизни не обрекли бы наше собственное дитя на подобное. Мы занимались Ёраном здесь, дома, учили его уважать животных и сдерживать себя. И у нас все получилось. Он стал спокойнее. Пока не начался юношеский возраст. Ты же знаешь, что происходит с детьми в этом возрасте, Лелле? Гормоны начинают играть и полностью лишают их разума. К сожалению, у Ёрана всегда были проблемы с внешностью, и это тоже добавило масла в огонь. Как и все молодые мужчины, он, естественно, хотел встречаться с какой-нибудь девушкой и начал ездить по окрестным деревням, пытаясь очаровать кого-то. Но никто не клюнул, и в итоге беднягу постигло горькое разочарование. Тогда он начал искать другие решения.
У Лелле все похолодело внутри.
— Что ты имеешь в виду?
— Скажем так, он решил взять это дело в собственные руки. Мы ничего не знали, Анита и я. Только после рассказов младших сыновей до нас дошло, что болезнь Ёрана расцвела с новой силой. И что все оказалось гораздо хуже, чем мы когда-либо могли предположить.
— Его болезнь?
— Он начал приставать к девушкам. И он настолько устал от их постоянных насмешек, что стал распускать руки. Мы, как могли, старались взять его под контроль. Загружали работой, делали все возможное, только бы сгладить его разочарования. И все вроде пошло на лад. Сначала. Он потратил целый год на постройку собственного бункера у озера, не хотел, чтобы ему вообще никто помогал. Самой собой, он научился всему необходимому от меня. У нас уже было два подобных сооружения на участке, но Ёрану захотелось свое. Мы не возражали. Даже гордились, что он проявил инициативу. Но мы не знали, к чему это приведет.
Лелле прижался спиной к стене, старался не шевелить головой, чтобы его не вырвало.
Биргер, просунув пальцы под толстые стекла, вытер глаза.
— Прошло несколько месяцев, пока мы поняли, чем он занимался. Для Ёрана никогда не существовало разницы между животными и людьми. Для него одно и то же — охотиться на лосей или на женщин. Главное — вернуться с добычей. Он не понимает, что нельзя сблизиться с человеком, насильно похитив его.
Лицо Биргера задергалось, подбородок и щеки задрожали. У Лелле возникло ощущение нереальности происходящего, ему снова казалось, что он видит кошмарный сон. Он не хотел слушать дальше, но язык отказывался подчиняться.
— Другие мои сыновья пришли к нам и рассказали, что Ёран держит девушку в своем бункере. Он не выдержал и похвастался — ему хотелось показать свой трофей. Это стало настоящим шоком для нас, да будет тебе известно. Все произошло где-то в районе Янова дня три года назад, и, как ты, пожалуй, уже понял, именно твоя дочь попала к нему. Твоя Лина.
Лелле услышал дикий вопль, от которого мороз пробежал по коже. Но прошло довольно много времени, прежде чем он понял: кричит он сам.
Биргер поднялся со стула и отошел к двери, подальше от Лелле. В его руке блестело оружие, которое Лелле не заметил раньше. Подождал, пока снова установилась тишина.
— Как ни тяжело говорить это, но я должен сообщить тебе, что она погибла в Рождество. Если верить Ёрану, произошел несчастный случай. Он не собирался убивать девушку. Мне жаль, Лелле. Искренне жаль.
Стены задрожали в такт с ударами его сердца, вся комната заходила ходуном. Что-то сломалось внутри, Лелле чувствовал, как жизненные силы начали покидать его.
Глаза подводили, он не мог сфокусировать взгляд, но видел, что Биргер по-прежнему стоит у двери, сжимая оружие. Лелле надеялся, что он собирается застрелить его, и подполз как можно ближе:
— Ты говоришь, моя девочка умерла в Рождество? То есть она два с половиной года просидела у вас в бункере? В качестве игрушки для твоего безумного сына?