Хельмо на самом деле не было так уж смешно. За шутками, – особенно когда взгляд натыкался на изувеченное лицо Янгреда, – не переставала сумеречно скалиться тревога. Дядя, прощаясь, даровал благословение самому Хельмо. Даровал, желая уберечь. Назначил командующим, вверив ответственность – не только за трон и народ, но и за этих чужеземцев. И, что бы Янгред ни сказал про «заваруху», его азарт вряд ли разделяли, например, эриго, потерявшие свою. Только бы не повторить ошибок…
– Пойдём, – сказал он. – Твои новые друзья-пичужки уже подают тебе пример.
Вокруг действительно стало тихо: ни единого чирикающего голоска, только вдалеке шуршало море. Хельмо глубоко вдохнул его запах и первым направился к шатру. Он не знал, нужно ли Янгреду время, чтобы окончательно выкинуть из головы свою правду, и решил не ждать. В конце концов, он не нянька.
Скрипнула ветка – с неё сняли фонарь. С небывалым облегчением Хельмо услышал за спиной шаги.
Вулканический фонарь рядом с маленькими, но яркими масляными лампами светил совсем тускло. А ещё он обладал забавным свойством: его нельзя было погасить, пока живой огонь не съест последние угольки. Так что перед сном пришлось просто накинуть на него походный плащ Янгреда – тот принёс его с частью прочих своих вещей.
Когда Хельмо гостеприимно позвал его, он находился в полном оцепенении и даже и не задумался о бытовой стороне смены места ночёвки. Лишь на вопросе, чем ему предпочтительнее накрываться – покрывалом на шкуре медведя или покрывалом на шкуре более старого медведя, – он вспомнил о собственном походном одеяле из грубой, зато непромокаемой шерсти какого-то труднодобываемого северного зверя, не говоря о прочих насущных вещах вроде гребня и зубного порошка. Нужно было забрать и обмундирование. Забывать, что ночью может что-то случиться, не стоило.
В части Хайранга все уже спали, а сам он не пришёл. По пути обратно Янгред осознал, что это к лучшему, отпал риск наговорить лишнего, особенно если бы Хайранг оказался не один. Хельмо был прав: двое у костра выглядели счастливыми, такими, что от этого счастья никуда не деться. Как Инельхалль сказала, прижимаясь своими холодными – всегда холодными, точно впрямь русалка, – губами ко лбу Лисёнка?
«Я теперь боюсь каждый раз». Зверёнышу она такого не говорила.
Янгред поборол желание прихватить бутыль с вином, удержался и от вопроса, нет ли у Хельмо местного. Не стоило ничего глушить, лучше было просто заночевать с увиденным и осознанным, а завтра проснуться как ни в чём не бывало. Тем более Хельмо его не осудил, в чём-то понял. Потому что «всех прощает»?..
– Прошло три дня… – раздалось вдруг в темноте где-то в стороне.
Янгред рад был отбросить обрывистую мысль-вопрос, насколько всё же страшны его прошлые ошибки с расстояния минувших лет. В тишине он едва улавливал даже дыхание Хельмо, голос тоже прозвучал глухо.
– Что?
– Мы с тобой знаем друг друга три дня. Забавно.
Три дня, а уже говорят о сложном. О нужном ли? Мёртвый воевода. Живая жена. Мёртвые родители. Живые друзья. Янгред усмехнулся.
– Знаешь древнюю мудрость, что на войне всякое время множится на два?..
Хельмо задумался. Янгред открыл глаза, вгляделся в черноту невысокого потолка и крепче смежил веки. Спать не хотелось. Удивительно.
– Шесть, – сокрушённо сказал тем временем Хельмо. – Тогда шесть дней. Тоже немного. И такие… – прозвенел его смешок, перешедший в зевок, – слезливости расточаем друг другу. Про несчастное детство и всё такое…
Янгред невольно улыбнулся. Он замечал уже не раз, даже по самому себе: молодости свойственно стыдиться чувств, самых, казалось бы, простых и естественных, вроде доверия и расположения, тем более желания выговориться. Так и тянет поскорее прикрыться, запорошиться едкой насмешкой, глупой бравадой или напускным холодом. Обозвать всё словом вроде вот… «слезливости». Но Марэц говорил: с годами желание что-то прикрывать уйдёт. А вот людей, с которыми можно этого не делать, не останется.
– Это не слезливости, – сказал Янгред. – Прошлое… это скорее что-то вроде цепей. И не нужно много времени, чтобы понять, с кем ты готов их тянуть.
Тянуть, разделяя раны и пытаясь помочь. Совсем как сегодня у ворот. Много ли кто стал бы вместе с ним ранить в кровь руки? Хельмо промолчал, может, тоже вспомнив штурм.
– Я определённо не жалею, что тяну её с тобой, – просто сказал Янгред, но, ещё подумав, прибавил: – Впрочем, если тебе будет проще, давай исковеркаем мудрость под новые времена. Будем множить время на десять. Десять это…
Хельмо издал негромкий смешок.
– Десять – это слишком много!
Ночь уже украла последнее тепло из земли и воздуха. Проникающий за полог холод заставлял кутаться в одеяло. Янгред по-прежнему почти не слышал дыхания Хельмо, но чувствовал: тот тоже не задремал. Может, не надо было отказываться от ещё одной чаши вина?
– О чём думаешь? – спросил Янгред.
– Ни о чём. Просто не могу уснуть. Наверное, тревожусь. Это ещё что?..
