Брат закатил водянистые синие глаза.
– Помилуй, Янгред. Там глупая мелкая девчонка, осфолатцы, которых мы уже били, и пара горсток дикарей. Да и не вам одним придется делать работенку, царь обещал войска. – Он помедлил и подмигнул. – Хм. Ну а если время подожмет – просто повернете. В конце концов…
«В конце концов, кому какое дело?» – вот что читалось в его взгляде. Ожидаемо для тройняшек, но Янгред отчего-то и поныне слышал желчные непроизнесенные слова. Тогда же, рассерженный, он холодно перебил:
– На полпути? Мы вообще-то тоже даем обещания, подписываем бумаги…
«Помогаем людям, оказавшимся в беде». Но этого не произнес уже он: наивно звучало. Скрипнул зубами – даже не рявкнул, а братец все равно опасливо попятился.
– Бумаги, бумаги… – проворчал он и развел руками. – Бумаги теряются, Янгред, горят, переписываются… – Осмелев, он опять немного подошел, прищурился и понизил вдруг голос до приторного шепотка. – Есть много вариантов. Надеюсь, мне не нужно тебя учить, ты же опытнее.
Янгред молча разглядывал его – узкое, но притом почти квадратное лицо, блеклые ресницы, капризные пухлые губы – последнее было фамильной чертой и раздражало даже в собственной внешности. В который раз он задался вопросом, как у двоих очень красивых людей – блистательного огненного Эндре и темнокудрой шелковой полукровки Эрлейль – могло родиться нечто настолько невзрачное, да еще помноженное на три. Брат улыбнулся до ямочек на щеках. Это его немного украсило, но только на секунду.
– Ну вот, к примеру, если у них вдруг будут проблемы с исполнением своих гарантий… нельзя ведь возвращаться с пустыми руками, да? Придумаешь что-нибудь?
Желание схватить его за подмышки и приподнять, а потом ласково поинтересоваться: «Ты за кого меня принимаешь?» было сильным, но, как и нередко, Янгред сдержал его и лишь нервно рассмеялся.
– Мародерство и аннексия? Значит, такой у вас уговор с их царем?
Брат и тут не дернул бровью, более того – заговорил как с ребенком:
– Янни. Янни. Янни. Главная прелесть участия в чужой войне – то, что, как ни крути, мы что-нибудь с нее поимеем, рано или поздно. Но ты же понимаешь… – он хохотнул, – что именно мы хотим больше и скорее всего на свете?
– Понимаю. – Янгред передразнил его слащавый голос. – Леса, речки, птички, цветочки.
– А знаешь, что самое забавное? – Поднявшись на носки, брат даже смог развязно приобнять его за плечи. Янгреда не забавляло ничего, но он уточнил:
– И что же?..
Брат снова заулыбался, а потом даже потер руки. В своих словах он был, похоже, уверен.
– Чтобы получить это, нужно всего-то играть честно и требовать такой же честной игры в ответ. А ты у нас всегда был честным. Ну что, вперед? Леса, речки, цветочки… и высокие моральные идеалы, а?
Так на Янгреда и свалилась эта кампания. Вовремя: желание передушить венценосных родственников уже с трудом удавалось сдержать. Чистый на первый взгляд уговор – военная помощь за деньги и землю – в деле выходил шитым кое-как. Не расправишься с Осфолатом к урожаю – бросай союзников в бою; не доплатят – грабь их почем зря; а еще всегда можно быть убитыми ни за что ни про что. Да и… От новой мысли расхотелось радоваться теплу. Янгред хмуро уставился вперед, поджимая губы.
В Инаде его должны были встретить – кто-то из полководцев, с кем предстояло вести кампанию. Ожидаемо, резонно: что он сам бы делал, как ориентировался бы в незнакомых краях? Здесь не бывали жители Пустоши, а кто бывал, не заходил далеко. Да и местным частям, конечно, был нужен свой командующий, они не слушались бы чужака. Но одна мысль о заросшем дикаре, убежденном, что в атаку надо мчать с барабанами, а бросать легковооруженную пехоту на пикинеров правильно, наводила тоскливый ужас.
Что Янгред знал об острарцах? Прежде их боялись, хотя вооружены они были по меркам цивилизованных королевств скудно, да и техники их отставали на пару десятилетий. Но они брали отвагой, удалью, на удивление хорошими командирами, а еще, что важно, количеством. С ним-то и выходило скверно: при Хинсдро армия сократилась. Вооружение еще больше устарело, от службы повально уклонялись, а новобранцев некому было учить: из великих воевод времен Вайго лишь единицы присягнули боярскому царю, прочие покинули Дом Солнца и подались в наемники. И если лучшие остатки воинства – некое Первое ополчение – ныне защищали столицу, кого мог вести в Инаду человек царя? И какой человек?
Поняв, что круг мыслей замкнулся, Янгред осмотрелся. Поблизости виднелись приземистые, увитые плющом дома; над крышами клубился белый дым. За ними наливалось багрянцем небо; над головой оно, наоборот, подернулось сиреневой синевой. Вечер не крал у земли тепла, лишь одаривал ее красками, как жених невесту, не то что на Пустошах, где сумерки несли лишь уныние и промозглость. Красиво… но глаза нужно было отвести.
Притихли ехавшие сзади, многие потупились. Янгред снова пришпорил коня и зычно велел:
– Поспешим!
