не мальчик.
Он не был уверен, но чувствовал, примерно так же, как подвох с тележками, и хотел надеяться. Последний пойманный взгляд Хельмо на самом деле сводил его с ума: там было такое, что слишком много вспоминалось горького. Будто посмотрело само прошлое – один маленький бастард, которого бросили в плену, а потом обозвали пажом.
– Тогда поеду я, нельзя так. – Хайранг шагнул в сторону.
Янгред, не церемонясь, ухватил его за предплечье.
– Нет. Ты будешь делать то, что я скажу. Поверь, у тебя тоже есть дела.
Хайранг, поджав губы, высвободился, глянул так, что во второй раз хватать расхотелось. Да, все как в детстве: и тогда его легко было выбить из колеи парой резких или снисходительных фраз, но стоило ему в колею вернуться – берегись.
– Да? Ну расскажи, – прозвучало с угрозой. Он был более тощим, но дрался не хуже и, казалось, как раз об этом вспомнил. Янгред поспешил воззвать к его разуму, но провоцировать новыми остротами побоялся. Приложил палец к губам и ровно, просто сказал очевидное:
– О пустом месте речи нет. Еда отравлена, друг мой. Отравлена до последней виноградины, и нас ждут неприятности, если мы…
– Доказательства, – перебил Хайранг устало.
– Что?.. – Янгред облизнул губы, но тут же заставил себя не обращать внимания на злой тон, каким убеждают детей, что монстр из вулкана не вылезет. Ну конечно. Время безоговорочного доверия прошло много лет назад, а ставки слишком высоки.
– Судя по тому, что я знаю об этом народе, он очень радушен, и мне непонятно, с чего ты встал на рога, – все же продолжил Хайранг. – Осторожность разумна, но давай помнить: угощает тебя не Лусиль Луноликая. Сейчас я тебе… – Хайранг потянулся к повозке, нацеливаясь на красивую виноградную гроздь, но Янгред ударил его по руке. Этого Хайранг уже не выдержал, рыкнул: – Да что с тобой? Мне поднять с командованием вопрос о твоем здоровье? Ты хоть понимаешь, что ты…
Янгред выругался, встал так, чтобы закрыть горку фруктов, и ненадолго зажмурился. Уверенность не отпускала его, но снова он ясно осознавал: а действительно? Что могло хоть косвенно подтвердить его подозрения, кроме пары фраз; чем он мог подкрепить поступки? Если разобраться, в глазах Хельмо и Хайранга он выглядел дико, и существовала крошечная, но вероятность, что он… не прав? Янгред глянул на лошадь, которую недавно угостил яблоком. Та смотрела на него, казалось, с издевкой. И не дохла.
– Хорошо, – медленно начал Янгред. – Ладно, Лисенок… у меня нет прямых доказательств. Согласись, если бы они были, я бы не довел до такого с Хельмо. Но…
Хайранг хоть слушал – не уходил, не покушался на тележки. Может, все-таки вспомнил, что в детстве Янгред почти не ошибался. Ни в чем, кроме любви к отцу.
– Я почувствовал неладное в том, как с нами общались, – вздохнув, сказал Янгред. – Я видел довольно людей и обычно понимаю, когда они мне рады, а когда я им мешаю. К тому же порт правда забит чужими кораблями, и многие отлично вооружены. Но пригнали их не чтобы помогать нам воевать.
Звучало слабо. Хайранг тоже вздохнул; казалось, он хочет провалиться сквозь землю; Янгред ждал, что он опять зарычит, или не зарычит, но обдаст таким холодом, что жить расхочется. Столько стоило детское бегство. Но терпения Лисенку было все еще не занимать, и он лишь замученно спросил:
– Ты же понимаешь, какова цена вероятности, что сейчас ты ошибся? Вся дипломатия, все надежды твоих братьев. Да и оскорбишь инадцев – слаженно воевать не выйдет.
– Понимаю, – собравшись, отозвался Янгред и, опять повинуясь, скорее, чутью, положил руки ему на плечи. – Лисенок… – Хайранг хотя бы не отпрянул. – Я также понимаю, какова цена вероятности, что я прав. А ты?..
Хайранг отвел взгляд. Он не ответил, но наконец едва уловимо кивнул, тоже покосился на лошадь и, явно убеждая себя, пробормотал: «Может, медленная отрава… ладно, давай подумаем». Янгред выдохнул, отступил, с усилием вернул голосу бодрость и сказал:
– Нужно разобраться, пока кто-то не полакомился этим всем. – Он бросил под ноги яблоко и с силой раздавил сапогом. – Например, наши прелестные девушки? Они ведь часто прогуливаются по шатрам вечером, ища компанию. Они обрадуются дареным фруктам. Особенно… кто там у нас любит яблоки? Ах да. Яблоки любит…
Он понимал, что хитрит, зато теперь не нужны были дополнительные доводы: заветные имена лучше всех приказов. Хайранг обеспокоенно обернулся на лес. Янгред с удовлетворением улыбнулся.
– Побудь здесь, пока я приведу караульных. За нами наверняка наблюдали с башен, так что постарайся притвориться безмятежным, можешь даже сделать вид, что украдкой таскаешь ягоды, ну или приложись к кувшину. Только, ради Семейства…
– Ничего не пробовать на самом деле, – без труда угадал Хайранг.
