– Лу, я не уверен… – снова подал голос Влади.
Она нетерпеливо топнула ногой и исподлобья глянула на командующего Цу.
– Принесите мне… например, его голову. Или сердце, но голова кажется мне более убедительным трофеем.
– Велите лететь искать их войска сейчас?
Цу откликнулся невероятно живо, подобрался. Эта кровожадная готовность заставила Лусиль улыбнуться более дружелюбно. Правда, то, что он так ничего и не понял, её огорчило. Неужели это всегда такой выбор: либо крылья, либо мозги?..
– Нет, – возразила она. – Мне давно доложили, где их войска находятся. Скоро он сам появится. У него мало людей, он устал, но я не сомневаюсь…
Она посмотрела на Влади. Тот молчал, более не вмешиваясь, словно онемев.
– Но я не сомневаюсь: он не боится. И после боя я не возражаю против вашего ужина, командующий. Вы меня поняли?
– Да, – коротко ответил он. – Благодарю. Это честь.
– Тогда оставьте нас. И не попадайтесь мне в ближайшее время. Я нескоро прощу вам…
– Будьте осторожнее, королевна.
Бросив это, Цу взлетел. Едва он скрылся, Лусиль повернулась к Влади.
– Сколько ты услышала? – тихо спросил он. – До того, как вмешалась?
Лусиль неопределённо пожала плечами.
– Пару фраз о том, что я, с его точки зрения, сдаю и что он готов тебя убить. Даже не знаю, что смешнее.
Влади улыбнулся в ответ. Они по-прежнему крепко держались за руки.
– Я, как ни противно, вынужден за него вступиться. Он тревожится за тебя. Ты сама не своя.
Лусиль раздражённо вздохнула: на сквозняке, после знатной перепалки, она снова чувствовала себя нормально – полной сил, здоровой и готовой действовать.
– Я неважно сплю, Влади. Беспокоюсь оттого, что осада затянулась. Мне не нравится, что Озинара потеряна. У меня достаточно причин унывать и таять. Но я не сдамся.
– Ты не таешь, – неожиданно рассмеялся Влади. – Ты наоборот стала как-то покруглее на местном воздухе и квасе.
Лусиль в бешенстве наступила ему на ногу.
– Что за дерзости, мой королевич? Доспехи на мне по-прежнему прекрасно сидят!
– Ладно-ладно. Может, мне кажется. Но на квас ты налегаешь.
Они помолчали. Все стояли, и обоих, кажется, не тянуло назад в шатёр. Лусиль задумчиво подняла голову к звёздному небу.
– Лу, я очень рад, что ты не стала красть царевича. Это, конечно, уберегло бы нас от многих потерь, но…
– Я уничтожу царевича, – ровно перебила Лусиль, не опуская голову, хотя и чувствуя вперившийся в нее тяжёлый взгляд. – И царя. Но только после того, как умрёт последний, кто мог бы за них отомстить. Нам не нужны бунтующие провинции, Влади. Ты как никто должен это понимать.
– Я понимаю.
Лусиль с некоторой неохотой опять посмотрела на него.
– Ты будущий король, – произнесла она. – Я ценю некоторые твои благородные порывы. Но лучше бы ты учился у отца.
– И у тебя?
– А ты… – свободной рукой Лусиль стукнула его по плечу, – хоть сам понимаешь, хвалишь ты меня или хулишь? Я хочу лучшего для нашей страны, мой королевич. И для нас.
– Лучшее для нас – это мы сами.
– Мило. Но, увы, недостаточно.
Влади вздохнул. Лусиль поняла, что перестаралась, да и душой покривила: что ей было надо, кроме её королевича, если так подумать? Да ничего, остальное было не совсем её собственными желаниями. Потянув Влади за руку, она предложила:
– Идём спать. Надо отдохнуть. А что потом… потом и решим.
Они вернулись в шатёр и очень быстро уснули.
Но для Лусиль это снова не был спокойный сон.
Ей снилось, что она вытирает слёзы златокудрой девочке, своей ровеснице, но одетой куда лучше – в платье цвета тёплых утренних лучей. Девочка только что подралась с братом и сестрой, которые, сговорившись, всегда её обижали. Да ещё папа с мамой ссорились с утра, кричали до хрипоты, голоса и теперь раздавались из дальней комнаты.
– Не плачь. Ну не плачь… – бормотала Лусиль, чувствуя горячие мокрые дорожки под пальцами. – Ты же ничем не хуже! Ты тоже солнце!
Девочка – Димира – слабо улыбнулась, но плакать не пе-
рестала. Царь и царица через две или три двери от покоев продолжали кричать.
– А в следующий раз дашь брату в нос!
– Ты такая храбрая…
Она самодовольно улыбнулась: как тут не будешь храброй, когда перед глазами всегда храбрец – папа. Впрочем… ведь и у этой плаксы перед глазами храбрец, ничуть не хуже. И что? Младшие брат с сестрой дразнят её – родительскую любимицу, отбирают вещи, портят одежду. Конечно, баловство, но всё равно…
– Не смей плакать. Перестань, – потребовала она.
– Ещё мама и папа…
– А это вовсе не твоя беда. Взрослые всегда из-за ерунды брешут.
– А вдруг и я виновата?
– Да при чём тут ты?
