Она тут же воспользовалась возможностью отомстить за всю эту угрюмость:
– Справедливости ради признаюсь, что я колебалась. Влади меня убедил.
– Королевич?.. – Цу постарался скрыть разочарование, но не смог. Лусиль кивнула. Она лукавила, но и откровенничать не собиралась, привяжется еще пуще прежнего…
– Добрая душа. Потерянные девочки, хромые котята, подбитые птички – ни против чего не может устоять.
– Дурное это качество или хорошее? – задумчиво, куда-то в сторону бросил Цу.
Лусиль пожала плечами:
– Какое есть. За то и люблю. – Она спохватилась. – А насчет лечить вас… говорю же, отец готов. А медики у нас хорошие.
– Я же больше не… – слово он произнести все же не смог.
Лусиль поддразнила его излюбленным образом: согнула руки, сунула кисти под мышки, помахала, изображая курицу на заборе.
– Отцу нравятся не ваши крылья. А мозги. – Удержаться оказалось сложно. – Не знаю, с чего он решил, что у вас они есть, но гордитесь. – Она все же смилостивилась. – И я рада. Правда. Все-таки вы меня почти спасли. И вообще хорошо служили.
Они помолчали. Лусиль подошла ближе. Она так до конца и не перестала бояться этого существа и не могла быть уверена, что прониклась к нему симпатией… но и уходить, сухо отдав приказ, было как-то неправильно. Она присела рядом и попросила:
– Будьте пободрее. В небе, на земле, неважно.
Цу лишь смотрел воспаленными желтыми глазами. Бесшумно подрагивали его ноздри – точно обнюхивал, запоминал. Становилось неуютно. Лусиль хотела даже возмутиться, что нехорошо так нюхать королевскую особу, просто чтобы разрядить напряжение, но неожиданно командующий спросил:
– Рассказали ему?
– О чем? – не поняла Лусиль.
Он не ответил, но она по лицу поняла: о «болезни». Усмехнулась.
– Нет, все некогда. Да я и сама недавно только поняла. Есть ли смысл рассказывать? А ну как прогонит меня отец?
– Прогонит, – протянул Цу, точно пробуя это слово, и невыразительно сказал: – Тогда идите со мной. Я не прогоню.
– Не прогоните, – повторила Лусиль с грустной усмешкой. – Да только и ваш дом мне тоже не нужен. У меня свой есть.
– У нас говорят, дом – не место. Дом – люди.
Надо же. Кто-то, наверное, к такому знанию всю жизнь идет, спотыкаясь и ранясь, а кого-то с ним воспитывают. Удивительно, что именно дикарей-людоедов.
– Потому и не нужен, – просто отозвалась Лусиль. – Не сердитесь. Вы всегда знали. И… – она помедлила, – вроде в свое гнездо вы и сами не рветесь. Так к чему такое решать?
Цу кивнул. Теперь Лусиль стало вдруг его вправду жаль. Сложный. В голове столько всего и птичьего, и человеческого, и гнездорнского, и лунного… и неприкаянный какой-то. Столько лет уже, а неприкаянный. Теперь еще бескрылый. Бр-р. Невезение какое-то, и не поможешь ничем. Хотя… Взгляд метнулся к самоцветной бутыли, которую, еще зайдя, Лусиль поставила у ног. А что, если не соврал Хельмо? Вдруг правда поделился чудом? Лусиль снова задумчиво посмотрела на Цу, помедлила и наконец сказала:
– Отвернитесь. У меня есть одно лекарство. Не знаю, что оно, правда, лечит…
Цу опять посмотрел на нее, и она поняла: вместо «лекарство» он слышит что-нибудь вроде «отрава». И даже не расстраивается. Вот же дурачье. Лусиль усмехнулась и повторила:
– Отворачивайтесь-отворачивайтесь. Чего испугались? Я приказываю.
Она едва удержалась от какой-нибудь шутки про разные вещи, которыми иногда развлекается с Влади в спальне… Но не время. Хватит с этого бедолаги.
Цу отвернулся. Лусиль подошла.
Широкая сильная спина была покрыта шрамами; некоторые рассекали ее всю, но самым страшным казался все равно тот полумесяц. Надо же, маленький какой, а горя сколько. Лусиль открыла драгоценную бутыль, вылила воды на ладонь и несколько раз провела по коже командующего. Там, где упали капли, она засветилась, нагрелась, а потом след клинка Хельмо исчез. Цу, похоже, ничего не чувствовал: так и не шевелился. Не уснул ли? Лусиль бесцеремонно взялась за одно из серых маховых перышек и с силой дернула.
– Ну?
Командующий аж подскочил. Крылья шевельнулись и одним движением раскрылись. Лусиль, вовремя успевшая вскочить и отойти, довольно заулыбалась.
– Вы правда верно служили мне, – сказала она, когда он изумленно обернулся. – Было бы бесчеловечно даже по моим меркам везти вас домой таким. Имейте в виду, что тайну я вам не открою. И не болтайте направо и налево. На самом деле…
Командующий порывисто поднялся, пошел к ней. Лусиль, внутренне вздрогнув, осталась на месте. Этого только не хватало. Еще в любви начнет клясться…
– На самом деле, – продолжила она, – мне надо было на ком-то проверить снадобье. Сначала думала лошадь поранить, да пожалела. А тут вы.
Цу остановился в шаге и… улыбнулся. Не обиженно. Понимающе. Передумал подходить вплотную, угасла какая-то не самая разумная мысль в его дурном уме. Лусиль пожала плечами. Цу все-таки немного приблизился и, взяв ее за руку, коротко поцеловал запястье. Вполне галантно, по-лунному, жевать ладонь не стал. А она не стала вырываться, и ей не так чтобы совсем не понравился жар его жесткой сухой ладони. Ну подумаешь, птичья лапка.