Он всмотрелся в раздавленную яблочную мякоть. Она была нежно-розовой. Янгред не знал, выдает ли это яд или нормально для спелых плодов. В высокоградах даже он видел яблоки только по праздникам, и большинство были зеленые и отвратительно кислые.
– Янгред…
Он услышал это уже в спину и обернулся.
– Да? – Он даже понадеялся, что услышит ободрение. Но, конечно, нет.
– Ты дальновиден, я знаю. Но пожалуйста, не забывай. – Хайранг нервно сцепил руки. – Если ты разругаешься с Хельмо, все, на что мы идем, может оказаться тщетным.
От разумных слов стало еще сквернее, но Янгред знал: его лицо не выражает ничего. Хайранг правильно боялся, и сам он должен был опасаться того же. И все же, смотря на сливающиеся с небом стены, слушая шум реки и тщетно ловя за ним стук копыт белого инрога, Янгред явственно осознал, что тревожит его другое.
– Если я разругаюсь с ним, то сам себя не прощу. Он мне нравится.
– Мне тоже, – с облегчением отозвался Хайранг. – Есть в нем что-то… наше.
Кивнув, но промолчав, Янгред пошел вглубь лагеря. От маски надменной невозмутимости – той, что стала привычной, еще когда он примкнул к отряду наемников, когда ему, младшему среди десятков горячих голов, нельзя было выдавать ни грусть, ни обиду, ни слабость, – уже сводило скулы. И очень хотелось расслабить спину, в которую будто вбили пику. «Наше»… Не только в этом дело.
В следующий час он сделал все, чтобы в городе уверились: дары приняты с доверием и благодарностью. Обозы увезли, караульные выказали предельную радость. Осталось только раздать фрукты, корзины и кувшины с соответствующими указаниями: незаметно избавиться, но сначала сделать вид, будто идет пир горой. Затем Янгред приказал крайним частям сместить шатры дальше от городских стен, точнее, от башенных пушек. Хельмо принял бы подобное как очередной знак недоверия к Инаде, но пришлось даже подвинуть одного из младших острарских воевод, разместившегося в опасной близости от возможного попадания ядер. Янгред оправдался тем, что именно здесь утром разместят приемный пункт для ополченцев. Его послушались: к союзникам были дружелюбны, о раздоре пока не знали. Не удивительно, когда обиженная сторона умчалась быстрее ветра.
Еще какое-то время после разговора с Хайрангом Янгред не мог до конца совладать с гневом. Оставшись в одиночестве, он думал даже заглянуть к эриго: они-то вернули бы ему хорошее настроение. Но то, чего он ждал, не располагало к праздности; лучше было быть злым, зато сосредоточенным, чем успокоиться, но разомлеть. Тем более с места, где он обосновался, – у костра в окружении знамен, там же они с Хельмо недавно пили сбитень, – открывалась лучшая видимость. Город дремал; лишь кое-где за стенами золотились огоньки, но мало. Никакой явной угрозы. И сплошная ложь в самом воздухе.
Впрочем, одолевавшие Янгреда мысли стали уже более мирными: помогли треск пламени и журчание реки. Если первый звук успокаивал с колыбели, то второй полюбился позже, в походах. В Свергенхайме не было рек; у замка ёрми плескалось лишь холодное море. Голоса тамошних волн напоминали то ворчание, то шипение, то жалобы и мало отличались от рева обитавших в тех водах ледяных львов – толстых, неприветливых хищников с жирными голыми телами и острыми бивнями. У местного моря говор был дружелюбнее, оно, скорее, пело. Или мурлыкало, большой синей кошкой свернувшись подле лесистых берегов.
Янгред не вздрогнул, когда единственная его компания – лошадь, которую он угостил яблоком, а затем еще двумя незнакомыми фруктами из обоза, – покачнулась и переступила с ноги на ногу. Она не хрипела, не билась, лишь медленно мотала головой, точно отгоняя мух, и моргала. Янгред ждал. Наконец, неловко и неуверенно, лошадь легла, затем вовсе завалилась на бок. Почти сразу она затихла.
Уверенный, что за ним по-прежнему наблюдают с башни, Янгред вскочил, приблизился к животному, присел рядом. Потрогав черный бок, понял, что тот вздымается. Сонное зелье? О нем говорили и ровное дыхание, и расслабленная поза, в какой лошади отдыхают, лишь ощущая себя либо в совершенной безопасности, либо полностью обессиленными. Здравый, пусть затратный способ расправиться с армией. Достать столько безвкусного, незаметного в пище и вине яда за краткое время было бы сложнее. Криво усмехнувшись, Янгред провел по лбу ладонью, потрепал лошадь по загривку и вернулся на место. Со стороны он выглядел как человек, худшие опасения которого только что развеялись; на деле опасения подтвердились. Уснувший лагерь либо перережут, либо подожгут. Но для верности подождут еще.
Торжество от осознания правоты не принесло облегчения. Оскорбительный, по меркам острарцев, выпад обрел смысл, но лучше бы не обретал. Неожиданно Янгред понял, что чувствует досаду. Как будто хотел ошибаться. Настолько нравились ему эти края. Настолько отвращала мысль, что кто-то может подобным образом поступить с Хельмо, да и вообще со своим домом в беде. Свергенхайм был маленькой страной, но когда беда приходила туда, все жители объединялись. В этом огромном краю явно думали иначе. И это после всех разговоров о доверии? Вопреки всем обычаям? Или всему виной Смута?
Точнее, кто-то, кто за ней стоит.