Она и сама не знала, в ком или в чём теперь дело. Это прежде были вездесущие любимцы, особенно Грайно, на которого почему-то ополчилась царица, хотя ещё недавно и сама любила его компанию. Лусиль вспомнила вдруг, как по глупости сболтнула это мальчику, который ей нравился. Мальчик был её старше, красивый… Он тогда смутился, огорчился, возразил, что Грайно хороший, и больше с ней не разговаривал, дурак. Впрочем, сейчас это всё в прошлом, ведь…
– Они скоро перестанут ругаться, я уверена. У них всё пойдёт на лад.
…Ведь Грайно не стало. Погиб после того, как Злато-Птица взмыла из деревянного терема в серое небо. Прочих любимцев царь от себя удалил. Казалось, с этой переменой должны были кончиться ссоры, но нет.
Царь и царица перестали кричать. Димира перестала плакать, опять неуверенно заулыбалась, поднесла зачем-то ладони к ушам.
– Может, и так. Дай бог так! А ты такая добрая! Можно… можно я тебе подарю?.. – И доверчиво протянула руки навстречу.
Лусиль снилось: она почувствовала незнакомую тяжесть. Сразу поняла: подруга сняла красивые серёжки, сняла и вдела ей в уши. Два золотых солнышка сияли теперь по обе стороны лица, их можно было потрогать, погладить, погреметь их подвесками…
– Дорого. Не надо!..
– Бери, бери! Я бы тебе всё подарила. Что есть. И платья, и лошадь, и… свою корону.
– Что ты! А я… я…
Ей нечего было отдать, не папины же дешёвые дарёные бусы, и потому она вложила в чужую ладошку свой солярный знак на шнурке, вложила не думая… и вдруг раздался грохот, от которого обе взвизгнули, прижались друг к дружке.
Захлопнулась первая тяжёлая резная дверь: царь запер в светлице жену. И пошёл прочь, на ходу сбрасывая с крючьев масляные лампы. Они бились. И загорались. Легко им давалась дорогая древесина.
…Ей снилось: двери грохают по всему терему, звук преследует зверем. Царь – огромный, страшный, с перекошенным лицом – идёт по коридорам, запирает всех, кого находит. Кого-то он бьёт. Убивает в коридоре стрельца. Второго. Третьего спускает с лестницы и ломает ему шею. Этот третий – папа.
А потом всюду начинает пахнуть дымом.
…Ей снилось: она бежит прочь, как зайчонок, в ушах звенят чужие серёжки. Горло щиплет, в глазах горячо: она не успела утащить за собой свою подружку. Та ринулась к царю. Позвала: «Папа, папа!» Может, даже обняла, хотя этого уже не удалось увидеть. Наверное, думала, что так его успокоит. Остановит. Спасёт. Не спасла. Хрупкая была…
…Ей снилось: она выскочила через какой-то из чёрных ходов. Неслась по двору и голосила на всю округу. Никто не понимал ещё, чего она так кричит, но многие уже бежали к царскому терему, а она – прочь, как можно дальше. За воротами было людно. Там застрял в заторе купеческий обоз. Туда она и забралась.
В обозе везли шубы. Красивые башмачки. Фарфоровую посуду. Обоз направлялся в Осфолат, на ярмарку. И почти всё время до этих земель она провела в тяжёлой дремоте, постепенно стирающей ей память и иссушающей слёзы.
«Я отдам тебе даже свою корону».
Не помня об этом обещании Мёртвой Царевны, Самозванка явилась за подарком.
8Серебряная клятва
– Мы не смогли. Прости, Хельмо. Нам пришлось уйти.
Хайранг опустился перед ним на одно колено, но это не был знак верности, – лишь жест изнеможённости. Окровавленные волосы липли к лицу, на шлеме, который Хайранг прижимал к груди, виднелась вмятина.
– Сколько? – тихо спросил Хельмо, хотя хотел спросить другое. Но привычно услышать цифру и как можно скорее добавить к прежним потерям было важнее.
– Я не могу пока сказать точно, но несколько десятков пленных. И не меньше трёх дюжин убитых. Раненых… Хельмо, там была картечь. Так что их тоже немало. Но все готовы идти снова. Как и я. Мы почти прорвались к северным воротам, там брешь в обороне лунных, свежие части быстро не подтянутся…
Хельмо глубоко вздохнул.
– Не сейчас. Действуем по плану. Пока… – он уверился, что Хайранг просто не может встать, и подал ему руку, – отдохни. Как твоя голова?
Пальцы в железной перчатке уцепились за его ладонь. Хайранг выпрямился и попытался улыбнуться.
– Чугунная. Но не из-за атаки. Сам понимаешь.
– Понимаю… – медленно отозвался Хельмо.
Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Ненастное небо над ними распухло, словно труп утопленника; к ночи можно было ждать беспощадного ливня. Плохо. Очень плохо. Если ещё и гроза, неверные вспышки молний…
– Хайранг, – заговорил снова Хельмо. Он думал над словами несколько часов и окончательно пришёл к тому, что должен их произнести. – Я дам тебе некоторые… указания. Наперёд.
– Я слушаю. Сделаю всё, что смогу.
Он говорил слишком пылко, слишком внимательно глядел. Ну… хотя бы глядел, это лучше, чем прежняя упорная, виноватая отстранённость. Хельмо больше не сомневался: с Хайрангом действительно как-то связан бунт наёмников. Возможно, он что-то сказал Янгреду. Интересно… а потом? Знал он, что его самого отправят умирать?