Зашевелился полог. В полоске света мелькнул приподнявший его массивной башкой косматый силуэт, и раздалось сопение.
– Бум пришёл, – констатировал Янгред, слушая тяжёлую поступь. – Он у нас совсем как твой Цзуго. У него нет шатра.
Хельмо рассмеялся. Пёс неуклюже протопал, принюхиваясь, и, учуяв людей, поспешил улечься у них в ногах. Хельмо и Янгред устроились друг от друга даже не на расстоянии вытянутой руки, дальше, но Бум был такой большой, что с лёгкостью придавил ступни им обоим.
– Лучше бы вы завели кота, – сквозь смех сказал Хельмо, но всё же, кажется, сел, чтобы потрепать пса по холке.
– Увы, кошек у нас нет. Если кого и покупают, то собак. Те хоть не гуляют сами по себе, и нет риска, что потеряются и запекутся заживо, когда сойдёт огонь.
– А у нас мало домов, где не было бы кошки. – Хельмо, судя по шуму, опять лёг. – Они отпугивают бесов.
– Бесов?..
– Это тени, которые откололись от Полчищ и до сих пор скитаются по миру.
– Бесприютные создания?
– Вроде того.
– Тогда мне их жаль.
Хельмо наверняка попытался его рассмотреть, понять, сколько на самом деле горечи в шутливых словах. Но хотя к темноте удалось привыкнуть, она была слишком густой даже для самых зорких глаз, спасительно густой. А звучное сопение пса больше не делало её располагающей к какой-либо философии. Хельмо только сказал:
– Не стоит их жалеть. Они злы: ютятся там, где случилось горе, вселяются в вещи, в дома, даже в людей… хотя это, конечно, байка. Ну и работа для попов-бесогонов.
Байка звучала жутко. Удивительно, сколько странных ужасов вместил культ Хийаро. Хотя… многим богам лишь бы запугать последователей. Янгред помнил, например, Вудэна, Короля Кошмаров – гигантскую осьминогоподобную тварь, повелевающую дурными снами и смертью, носящую на щупальцах мелких демонов. В неё верили в Цветочных королевствах.
– А хочешь, расскажу о Боге с той стороны? – предложил Янгред, чтобы переменить тему на что-то менее кровожадное и печальное. – Раз не спим?
– Давай! – Хельмо опять оживился. Бум, наоборот, зевнул во всю пасть, лязгнув челюстями. Хельмо продолжал скрести ему загривок. – Расскажи. У тебя хорошо получаются странные истории. Эта ведь странная?
– Да. – И Янгред, вытянув руку, сдёрнул плащ с фонаря. Он едва мерцал, но выхватил силуэт Хельмо, склонившегося над псом. – Очень. Слушай…
«Эмельдина – императрица Алого пламени. Иларван – император Рыжего пламени. Принцесса Анни, принцы Яно и Йери – три маленьких цветных огонька, Жёлтый, Голубой и Зелёный. И все они – Святое Семейство, боги Земного огня.
Как-то они сотворили людей: Эмельдина и Иларван слепили их из глины, как кукол для детей. А Анни, Яно и Йери, играя, случайно вдохнули в кукол жизнь, и вот уже у глиняных существ появилась душа. Не всякий ли ребёнок мечтает, чтобы ожили игрушки? Не всякий ли взрослый дивится такому? Куклам отвели огромный прекрасный дом – целую планету, а сами поселились на её самом укромном, Безымянном, острове. Так и появился мир. Боги заботились о кукольном доме: игра по нраву была и взрослым, и детям. Семья эта всегда была счастливой и нерушимой, так написано в каноничных текстах. Но есть среди славных сказаний о Семействе одно не всеми признанное.
Однажды ночью Иларван увидел падающую звезду, огромную и ослепительную. Бог встревожился за людей и полетел к звезде навстречу, но не успел. Упав, звезда ничего не разрушила, а, погаснув, обратилась в мужчину с сияющими золотом волосами. Он был без сознания, и, не зная, кто он, – светило ли, бог, человек, – Иларван забрал его в свой дом.
Очнувшись, мужчина назвался, но звучало имя так странно, что ни император, ни императрица не сумели его повторить. Незнакомец был богом, повелевал Небесным пламенем: молниями и звёздами, радугами и северным сиянием, кометами. Звал он себя Скитальцем и вскоре снова собирался в путь. Но боги уговорили его задержаться.
Скиталец рассказывал Святому Семейству о мирах, населённых разными существами, о битвах, которые пережил, о том, как рождаются и умирают цветные всполохи над северным небом. У него был удивительный голос – приходя в храмы, он подпевал служителям, и слушать его можно было вечность. Мудрая Эмельдина опасалась незнакомца, но он был так добр, что она не могла не тянуться к нему. Иларван опасался тоже, но тоже был очарован. Всей жизнью этих богов была Земля, и редко они вскидывали взоры к небу. Теперь небо спустилось само, и трудно было не потерять разум от чудес, соприкоснувшихся с привычным укладом. От удивительных историй, рассказанных завораживающим голосом.
Они много времени проводили вместе. Охоты и людские сражения, долгие странствия и пиры… Эмельдине Скиталец дарил самые красивые метеоритные дожди, Иларвану – самые ослепительные молнии. Дети, каждому из которых незнакомец достал с неба по звезде, полюбили его чуть ли не сильнее, чем любили своего вечно занятого, далёкого отца. И вопреки этому отец тоже – привязался.