– Пусть мой мальчик…
Бог черпнул воды в ладонь, склонился над Хельмо и стал бережно, кончиками исполинских пальцев, омывать его. Где падали капли воды – заживали раны. Казалось, Бог не слушает. Но, не отводя глаз, Хинсдро заставил себя продолжить:
– Пусть мой мальчик не бродит один там, в твоём мире, пусть не будет бесприютным, проводи его. И коли так тебе по сердцу он, – Хинсдро глянул на Хельмо, – не покидай. Не быть ему без тебя хорошим царём. Он для другого рождён. Но теперь… а что теперь? Теперь уже я всё решил за него.
Бог молчал. Тсино лежал нетленным. Светился омут, струился из-под слюдяного купола лунный свет, истончаясь, слабея. Утро было недалеко. Поняв вдруг, что не получит больше ответа, Хинсдро смолк. Он знал, что этого недостаточно, но, опустившись, начал шептать, шептать во славу Того, кто уже был здесь. Пусть приголубит Тсино, пусть исцелит Хельмо, пусть утешит Риссу и примирит с Вайго, пусть поможет Грайно их найти. И пусть наконец даст Остраре хорошего царя.
– Остановись.
Он поднял голову. Свет заслонила тень. Хийаро не улыбался, но и не был скорбным.
– Я подарю тебе секрет. Меня от него не убудет.
– Ни к чему мне твои секреты.
Но Бог не обиделся на его дерзость.
– Не глупи. Он пригодится. Слушай же. Этот ключ разлился после моего воскрешения. Я хотел, чтобы он служил людям, чтобы возвращал жизнь светлым душой… да только вовсе не достойных несли сюда. Потемнела вода, давно никого не воскрешает, лишь держит – пуще кабалы. Давно не видела светлая вода светлых душ.
Бог отвёл от Хинсдро взор и вновь черпнул из родника.
– Ныне же я тебя прощу. Как ты простил сегодня, хотя не было прощения в твоём сердце. Оно туда ещё придёт. А я скажу: снова будет вода светлой и воскресит достойного, а прочим – даже тем, кто с изъяном, – залечит раны. Береги её.
И Бог плеснул воды на лик царевича.
– Но помни: ошибёшься – и не жить ему вновь.
Тсино закашлялся. Загорелась заря.
8Два бога
В утренней тишине разносилась молитва – два десятка голосов повторяли слова на древнем священном диалекте. Янгред не понимал, но успокаивался, слушая.
Он стоял в толпе, низко надвинув капюшон. Часть монахов сгрудилась на ступенях, часть – на колокольнях. Янгред вглядывался не в них – только в траву под ногами, в дрожащие капли росы, иногда в ясное небо. Но что-то особенное чудилось ему в стройных голосах, что-то, чему было не подобрать объяснение. Он чувствовал: голоса сильны. Как чудо, которое он застал, ворвавшись в храм парой часов ранее. Ведь чудо?..
– Да воспряне, да воскресе, да воссияе, да покаеся…
…Хельмо – без сознания, но дышащий, и большинство его ран затянулось. Царевич – живой, странно улыбающийся, будто узнал чей-то секрет. И царь Хинсдро, не улыбающийся, окончательно поседевший, молчаливый. Рядом с ними лежал скелет с богато украшенными пальцами, с рассыпанными вокруг головы маленькими бубенцами. Было кое-что ещё, но в том Янгред себе признался не сразу, а лишь позже, когда Хайранг, отведя его от столпившихся воинов, с заиканием спросил:
– Ты ведь тоже видел? Статуя… она ходила?
Да, Янгред видел. В мгновение, как они распахнули двери, как, завидев издали Хинсдро, угрожающе закричали, видел: каменный исполин, сделав последний шаг по светящейся воде, встал на место и поднял руку с мечом. На другой руке сиделаптица.
Тсино сказал: Бог вернул его к жизни, то же сказал Хинсдро. Можно ли было верить? А что оставалось? Мальчик умер, Янгред сам закрывал остекленелые глаза. Самозванец?.. Янгред мрачно задумался, когда закралась такая мысль. Всё снова повернулось так, что некому, кроме него, было принять решение. И он спросил царя, пристально смотря на него:
– А не благословил ли тебя ваш бог снова занять трон? Имей в виду, я ни за что этого не допущу. И если с царевичем какое-то чародейство, я дознаюсь и…
Тсино посмотрел обиженно и так знакомо надулся, что Янгред осёкся. Наклонившись, он положил руки царевичу на плечи – тёплые, плотные и вполне мальчишеские, заглянул в лицо и вкрадчиво спросил:
– Ну-ка, как меня зовут?
– Янгредом, – ответил Тсино, сощурился и добавил: – А братец тебя ещё иначе зовет. Огнейшеством.
– Славно. А… – Янгред помедлил, чуть улыбнулся, – как брата зовут?
– Хельмо, – ещё более сердито выпалил мальчик, топнув ногой. – Ещё про кого спросишь? Или давай лучше расскажу, что с тобой у постели братца было? Когда не видел никто? Я подсмотрел, пока мёртвый летал. Я-то прежде думал, ты дуб дубом! В смысле, тебя ничем не взять!
Хинсдро сначала вздрогнул, но тут же, кажется, засмеялся, а может, закашлялся в кулак. Не в пору ему смеяться, не ждёт его ничего хорошего… Но Янгред понимал: такое-то Тсино никто не мог бы рассказать, никого в тереме воеводы не было. И он разрешил:
– А почему бы нет. Говори.
– Точно? – Тсино наклонил к плечу голову, смахнул с лица мокрую кудрявящуюся прядь. – Не пожалеешь?
– Говори, – вздохнул Янгред. – Что тут скрывать.