– Собираемся, – тихо сказала Лусиль. Он ее отпустил. А она, уже уходя, предостерегающе напомнила: – Только никого на радостях не сожрите!
Она покинула казарменный двор, ни разу не обернувшись, хотя самолюбие подсказывало: Цу провожает ее взглядом из окна. А может, давно с птичьим курлыканьем вылетел в окошко, чтобы покружить в облаках. Дикари, что с них взять. Так или иначе… ей будто стало полегче. И уже чуть меньше она злилась на Хельмо, меньше вспоминала его самодовольную рожу и больше – слова. «Мы хотим мира». Может, не пустые?
Влади она нашла там, где и ожидала, – на крепостной стене, недалеко от ворот. Оттуда они вдвоем часто оглядывали земли, которые почти-почти стали их. Лусиль испытывала тоску от этих видов, Влади, наверное, тоже, но вслух никто из них не признавался. А когда королевич накрывал ее руку своей и улыбался, досада отступала. Сегодня Лусиль взяла его за руку сама, выведя из задумчивости. Вид был ясный, светлый, зеленый. Умиротворял.
– Что, королевна, домой? – спросил Влади, повернувшись.
– Домой, королевич. И не просто так, а с трофеями!
Он заинтересовался. Она рассказала о двух из трех даров. Особенно впечатлила Влади живительная вода; повертев бутыль в руках, он улыбнулся.
– Если она и впрямь так чудодейственна, отец, может, и совсем перестанет унывать. Хотя знаешь, он и без даров удивительно рад уже тому, что мы целы.
– Целы… – эхом отозвалась Лусиль и усмехнулась. Правда ведь, отец сильно понизил ставки, сложно сказать, отчего. А что самое интересное… какие-то такие нотки сквозили в его посланиях еще возле столицы. Дурное, что ли, чувствовал? Или просто скучал?
– Тебя никто не выгонит, – решив, что она переживает все о том же, твердо сказал Влади. – Правда. Мне кажется, он уже понял, что такое настоящие сокровища. И еще одну вещь он знает давно по собственному опыту… – Тут он вздохнул. – Плох не тот правитель, который проигрывает войны. А тот, который не умеет вовремя их останавливать.
Хорошее утешение, правда. Но ненужное, Лусиль и сама успела это понять. Даже смотря на ольянцев, большей частью вполне дружелюбных, она испытывала уже не то, что прежде, много дней назад, поедая дареный виноград. Здесь тосковали не по ней лично и ее владычеству. Не по Осфолату. Даже не по Вайго. Здесь тосковали просто по какой-то… другой, новой жизни, потому что она вдруг замаячила на горизонте. А не будет ее – утихнут. И выдохнут. Как уже сейчас выдохнула сама Лусиль.
– Кстати, это не все, – тихо сказала она и положила на камни крепостной стены маленькую корону. А потом крепче сжала руку Влади и прислонила к своему животу. – Ты был прав. Не насчет кваса, но все же.
Влади молчал несколько мгновений. Потом лицо его еще немного посветлело, и оттуда изгладилась последняя тревога. Он все понял.
– Боже…
– Если отец все же захочет изгнать меня… – начала Лусиль.
Влади прищурился, улыбнулся шире.
– Пусть попробует. Придется гнать троих. Да и… – угол его рта дрогнул в новой усмешке, – нет, нет, ни один король не будет достаточно глуп, чтобы отказаться от такого инфанта. В нем же будет все лучшее от нас.
– Или худшее? – подмигнула Лусиль. Ей уже совсем не было страшно.
– Тоже не так плохо, – отозвался Влади. – А может, даже еще лучше.
И они засмеялись.
– Да. Думаю, и не могло быть иначе.
Хельмо смотрел на могилы уже долго, но заговорил впервые. Надгробия тянулись вверх: одно из золотистого камня и истертое, другое – темнее, скромнее, свежее. Под ним разрастались васильки, в то время как первое оплетал бело-розовый вьюнок. Хельмо улыбнулся, тронул темный камень бледной ладонью.
– Ну прощай, Грайно. Увидимся.
«Как можно позже».
Янгред молчал, чувствуя некоторую неловкость. Чтобы не мешать, не смущать даже случайным лишним взглядом, он рассеянно читал надписи на золотистом камне. Царю Вайго посвятили много пышных, торжественных слов; строки, сплетаясь в сплошной текст, восхваляли его храбрость и силу, величие, доброту… Все очень громкое. Все очень пышное. И только внизу, теряясь в траве, виднелись отдельные, выбитые явно иной рукой слова.
«Будь в мире с собой, мой царь. И да простят тебя все, кого ты не простил».
– Это дядя выбил, – сказал Хельмо, проследив взгляд Янгреда.
Тот слабо усмехнулся. Что ж, может, и правильное решение.
Они положили венок из ринарских ромашек на находящуюся рядом – по другую сторону от царя – могилу Риссы, покинули кладбище в предместьях Ас-Кованта, отвязали лошадей и тронулись вперед. Они не спешили – и так сильно опередили отряд.
Дни нового и на ближайшее время последнего похода пролетели быстро, спокойно. Вспоминая их, Янгред подумал, что лучшего способа оставить позади храмовый ужас и придумать нельзя. Каждым шагом они словно сбрасывали беды с плеч. Начиная от прощания с Самозванкой, заканчивая веселой и богатой на байки у костра прогулкой до Инады – с Черным Псом. Тот все же получил свое перо: Тсино дерзнул вырвать новое у Злато-Птицы, за что та его клюнула, но сменила гнев на милость после горсти вишни.