Страстолюбец. Так о нём говорили?.. Так. Это касалось и войн, и пиров, и людей. Что бы Вайго ни делал – убивал ли, награждал, любил, дружил, – в этом была страсть. Отпустить полюбившегося предателя он мог только мёртвым, прощать – не умел.
Хинсдро вгляделся в полные выразительные губы Вайго и опять едко усмехнулся, рисуя в воздухе солнечный знак. Пропади пропадом, царь-батюшка, пропади. Всегда ходил на службы, щедро раздавал храмам земли, вокруг некоторых выросли целые города с ремесленными слободами. Попы уважали своего страстолюбца, сильно не корили за разгулы, отпускали грехи. А потом… О, бедная царица. О, бедные дети. Как же они все ссорились в последний приход Белой Вдовушки, а особенно когда…
Да, всё к тому шло. Что Вайго не выдержит, что сгорит, что, пытаясь совладать с внутренним пламенем, призовёт настоящее. Любовь, предательство, дружба и потеря – всюду страсть, страсть. Это стоило предугадать в ту охоту, когда под проливным дождём, смешанным с колючим снегом, осеняемый летучими вспышками молний, Вайго рыдал по-бабьи, если бы баба имела рокочущий голос раненого зверя… кого он оплакивал? Любимого друга или себя, преданного неизвестно – известно? – кем? Нет. Молчать…
Царь пробыл в горячке до прихода Зелёной Сестрицы, потом ожил. Ожил ли? Рядом было страшно, почему-то страшно, хотя он осунулся, поблёк, притих… Но было. Будто уже клокотала в нём какая-то отрава. Проклятье. Лучше бы сдох прямо тогда, в лесу. Некоторые ведь моментально мрут от горя, гаснут, словно задутые свечи. По крайней мере, дети и царица были бы целы. А самозванки не вставали бы из могил и не приводили тварей.
Хинсдро отвернулся от портрета. Казалось, за спиной тут же сгустились тени.
– Людоеды вот-вот доберутся до нас… – хрипло прошептал он, – ты заплатишь, даже если уже растворился во Тьме. Слышишь?
Но обернуться он не решился и быстро, как только мог, покинул кабинет.
На балконе в церемониальной палате он почувствовал себя чуть спокойнее, увидев, как мирно засыпает Ас-Ковант: обходчики зажигали золотистые фонари, дым поднимался из труб. Нежно, робко зеленели деревья. В городе пока не знали ни голода, ни настоящего страха, он разве что опустел: многие пригодные к службе мужчины и женщины были далеко. Сражались или умирали. Хинсдро надеялся, что пока эти слова всё же не значат одно и то же.
Вокруг столицы копали дополнительный ров. Всё больше пушек отливали и тащили на оборонные башни, горками укладывали снаряды. Ас-Ковант готовили разом и к бою, и к осаде. Больше всего Хинсдро опасался голодных, водяных, соляных – любых бунтов, связанных с тем, что людям чего-то не хватает, – потому велел забивать склады до отказа. Всех прокормит. Только вот что делать, если людям не хватает не зерна, а веры во что-то, кроме безмолвного Бога, во что-то поближе, он совсем не знал.
Впрочем, вскоре, пожалуй, стоило объявить, что Хельмо ведёт союзников. Спаситель родины. Великий воин. Надежда страны. Боже… тошнотворно сладкая сказочка. И даже эта сказочка – с душком, судя по её скверному началу.
Из-за ироничного совпадения: стоило явиться Хельмо, как Инада взбунтовалась, – думать о племяннике стало ещё тяжелее. Что-то в нём было неправильным всегда, просто не замечалось до поры до времени. Но такие – странные, если не сказать хлеще, блаженные, – почему-то нередко завоёвывают и трофеи, и народную любовь. Как бы насторожен Хинсдро ни был, не признавать симпатии к Хельмо среди ратников, да и не только, он не мог и потому пока был бы не против, если бы люди поверили в этого воеводу. Ну а если рано или поздно он ошибётся… Тсино, конечно, огорчится, но…
Тсино. Вот кто мог бы сейчас всё сделать лучше, всегда делал. С этой мыслью Хинсдро, кинув на свой город последний взгляд, затворил балконные двери.
Сын был там, где ему и подобало быть, – в комнате: сидя с лучиной у окна, читал толстую, с широкими квадратными страницами, книгу. Судя по схемам, изображающим построение полков, – что-то по стратегии. Тсино сосредоточенно хмурился, совсем как Хельмо, – перенял даже это. Хинсдро желчно скривился, обратив внимание и на другое: вчера, когда Тсино обреза́ли волосы, он велел подстричь себя так, чтобы было как у «братика». Мягкие чёрные пряди открывали теперь лоб и обрамляли лицо, лишь чуть-чуть не достигая плеч.
– Не пора ли тебе спать, солнце моё? – спросил Хинсдро, кашлянув.
Тсино поднял глаза.
– Нужно дочитать раздел, – не терпящим возражений тоном ответил он.
Хинсдро пожал плечами.
– Нужно – значит нужно. Но не засиживайся.
Тсино кивнул, положил книгу на подоконник и поджал ноги, освобождая на длинной, крытой барсовой шкурой скамье немного места. Хинсдро улыбнулся, пересёк небольшую опочивальню, приблизился и сел. Тсино внимательно за ним наблюдал, но не спешил поддерживать разговор. Судя по отсутствующему взору, он думал о чём-то постороннем. Впрочем, даже если и так, менее наблюдательным он не стал.
– Ты печальный, – наконец произнёс он. – Что-нибудь случилось?