Тсино понизил голос, дурашливо закатил глаза и сладко пропел:
– Слёзы лил. Перстень целовал. Это значит, ты теперь тоже наш воевода, да?
Нет. Неважная была идея. Хайранг рядом поднял бровь. Янгред заспорил:
– Так, я ничего не лил, а просто…
– Да ладно тебе. – Тсино вдруг покровительственно потрепал его по плечу. – Я их тоже лил, когда решил, что он утонул. И я вот не стыжусь. Потому что взрослые мужчины такого уже не стесняются! Не знаю, что за дурак придумал, будто только женщинам можно плакать.
Отвесить бы этому воскресшему смачную оплеуху, даром, что царевич. Но Янгред расхохотался, потому что ему стало легко. Что же касалось царя…
– Бог ни на что меня не благословлял, – заговорил Хинсдро, спокойно взглядывая выпрямившемуся Янгреду в лицо. – Он сказал другое. Если вы меня помилуете, я приму постриг. Хельмо сможет побыть при Тсино, пока тот не подрастёт, Вайго тоже смолоду начал править… Тсино умница. – И он погладил по волосам царевича. – Ну и, разумеется, все земельные обязательства перед Тремя Королями он выполнит.
Хайранг довольно вздохнул. Янгреду даже жаль было его расстраивать.
– Славно. Но Хельмо не наседка, – мрачно произнёс он. – Нет. Я считаю, что поступить надо чуть иначе, но об этом поговорим позже. А если вдруг сбежишь…
Он кивнул на своих людей – их стекалось всё больше. Хинсдро только прямее встал и обнял сына. Царя странно было видеть белым как лунь. В волосах осталась всего одна, совсем тонкая угольная прядь. Что всё-таки произошло? Янгред покосился на идола. Тот не двигался.
– Если бы ты видел, что видел я, – произнёс царь, – не оставил бы при мне ни одного воина, в этом нет смысла. Но я не буду перечить. Запри меня в любой темнице с отрядом на часах или оставь одного в чистом поле, я никуда не денусь.
Так Янгред и сделал. Между темницей и полем он выбрал всё же темницу. Сделал он и то, о чём настойчиво просили и свергнутый царь, и царевич: в чернокупольном храме, где вместо тёмного сиял теперь светлый холодный омут, отпели воеводу Грайно Грозного. А когда кончилась служба, Янгред, всё так же не открывая лица, не сказав ни слова ни Хайрангу, ни другим, пошёл прочь.
Хельмо отдыхал в жилой части монастыря на севере Озинары, где обычно ночевали проезжие вельможи. То были не тесные кельи иноков, но обширные, с огромными окнами покои, достойные любого градоправителя, – чистые и тихие. Только скромность убранства напоминала, что даже здесь нет приюта праздности.
Хельмо лежал, расслабленно откинув голову. Левая рука покоилась на груди, и Янгреду бросилось в глаза: старые следы, оставшиеся после Инады и её ворот, не исцелил даже Бог, если он и впрямь снисходил к Хинсдро.
Янгред не успел окликнуть Хельмо – тот, видимо, услышав шаги, проснулся, начал оглядываться, потом приподнялся на локте. Лишнего стула или кресла поблизости не было, так что Янгред прислонился к окну. И всё же происходящее словно продолжало ночь в городском тереме, так что, скрещивая руки у груди, Янгред первым делом изрёк:
– Больше не сбежишь. Мы нагнали сюда достаточно войск.
Хельмо едва ли обратил внимание на шутливую укоризну в его голосе. Он всё крутился; лицо непрерывно менялось, отражало все тщетные попытки понять происходящее.
– Где мы? – наконец беспомощно спросил Хельмо, снова откидывая, нет, роняя голову на подушку и потирая лоб. – Теперь-то я точно умер?
Янгред хмыкнул. Ему стало весело, он решил сменить гнев на милость.
– Не надейся. Что снилось?
– Я летал… – пробормотал Хельмо, пошевелился опять и поморщился: видимо, плечи до сих пор ныли. – На… механических крыльях. А потом…
Он осекся и обвёл покои особенно пристальным взглядом. Свою спальню он явно не признал. Вздрогнул, нахмурился, принялся теперь тереть кулаками глаза. Янгред, подперев голову рукой, лениво наблюдал. Хельмо, заметив это, возмутился:
– Да чему ты радуешься так ехидно? Давай объясняй.
– Вряд ли после яви, что была, тебе могло что-то сниться, – сказал Янгред и, заметив, как Хельмо встревожился, поспешил всё же улыбнуться. – Будучи, как вы выражаетесь, язычником, я не уверен, что могу правильно поведать тебе такие вещи, но…
– Сядь, – в привычной манере «не шатайся вокруг да около» велел Хельмо и кивнул на край постели. – И докл… рассказывай.
Янгред фыркнул: то, что он целовал гербовый перстень, не подразумевало немедленную присягу и полную покорность. И всё-таки он, смилостивившись, подчинился. Хельмо выслушал внимательно, без вопросов, потом надолго задумался, уставившись в потолок. Янгред задумался и сам. Со стороны всё звучало сомнительно.
– Веришь? – спросил он.
– В это… чудо?
– Да.
– Не знаю. – Хельмо опять сел, взбив себе подушку. – Но если Тсино жив, предпочту поверить. Бог уже вершил удивительные дела. Что для него одна жизнь?
Оба замолчали. Янгред смотрел на ясное небо за окном, опять вспоминал светлую воду в храме, а кроме неё – другое: собственное безумие в чужом тереме, новую клятву у постели, блеск гербового золота в полумраке, а ещё – давний разговор в походном шатре и предшествовавший ему разговор у костра. Лишь болтовня от бессонницы, так? Или нет?