– Магия? – взбудораженно переспросил Хельмо.
Янгред едва удержался, чтобы не пожать плечами, и пояснил:
– Ну… что-то вроде. Своё предназначение тамошние жители умеют читать по звёздам. А стоит кому-то из правителей назваться, как на ладони его вспыхнет гербовый цветок рода. Мята… роза… лилия. Эти земли ведь не просто так носят своё имя.
Хельмо заинтересовался. Янгред уже знал, что его-то детство прошло дома, почти без поездок, даже по стране.
– А где он сейчас? Твой наставник? И почему ты вернулся? Мне показалось, ты… не очень любишь Пустоши.
«Однажды тебя потянет домой, Зверёныш, я уже вижу. Может, проще и не сбегать?» Янгред не открывал глаз. Он вспоминал, как запальчиво доказывал обратное, когда услышал это от Марэца. «Я их всех ненавижу, ненавижу!» Так он сказал, имея в виду и отца, и двор, и вулканы, и снега, и свои слёзы.
– Продолжает воевать, это ведь любимое его дело, – ответил он Хельмо. – Ну а я понял, что жить в странствиях не могу, что, возможно, поспешил. Нельзя уходить, потому что обижен. Уйти стоит, только если отпустил. Я отпустил отряд. А дом – нет.
«Я сам уходил с ненавистью – у меня было много горя. И видишь, каким я стал?» Янгред тогда выдохнул, глядя на широкие плечи, сияющие доспехи и изумрудный плащ: «Великим». Марэц Непокорный потрепал его по волосам и возразил: «Одиноким». Вокруг было с десяток смеющихся солдат, которых наставник звал братьями, друзьями, некоторых – сынками. Поэтому Янгред ничего не понял.
– А он совсем не хочет пожить в мире? – спросил Хельмо.
Из груди невольно вырвался смешок. От войны до войны у наёмника – какой-нибудь кров, какая-нибудь женщина, какая-нибудь азартная игра – всё «какое-нибудь», ничего, чтобы запомнить. Иначе однажды может не захотеться идти дальше.
– Я тоже пару раз спрашивал. Он сказал, что, когда постареет, соберёт на свои деньги флотилию и отправится в Неизведанность. Искать земли – те самые, которые видно иногда с края материка, но над которыми всегда стелется туман.
– И он не побоится пересечь Воды Морских Монстров?
«Уходя один раз, Янгред, не возвращайся. Я этого не прощаю». Он услышал это почти десять лет спустя и твёрдо сказал: «Не вернусь», ведь его руку крепко сжимали тонкие, не знавшие ещё железных перчаток девичьи пальцы. И Марэц улыбнулся.
– Думаю, монстры ринутся наутёк.
– Он настолько свиреп? – Хельмо даже опрометчиво завозился в траве. Ему явно нравились всякие жуткие истории. Легонько на него цыкнув, Янгред всё же ответил:
– О, ещё как. Это ведь о нём говорят, что одну вражескую армию он проволок на пиках своих конников до самого океана и скормил рыбам.
– А ты был там?
Казалось, Хельмо едва сдерживает восторг. Янгред ухмыльнулся.
– Был. И у меня тоже была пика.
– Смеёшься?
– И конь.
«Удивительно, Янгред… что заставило меня взять тебя когда-то? Я же знал, что делаю тебе хуже». Он ответил тогда удивительно просто: «Вы были одиноки. И я. А рядом с худшим всегда лучшее». И Марэц опять улыбнулся, а Янгред впервые заметил раннюю седину на его висках. «Как ты вырос. Или я?»
– Я никогда не любил бесцельных смертоубийств и тем более пыток. В каждой капле крови должен быть смысл, – сказал он вслух.― Так что уточню: на пиках были только те, кто напал на нас со спины. Предателей нужно карать.
Он изобразил на лице самое зверское выражение, и вместо того чтобы в противовес начать проповедовать добро и всепрощение, Хельмо рассмеялся. А за этим смехом прозвучал чужой голос: «Что ж. В добрый путь. Ты всегда был лучше». Янгред так не считал и не начал считать до сих пор. Лишь одно из множества опровержений командовало сейчас эриго.
– Янгред! – Хельмо всё-таки шутливо ужаснулся. – Кого только мы позвали в союзники? Вы распущенные, кровожадные, у вас целых три короля и…
– А ещё среди нас мало дураков. Они у нас не выживают и, соответственно, не плодятся. Здорово, не правда ли?
– Прекрати сейчас же меня смешить. – Хельмо опять фыркнул.
Боковым зрением Янгред увидел светящееся пятнышко и стал следить за ним. Пятнышко – как оказалось, насекомое, – двигалось, иногда присаживаясь отдохнуть на стебли цветущих трав. Хельмо тоже наблюдал, золотой огонёк сверкал и бился в его зрачках. Поняв, что в его сторону смотрят, он сам поймал взгляд Янгреда. Тот вопросительно поднял бровь.
– Есть что-то ещё, что мне лучше о тебе знать, прежде чем нас попытаются убить?
Светляк, беспокойно пометавшись между ними, полетел прочь. Тёплое мерцание исчезло, лицо Хельмо снова стало тёмным, хотя глаза по-прежнему блестели в сумраке.
«Хочешь услышать историю о Боге с той стороны? О том, что приказали мне братья на случай, если ты меня обманешь? Или о том, что я сделал с Инельхалль?» Но ночь была слишком мирной, недавняя ссора – слишком острой, а этот разговор – слишком забавным, хотя одновременно и горьким. Хватит историй. Янгред опять зажмурился и растянул губы в ничего не выражающей усмешке.