Приказ подхватили. Понесли дальше.
Лучше было достичь леса раньше, чем совсем стемнеет и начнут зажигаться огоньки. Янгред знал по себе и замечал по людям: теплый свет чужого крова даже у праздных путешественников – не то что у бесприютных скитальцев – вызывает щемящую тоску. Она была не нужна. Судя по карте, не так далеко лежало место встречи с царевыми людьми. Там примут как подобает. Там станет легче.
Въезжая под хвойный полог, Янгред услышал пение в одном из окраинных домов, сзади. Дети, сидевшие на крыше, нестройно прощались с солнцем – лилась одна из местных молитв; то тянулась, то взлетала короткими трелями. В три детских голоса вплелся четвертый – девичий, покрепче и постарше. А потом, как по ворожбе, его подхватили птицы.
Песня стихла так же быстро, как началась. Отворачиваясь, Янгред почти почувствовал, как в этом окраинном доме вспыхнул первый желтый огонек.
2. Чужаки и костры
Сильно пахло морем: впереди уже вырастала Инада. Стены и башни славного города-порта, откуда уходили корабли в Шелковые и Цветочные земли и куда привозили товары тамошние торговцы, были из лазурного камня и в ясные дни сливались с небом. Так казалось и сегодня, когда Хельмо подходил с северо-востока. В сердце бились насмерть восхищение и горечь: здесь когда-то… впрочем, пустое. И не его это память.
Отряд подрос; к шестидесяти добровольцам, вышедшим из столицы, добавилось три сотни – и это немногое, чем Хельмо заручился, все же решив зайти в некоторые селения. Он рисковал, но его вела память о малых делах: этот городок он выручил, отвадив разбойников; в том уладил миром кровавую междоусобицу бояр; в деревеньке на холме помог с новым колодцем. Ни разу он пока не ошибся: воеводы, знать, крестьянские головы откликались на призывы, начинали собирать отряды, обещали примкнуть позже, когда Хельмо пойдет назад. Вряд ли все обещания чего-то стоили, но река полнится каплями. Больше, впрочем, Хельмо надеялся на Инаду: почти наверняка зная, что здесь Самозванку пока не признали, он рассылал по окрестностям дружинников – тех, кто отличался красноречием. Части нужно было увеличить, не рассчитывая на дядю и тем более – только на иноземцев.
Среди спутников, ничего не знавших об условиях договора, лишь гадали про союз со Свергенхаймом. Многие мрачно предсказывали, что найдут Инаду разоренной; не раз Хельмо спрашивали, зачем вообще впускать в Острару язычников, которых позже придется выгонять. Он, как мог, увещевал: «Они не хуже нас, такие же люди» – но на деле заразился домыслами. Он понятия не имел, что представляют собой настоящие, не легендарные жители Пустоши. Их послы редко заезжали даже к Вайго, позже пропали вовсе. Как поведут себя чужие рыцари, а ну как правда уже бесчинствуют? Но пока все выглядело спокойным: ни пожарищ, ни плачущих крестьян. На шпилях башен дрожали голубые с золотыми солнцами знамена.
Хельмо оставил людей на краю рощи, после чего тихо подозвал Цзу́го. Тот просиял, заулыбался во все желтоватые зубы, ухватил коня за поводья, и многие проводили его тяжелыми взглядами. В восьмери́це – ближней дружине Хельмо – Цзуго единственный вел род от кочевников, выделялся среди курчавых русых голов черной косицей, узкими карими глазами и ушами размером с молодые лопухи. Нелепица, вечно цыкающая зубом и так и не сменившая лук на палаш, тем более на пистолет, но Хельмо привечал его за сметливость. Лучший для разведки не боем: и на рожон не полезет, и спину в случае чего прикроет.
Они выехали вперед и начали подниматься на холм, к запертым городским воротам. Не было похоже, чтобы их брали штурмом: перламутровые киты на синих створках оставались целыми и чистыми. Огненные не нападали? Или еще не пришли? Или были столь ужасны, что им открыли беспрекословно? Хельмо глубоко вздохнул, начал выдумывать еще какое-нибудь «или», но Цзуго его отвлек:
– Ого! Только глянь, а! – И он стремительно развернул коня вбок.
Тем временем на смотровой башне появились три дозорных стрельца. Они казались мрачными и, пусть угрозы не выказывали, приветствовать Хельмо не спешили. Странно: он даже облачился в красный кафтан поверх кольчуги, рассчитывая на встречу с высокими лицами; цвет этот носили только царевы посланники. Да и должны же были часовых предупредить. Несколько секунд он колебался, на чем сосредоточиться, на этом вопиющем поведении или на том, как Цзуго цыкает и бубнит: «Ух, дурнина, дурнина…» Второе перевесило – Хельмо передумал потрясать государевой грамотой, перестал задирать голову и проследил за взглядом своего разволновавшегося спутника. Что еще, на что он уставился?
С холма открывался вид на низину под городской стеной: темнел хвойный лес, а до него тянулись луга и змеился тонкий рукав местной реки. Почти все это пространство оказалось загромождено: серели шатры, высились обозы и непонятные – скорее всего, осадные – конструкции. Паслись кони, виднелись мортиры. Хельмо козырьком поднес ко лбу ладонь.
– Думаешь, это… – Впрочем, ответ не был ему нужен.