– От этого вина она не болит. К слову, оно даже не сшибает с ног.
– И всё же.
Янгред, не споря, сел, вкрутил пробку обратно в горлышко и от души ударил поверху кулаком.
– Тогда с него можно будет начать утро.
– Мы не начинаем утро с вина! – Хельмо шутливо нахмурился.
– Здраво. Им надо заканчивать. А теперь… пойдём, что ли, навестим эриго?
Интересно, его силы хотя бы иногда заканчивались? Время для утех было не лучшее.
– Янгред, я же дал понять, что я не сторонник… – укоризненно начал Хельмо.
На него посмотрели даже с упрёком.
– Не для этого. Просто так. В конце концов, они сегодня скорбят, надо ободрить.
Хельмо, опять досадуя на себя, согласился.
Янгред черпнул в одну из чаш речной воды и притушил костёр. Хельмо помог ему; они оставили лишь несколько угольков, в свете которых уже почти ничего было не рассмотреть. Их Янгред забросил в нутро переносной лампы, и там ярко вспыхнул чёрный сгусток лавы. Проснулся живой огонь. В Свергенхайме использовали именно такие – не масляные, не свечные, а магматические фонари. Они сияли тепло и мягко.
Эриго раскинули новый лагерь подальше, но опять под сенью леса. Хельмо точного места не знал, а вот Янгред шёл уверенно: неужели успел до сумерек наведаться к девушкам? Впрочем, как оказалось, он просто сам предложил им встать именно там, подальше от чужих глаз. Прежнее место эриго случайно заняла личная дружина самого Хельмо, первой разбила несколько шатров у реки.
Еловые лапы нависали зелёно-голубым колючим пологом, тянулись густо и буйно до самой земли. За ними не различить было ни звуков, ни огоньков. Может, девушки не вернулись от моря, а может, расстроенные, не стали праздновать победу и рано легли спать. Янгред вздохнул.
– Ну вот. Интересно, они даже часовую не выставили? Для Инельхалль это…
Он начал было отводить в сторону особенно массивную ветку, чтобы пройти вперёд. Но вдруг его рука замерла, и сам он тоже окаменел.
– Что? – поинтересовался Хельмо. Из-за спины и копны рыжих волос Янгреда ему ничего не было видно.
Янгред молчал. Он только опять вздохнул.
– Эй! – Хельмо, не придумав ничего лучше, стукнул его по плечу. – Они спят?
– Спят…
Да что такое? Хельмо сердито обошёл огненного командующего, встал рядом и, потянувшись к другой ветке, тоже осторожно сдвинул её вбок. Молодые иглы тут же укололи пальцы, но Хельмо почти не обратил на это внимания. Он всё понял.
Лагерь эриго спал – здесь действительно царили тьма и тишь, задёрнуты были пологи шатров. Только один костерок уютно, почти магически горел – недостаточно близко, чтобы сидевшие подле него заметили гостей, но достаточно, чтобы узнать полуночничающих и рассмотреть их лица. Хельмо, по крайней мере, рассмотрел. И снова случайно укололся ветками, когда рука дрогнула.
Инельхалль сама осталась на часах. А Хайранг только недавно, видимо, вернулся из города, где следил за размещением солдат. Она промывала ему раны; он молча, устало и с невыразимым чувством за ней наблюдал – за каждым движением бледных рук. Его гладкие длинные волосы падали на веснушчатые плечи, её – короткие, жёсткие – ловили жаркие блики костра, к которому главнокомандующая эриго сидела совсем близко.
– Почему ты не пошёл к монахиням? Они в этом искуснее.
– Потому что хотел увидеть тебя.
– И откуда же ты знал, что я не буду спать?..
Инельхалль насмешливо, но тепло улыбнулась, принимаясь накладывать повязку. Рыбка на её запястье казалась сейчас особенно тёмным, словно угольным росчерком.
– Я не знал, но надеялся. Зато я знал, что ты будешь грустить, Ледяной Клинок.
Он осёкся, явно смутившись. Она тоже не ответила, опустила голову, сосредотачиваясь на бинтах. Кажется, она покусывала губы – прогоняла ту самую улыбку, от которой стиралась вся строгость и появлялись на щеках ямочки. Хельмо покосился на Янгреда. Тот тоже кусал губы, но с иным выражением лица. Становилось неловко, стоило одёрнуть его и уйти, но что-то подсказывало: не пойдёт.
– Можешь не переживать. Больше я не грущу. Всякой скорби отмерено время, мы проводили сестру и пройдём за неё остаток пути. – Инельхалль закрепила повязку и отсела немного, но Хайранг тут же потянулся за ней, и пламя высветило два обращённых друг к другу профиля, сверкнуло в двух взглядах – синевой и зеленью. – Что?..
– Инельхалль. – Хайранг подался ещё чуть ближе, но почти сразу опять отстранился. – Нет. Ничего. Извини. И спасибо.
– Ничего? – медленно повторила она.
Он кивнул. И тогда сама она коснулась его голого плеча, потянулась к лицу, приподнялась и прижалась губами ко лбу. Хайранг зажмурился.
– Так делает один знакомый молодой полководец из армии наших союзников… – Инельхалль наклонилась. – А так – я. Спасибо, что ты выжил сегодня. Я боялась. Я теперь боюсь каждый раз.
И она поцеловала его в губы.
– Пойдёмте, Хельмо. Не будем мешать.