– Открытия хороши тем, что они открытия. И…
Алую вспышку он уловил даже сквозь сомкнутые веки и сразу открыл глаза. Цветные огоньки уже рассыпались в небе над стенами Инады. Почти одновременно в городе зазвенели колокола.
8Гнилое золото
Хинсдро отложил послание и прижал ладони к прохладной столешнице из полированного малахита. Это всегда помогало успокоиться, сосредоточиться, в правильном порядке выстроить нужные мысли и разогнать ненужные. Но сейчас никак не получалось этого сделать: слишком жестоким оказалось потрясение.
«Инада потеряна».
Глаза всё время натыкались на эти слова из письма. Хинсдро скрипнул зубами. Вонючая дыра. Неблагодарные выродки. А всё Вайго, Вайго с его жадностью, и этот, этот, будь он проклят, этот, притащивший своему любимому царю упирающуюся Инаду чуть ли не на блюде. Чего ей не хватало? Наместника поставили не острарского, а из городских бояр, не посмотрев на кочевничью кровь; в жёны ему дали взять развратную, скользкую молодую иноверку… И что? Ненадолго хватило подкупа. Потеряна. Сколько надо было защищать Инаду от набегов? Сколько денег выбросить, чтобы запущенный порт расцвёл, а по суше к городу вели такие славные дороги? И что в благодарность?
В благодарность змея Имшин, похоронив мужа, заключает тайный договор с Пиратской Вольницей и нанимает головорезов в Шёлковых землях. Встречает государевы мольбы о помощи обстрелом и отравленными дарами. А союзники-то, союзники эти дары приняли! Даже для Хельмо доверчивость была вопиющей. Впрочем…
Впрочем, щенок хотя бы не набрался наглости просить помощи.
Хельмо поступил более умно и менее благородно, чем можно было ожидать: судя по письму, союзные войска, не взяв город штурмом, не стали тратить время на осаду. Они двинулись прочь – теми самыми дорогами, где должны были нагнать Самозванку. Нагнать и ударить с тыла, а лучше бы – опередить, заслонить столицу. Вот только всё равно Хельмо растерял на распри немало бесценного времени… Самозванка, если узнала, наверняка теперь радуется. Радуется, дрянь, и пирует в захваченных стенах.
Шансов, что девчонка не доберётся до Ас-Кованта, оставалось всё меньше: бьющиеся с ней части Первого ополчения то и дело терпели поражения. С каждой такой вестью Хинсдро спал всё хуже. Больше самого факта, что войска Осфолата приближаются, его ужасало одно. Некоторые города сами открывали им ворота. Просто открывали ворота. Насколько государя должны ненавидеть, чтобы впускать иноземцев, людоедов? Или девчонка – ведьма? Или…
«Народ не обманешь. Народ всё понимает лучше коронованных. Ты сам всё понимал лучше, когда корону носил другой. Что, если девчонка?..»
Нет.
Он ударил по столу; боль помогла очнуться. Что он напридумывал? Они мертвы, вся династия, как бы ужасно это ни было. Вайго сжёг собственных детей: их, и жену, и себя, к этому катилось давно, очень, чуть ли не с начала его правления, такого славного, ознаменованного походами и пирами, свободомыслием и дружбой с соседями… Смешно. Смешно, что за самым ярким блеском пламени всегда можно найти горсть пепла. Или хуже – гнилое тряпьё, которое кто-то пытается там сжечь. Вайго не смог. Не смог. И это за его грехи все теперь расплачиваются; из-за его грехов сам Хинсдро – ещё думный боярин, с совсем слабой сединой, счастливый отец несмышлёного малыша – когда-то выл над обугленными костями, в которых по оплавленному золотому медальону с гравировкой узнал свою жену. Илана была у самых дверей, почти выбралась. А теперь только искорёженная побрякушка с бесхитростной надписью «Люблю тебя, моя лебёдушка» холодила грудь на общей цепочке с солнечным знаком.
Вайго. Всему виной – Вайго. За что он и Илану утащил за собой?
Хинсдро вскочил, заметался по кабинету. В какой-то момент, замерев в центре, он вскинул голову – и голубые глаза с холёного лица, оттенённого пышными золотыми локонами, тяжело, брезгливо на него уставились. Парадный портрет Вайго мистически уцелел в пожаре – и занял место в новом кабинете. Казалось, он останется навечно. По крайней мере, пока руки дрожали, стоило тронуть витую виноградную раму. Она была словно зачарована, нет, проклята. Порой – на закате или в густом сумраке ночи – казалось, что портрет сочится тьмой: угольная дымка лезла из глаз Вайго, из солнечного знака на его шее, из идиллического пейзажа за спиной… Хинсдро скривился. Наверное, он сходил с ума.
«Король-Солнце» – звали Вайго соседи. Хинсдро это помнил, как помнил, что Король-Солнце всегда был крайне неуравновешенным. Несдержанным. Ненормальным. Палящее, всюду проникающее солнце словно воплотилось в нём – громкоголосом, жадном как до крови, так и до развлечений, вечно любопытствующем направо и налево: что бы у кого перенять, кого бы подчинить клинком или обаянием, а чаще – всем вместе. Вайго был, несомненно, талантлив: умел говорить и думать, биться и выбирать правильных союзников. Казалось бы, приемлемый портрет государя, но ещё… ещё…