Янгред не стал пить и, повернув голову, тяжело, пристально посмотрел исподлобья. Лицо, вроде бы загорелое, показалось вдруг небывало бледным, даже сероватым.
– Да. – Он поджал губы. – Я сомневаюсь не в обещании Хинсдро по поводу земель. Я не верю ему самому. И тебе не советую.
Хельмо недоумённо отвёл чашу от губ, пить ему тоже расхотелось.
– Тебе не стоит оставаться в столице, – продолжал Янгред. – Столько интриг…
– Какие ещё интриги? – тихо, но твёрдо перебил Хельмо. – Здесь мой дом. И здесь едва всё закончилось.
– О нет. Всё только началось.
– Эй! – Хельмо вздрогнул и отставил кувшин подальше, поняв, что только что чуть его не опрокинул. Кубок он тоже поставил на крышу, найдя место поровнее. – Да что ты выдумываешь? Проклятье… – Досадная догадка заставила поморщиться. – Не стоило рассказывать тебе про то боярское посольство.
Янгред отвернулся и сцепил руки на полупустой чаше. Кровавое солнце вызолотило хищный профиль и блеснуло в отстранённом взгляде.
– Ты действительно им больше не воевода, – заговорил наконец он. – Люди видят в тебе царя. Думаешь, он не видит?
Хельмо закусил губу. Он вспомнил, как глядели на него бояре и как потом он уверял себя, что всё это – лишь сиюминутное помутнение душ. Он не рассказал Янгреду, что в столице к нему снова приходили старые думные: задали те же вопросы, получили те же ответы и так же испортили настроение. В этот раз Хельмо даже грозил им оружием.
– Я не вижу в себе правителя. Разве не это главное? Царя на цепь не сажают.
Янгред посмотрел на него с такой горечью, что стало жутко – будто уже хоронит. Тут же отогнав нелепую мысль и решив не нагнетать, Хельмо принуждённо засмеялся:
– Перестань. Ты винишь его в чём попало, потому что он не вынес тебе ключи на парчовой подушке. Я понимаю. Сам не знаю, что он медлит…
– Хайранг замечает похожее. А он очень чуток ко взглядам и настроениям, не зря его имя значит «лисёнок». Так что подумай, – прервал Янгред, поднимаясь. – О походе и…
– Никуда ты не пойдёшь! – Недовольный Хельмо удержал его за полу плаща и дёрнул. – Слышишь, огнейшество? Сядь сейчас же, мы не закончили.
Янгред со вздохом сел назад.
– Ну и что ты хочешь, раз ты всё равно меня не слушаешь?..
– Я слушаю тебя, – возразил Хельмо, стараясь говорить поровнее. – Я никого не слушаю, как тебя, но сейчас ты не прав. Ты что, правда думаешь, меня захотят убить, даже не дядю? Да ты с ума сошёл. При дворе и так-то давно нет распрей, а тем более кому нужны воеводы?..
– А что же с твоим Грайно было? – устало спросил Янгред.
Хельмо снова посмотрел ему в лицо. Он понимал, что если в конце концов не донесёт до друга то, что думает, разговор будет повторяться, а то и выльется в какую-нибудь склоку Янгреда с царём. Надолго ли дяде хватит сил терпеть его прикрываемую церемониалами, но всё равно то и дело выпячивающуюся подозрительность?
– Та распря как раз и была последней, – мирно заговорил Хельмо. – И поверь, все помнят, к чему противостояние думных и ратных, и в частности то убийство, привело. А ещё не забывай: Грайно не повезло быть заподозренным в подлости, из-за этого всё так повернулось. Так что же тебя удивляет, что я стараюсь никого попусту не подозревать? Тем более дядю… – Он помедлил. – Я люблю его. И нам нечего делить. Знаешь, будь я тобой, я опасался бы скорее, что он придушит тебя или кого-то из твоих, это ведь вам он должен ценную вещь. Так может, это мне надо за вами приглядывать?
И Хельмо опять усмехнулся, но не увидел и тени ответной улыбки. Издав горестно-укоризненный стон, он сам завалился на крышу и закинул руки за голову.
– Зануда… мнительный, как я не знаю кто!
Янгред глядел на него сверху вниз, с прежней горечью.
– Как ты неосмотрителен, как ты доверчив, как…
– Янгред, – оборвал он, удерживая напряжённый взгляд.
– Да?..
– Он вырастил меня, – произнёс Хельмо. – Вырастил и дал всё, что только мог, даже больше. А ты намекаешь, будто он теперь хочет меня извести. Хотел бы ты, чтобы тебе сказали так о твоём наставнике, о бабушке, о Хайранге или…
– Это иное.
Но, говоря, он отвёл глаза.
– А в чём различие? Я упорно не вижу. Мы доверяем любимым людям. И?..
Янгред покачал головой; лицо окаменело, но только на мгновение. Тут же уголки губ дрогнули в слабой – настоящей ли? – улыбке.
– Что ж. Ты прав. Различие так просто не увидеть, и, может, я вправду зря тревожусь. И всё же мой тебе совет: носи кольчугу, не ходи тёмными дорогами и не бери подарков от кого попало. Мало ли что…
Сдался? Наконец-то. Хельмо негромко засмеялся; ему стало полегче, хотя досада на сам факт того, что Янгред почему-то не полюбил ещё дядю и явно не собирается, – осталась. О какой службе, о каком найме при таком раскладе может идти речь? И всё же не стоило забывать, где Янгред провел ранние годы. Сначала без общества вовсе, потом в обществе насквозь порочном, потом в воинском стане, где тоже наверняка не все пеклись о честности и товариществе. Его доверие непросто заслужить, Хельмо знал это по себе, так и не забыл нацеленный в горло клинок.