Его потянули за рукав, заставили выпустить ветку, и только тогда он очнулся, отметив отрешённо, что Янгред сбился на «вы». Подсмотренная сцена что-то всколыхнула, и не сразу Хельмо осознал: то была тоскливая, но тёплая горечь. Ему представилось почему-то, что родители – воеводы, чьи подвиги он знал лучше, чем лица, – точно так же могли сидеть после походов у костра. Перевязывать раны друг другу, шёпотом говорить какие-то трогательные глупости и благодарить за простые вещи.
«Спасибо, что выжил».
– Забавно выходит. А я вообще-то должен был делить с ним сегодня шатёр. Помнишь ведь, что в мой угодил снаряд? Хм. Как бы они не заявились вдвоём…
Голос Янгреда, когда они пробирались прочь, звучал преувеличенно бодро. Хельмо покосился на него и тут же отвёл глаза. Его переполняло непрошеное сочувствие, и только одно радовало: огненному командующему хватило выдержки – или гордости? – удалиться, а не ринуться, возмущённо треща ветками, к… влюблённым? Кажется, так. В свете этого многое становилось яснее. А другое запутывалось совершенно.
– Пойдём ко мне, – предложил Хельмо, кивая в сторону виднеющейся за дальними деревьями реки. – Я не делю шатёр ни с кем, и так, вероятно, будет, пока мы не соединимся с Первым ополчением.
– А этот твой ушастый?
– Цзуго? – Хельмо позабавило описание. – У него полно приятелей, он почти никогда не спит с нами. Меня порой терзает подозрение, что у него вообще нет своего шатра, и его это устраивает. Кочевник и есть кочевник…
Янгред рассмеялся, но это был не очень весёлый смех.
– Пошли, – повторил Хельмо, гадая, как его отвлечь и надо ли. – Такой обычай, кстати, тоже раньше был, если интересно. Воеводы разных полков ночевали вместе, это потом недоверие взяло своё. Грайно ещё принимал приглашения моего отца.
Янгред обернулся к елям. У него не получилось сделать это небрежно и незаметно.
– Спасибо. Думаю, ты прав. Раз уж Хайранг… – тон стал колючим, – нашёл себе дело, к другим командующим я не пойду. – Он слегка воспрянул, подмигнул и выразительно дохнул себе в ладонь. – Не стоит смущать их хмельным духом, им-то я запретил сегодня пить.
– Ханжество! – хмыкнул Хельмо.
Янгред невозмутимо поправил:
– Это зовётся другим словом. Дисциплина. Ладно, веди.
Свой шатёр Хельмо приказал разбить на опушке, в стороне от дружинников. Неподалеку, на откосе берега, находился лишь пост часовых. Хельмо надеялся, что выспится под шум отдалённого моря и деревьев: на время природа заглушит утренний гомон лагеря.
Шелесты и шорохи обступили, едва ниспадающий лапник остался позади. В ночное дыхание леса вплелось птичье пение. Янгред замер как вкопанный, повесил лампу на ветку и запрокинул подбородок.
– Какие же непривычные звуки.
Для Хельмо звуки были обычными, но он тоже остановился и вслушался, заодно разглядел получше лампу – сосуд такого же чёрного, как бутыль, вулканического стекла, внутри которого бесновались рыжие искры. Живой огонь сжирал умирающие угольки – примерно так Янгред ещё в прошлую ночь объяснил принцип работы светильников. Хельмо тронул стекло пальцем. Оно было холодным.
– Можешь не ждать, – услышал он. – Я ещё немного послушаю.
Хельмо обернулся. Янгред прислонился к дереву, сел меж широких корней, как в тот раз, когда наблюдал за забавами эриго. Он закрыл глаза; слабый свет приплясывал рядом, выхватывая волосы и половину лица. Поколебавшись, Хельмо отступил от полога шатра и присел рядом. Уходить не казалось правильным. Надумает ещё вернуться к эриго, наворотит дел, посеет ненужные раздоры…
– Лучше посвяти ночь сну, – попытался он воззвать к разуму Янгреда, старательно делая вид, что ни о чём не подозревает. – Наслушаешься, когда вы получите земли.
– Жизнь и смерть непредсказуемы. Кости не слышат птиц. Что тогда?
Невидимые соловьи, невидимое море, едва различимые в сумерках листья продолжали петь. Хельмо попытался поставить себя на место Янгреда, но не смог. Что он слышал? Точно не то, что различит привычное ухо. Хельмо скользнул взглядом по отрешённому лицу союзника. Свет в очередной раз упал на кожу; тень беспощадно зачернила кровавый след. И слова обрели не просто смысл – тяжесть.
– Ты прав.
Янгред неожиданно и прозаично зевнул, приоткрыл один глаз.
– Конечно, я прав, – философски изрёк он. – Я почти всегда прав. В чём именно?
– Ты получил много ран для боя, которого вовсе не предполагалось соглашением. – Хельмо произнес это вслух и осознал, что хотел произнести долго. – Половина должны были стать моими. И вообще… – перебарывая себя, он быстро прибавил: – Надо было вести вас прочь.
Губы Янгреда дрогнули в усмешке – рассеянной и блёклой. Интересно, слушал ли он вообще или по-прежнему мыслями был у чужого костра? Янгред поднял руку, коснулся резкого росчерка на лице и поморщился: выступила капля крови.
– К счастью или к сожалению, раны наносят, не уточняя, кому они предназначены.
Хельмо понуро кивнул. Легче не стало. Самым правильным, наверное, было всё-таки пожелать доброй ночи и уйти, не превращая разговор в пересчёт горестей – случившихся и грядущих. Да и что-то из себя выжимать, отвлекая союзника от другого предмета, тоже не стоило. Придя к этому решению, Хельмо начал подниматься.