– Ничего нового, может, потому я действительно печалюсь, – откликнулся Хинсдро, бесцельно блуждая взглядом по обитым резным деревом стенам. – Ну а что мне расскажешь ты? Чем сегодня занимался?
– Воевода Хэно, – глаза Тсино живо блеснули, – поставил меня на бревно. И сам туда вскочил. Он сказал, воину нужно отличное равновесие. Мы бились на мечах.
– Ты не упал? – встревожился Хинсдро. Тсино обиженно сморщил нос. – Действительно, что это я? Конечно, не упал, тебе удаётся ратное дело.
– И меня до него учил сам Хельмо. – Тсино засиял. – Есть от него вести? Скорее бы он вернулся. Наверняка он уже разбивает один вражеский полк за другим.
Хинсдро поджал губы. Ему очень хотелось сообщить, что Хельмо далеко не в столь распрекрасных обстоятельствах и может всё погубить. Интересно, как бы Тсино отнёсся к тому, что любимый «братик» не смог усмирить взбунтовавшийся город? Но портить его ясное и светлое расположение духа не хотелось.
– Да. Именно это он в скором времени и будет делать.
– Хорошо. Я тут подумал… – вдруг начал Тсино в некотором замешательстве. – Это… странные мысли.
Тон был серьёзным. Хинсдро с интересом подался чуть вперёд.
– Да?
– Самозванка. – Тсино поёрзал, садясь удобнее. – А она точно самозванка? Мне встречалась пара мальчишек, родители которых бежали от границ. Они видели её с городской стены и говорили, что она златокудрая, и голубоглазая, и командует войсками. Как всегда делал…
– Уж голубые глаза-то они издалека вряд ли рассмотрели, – принуждённо смеясь, перебил Хинсдро и тут же посерьёзнел. – Тсино, ты же понимаешь, ты уже взрослый. Быть и казаться – разные вещи. Самозванка может вести себя как дочь Вайго, походить на дочь Вайго, утверждать, что она дочь Вайго… но обе дочери Вайго – и Димира, и Анута – мертвы. Если бы одна из девочек выбралась из пожара, как бы она оказалась вдруг в Осфолате? С другим именем, женой королевича…
– Может, её украли?
– С Домом Луны не особо дружил даже Вайго. Их людей при дворе тогда не было. Если бы они похитили царевну, об этом бы узнали быстро. Хотя буду честным… – Хинсдро помедлил, – не могу поклясться, что видел в окнах горящего терема обеих девочек. Я был слишком напуган, как и все, я звал твою мать, а когда не звал, смотрел лишь на государя. Только пусть это останется между нами, ладно? Не стоит смущать народ. Я уверен, царевны мертвы. В тереме обнаружили достаточно обгоревших тел. Детей там было семеро.
Лицо Тсино не дрогнуло ни при упоминании матери, ни при страшных последних словах; глаза оставались ясными и холодными. Он только опять нахмурился.
– Почему он… прошлый государь… так сделал? Говорят, он кричал, и сыпал проклятьями, и убил пожарного, и… может, маму тоже, и других слуг и бояр? Почему иначе они все не выбрались? Ты ведь с ним дружил. Ты знаешь?
Хинсдро вздрогнул, но собрался. По-прежнему твёрдо он посмотрел на Тсино.
– Если бы я знал, я бы помешал. Но люди, особенно отягощённые властью, часто совершают странные поступки, иногда – страшные. Очень страшные.
Тсино крепко ухватил его за запястье. Пальцы были холодные, ладонь вспотела. Подаваясь вперёд, он округлил глаза.
– Значит, и ты можешь сделать что-то подобное?
– Боже, солнце моё! – Хинсдро засмеялся и накрыл руку сына другой рукой. – Что ты? Я ведь не Вайго. Тебе уж точно ничего со мной не грозит. Не бойся.
– Да я и не боюсь, так спросил, – поспешил улыбнуться Тсино, хотя губы его побледнели. – Мы с Хельмо ведь тебя любим и тебе поможем. Ты не сойдёшь с ума, потому что у тебя есть мы.
«С Хельмо…» Хинсдро осклабился.
– О да. Ваша помощь согревает мне сердце.
«Инада потеряна».
– Особенно Хельмо, – снова затянул своё Тсино, ёрзая на скамье. – Хельмо – настоящий герой. Скорее бы он пришёл. Мне больше нравилось, когда он меня учил…
«Главное, чтобы людоеды не пришли раньше».
Тсино продолжил красочно расписывать, как замечательно было учиться военным премудростям с Хельмо. Хинсдро смотрел на его оживившееся лицо, кивал и мрачно думал. Что бы ни ждало впереди, как бы всё ни повернулось, даже если Хельмо и союзники смогут сделать, что велено, и сделать вовремя…
– И он ещё ругался. Он называл меня неуклюжим жеребёнком, когда я что-то делал не так. А Хэно слишком хороший или боится, потому что я ― твой сын. А как можно нормально учиться, если тебя не ругают? А ещё он какой-то толстый…
…Тсино лучше услать. Спрятать подальше, где-нибудь в Цветочных королевствах. Пусть переждёт грозное время, время возможной осады и плена, битв и интриг…
«Время, когда я действительно могу сойти с ума. Не как Вайго, но не менее гибельно».
– …У каждого ведь должен быть кто-то умнее и старше, да? Хельмо сам всегда хотел стать как Грайно Грозный. А ты помнишь Грайно Грозного?
Хинсдро перевёл взгляд в сторону окна. Город уже совсем потемнел, золотились лишь редкие огни на башнях. Сумеречный тёплый воздух вползал в комнату; с ними вползал