– Ты понял меня? – строго, как у ребёнка, только что неправильно перебежавшего дорогу перед телегой, спросил Янгред.
– Ладно. Постараюсь. Я и так почти всегда в кольчуге, а по темноте мы чаще шатаемся все вместе.
Кажется, Янгреда это удовлетворило.
– Тогда давай наконец разопьём это пойло, и ты расскажешь, о чём ещё говорил с царём. Ты ведь тоже не так-то весел. Что он, не хотел отдавать нам ключи?
– Не в том дело…
Хельмо сел и потянулся к кувшину. Рассказывать, в общем-то, было не о чем. Не всё в разговоре с дядей было отрадным, некоторые вещи Хельмо предпочёл бы забыть вовсе. Да только иначе он говорить не мог. Разве нет?..
…В церемониальной палате дядя, заложа руки за спину, спросил:
– Правда ли, что в Весеннюю слободу к тебе приезжали Лябро и другие бояре?
Хельмо и не думал, что повёрнется так. Он долго и тщетно пытался решить, как предостеречь, как изобличить кривотолки, но не повредить старикам. Теперь, не успев ничего придумать, он растерялся. Что делать? Он решил понадеяться на лучшее и ответил:
– Да, приезжали. Сами покаялись?
– Что ты. Батюшка, которому один из них душу облегчал, предупредил.
Хельмо удивился.
– Разве исповедь – не тайна?
Дядя невесело усмехнулся, потёр лоб. Как же у него седины прибавилось…
– Тайна, коли не опасна, Хельмо. Эта же была таковой. Так что они сказали?
Хельмо вздохнул и после промедления всё же произнёс:
– Тебе тогда известно. Они замыслили переворот. Посадить меня на твоё место.
Дядя побледнел, а Хельмо стало горько и почему-то совестно. Почему, если он не согласился, если даже в мыслях такого не держал?.. Тяжело хромая, дядя прошёлся рядом, потом резко остановился, словно споткнулся.
– Как же так?..
Хельмо попытался утешить:
– Они лишь помыслили! И отступились, увидев мой гнев. Они всегда были верны тебе, верность лишь крепчает, если один раз закалить её сомнением. Я уверен, они…
Дядя недобро рассмеялся:
– Так потому ты мне ничего не рассказал? Верность их закалял?
Как же тускло, как разочарованно он глядел, никакой души не хватит выдержать. Хельмо стиснул зубы. В конце концов, он знал, что не виноват, был почти уверен: поступил по чести. Не произошло же никакой беды! И он твёрдо поправил:
– Знал, что они и сами смогут закалиться. – Не удержавшись, он горячо добавил: – А учини они что, я бы тебя защитил.
Но Хинсдро не откликнулся ни на искренние слова, ни на движение: Хельмо шагнул к нему, протянул руку. Дядя не вынул своей ладони из складки широкого рукава, не улыбнулся, а только посмотрел как-то рассеянно поверх его плеча в окно.
– И мальчика моего жизни лишить хотели?
Хельмо дёрнулся, как от удара.
– Тсино… они говорили о постриге в монахи.
– Правильно. А в келье можно и придушить.
– Дядя!
К голове прилила кровь, но, едва стукнув пару раз в висках, наоборот, отхлынула. Внутренне содрогаясь от страха, Хельмо закусил губы. Он стоял теперь изваянием, а дядя опять задумчиво, сутуло ходил вокруг. От него падала длинная, очень отчётливая, какая-то у́гольная тень и дрожала на мозаике из мелких камешков.
– И что же ты в следующий раз сделаешь, если кто подумает пойти против меня?
– Всякого, кто пойдёт, остановлю. Уничтожу!
Хинсдро замер напротив и в упор на него глянул.
– Это не ответ на вопрос, мой свет. Остановишь – если пойдут. А если подумают?..
Хельмо понял, что хотят услышать. Но он никогда не смог бы этого сказать.
– Помыслы – не поступки. Помыслы разные бывают.
Хинсдро взглянул ещё строже и грустнее, спросил устало:
– Так может, и ты о чём-нибудь помышлял? Что-нибудь замышлял?
Хельмо опять вспыхнул.
– Против тебя и Тсино – никогда! – Сердце колотилось, вскипала обида: за что так с ним? Он прибавил тихо: – Я же люблю вас. Скорее сам за вас умру. Я и готов был…
В последние дни, в тепле среди друзей, он очень хотел жить. Но это было не важно. Дядя и сам теперь вздрогнул, лицо его смягчилось, и наконец он ласково рассмеялся.
– Ну что ж. Верю, мой свет. Прости, погорячился я… правда. Сложно быть царём.
И любить царя не проще. Дай бог, чтобы он верил. Дай бог.
– Что же он, желает, чтобы я карал за любое сомнение?
Янгред без удивления пожал плечами. Наверное, порой ему казалось, что разговаривает он – весь такой умудрённый печальным житейским опытом – с совершеннейшим ребёнком. Хельмо