словно срастались постепенно с его собственными. Лицо оставалось спокойным, только сильнее побелели губы и ярче заблестели темной синевой глаза. Что он испытывал, можно было только представить, Хельмо не был уверен, что сам выдержит, когда настанет его черед. Но думать об этом было некогда. Янгред рвано выдохнул и велел:
– Держи крепче. И не щади, некогда!
Хельмо кивнул, сжал чужие запястья и почти ощутил, как шипы глубже вошли в плоть. Осторожно потянул вниз, но цепь почти не шелохнулась.
– Крепче.
Нужно было заставить себя, но он представлял это, а может, чувствовал. Дернул – и кровь обильнее заструилась меж пальцев, залила их, смывая смуглость, но не возвращая мраморной бледности. Хельмо надавил еще. Руки – грязные, потные – соскользнули.
– Крепче! – рявкнул Янгред. Из его нижней губы тоже сочилась кровь. – Давай!
Хельмо выдохнул и подчинился; прижался плечом к чужому плечу, они потянули снова. Засов наконец поехал со скрежетом и лязгом; в дыму звук встретили выстрелами, на которые тут же ответили эриго. Они стояли незыблемо – Хельмо знал, даже не оглядываясь. Он все тянул и тянул, ощущая, как идут дрожью мышцы, напрягаясь до предела. Но еще сложнее было просто не отвести глаза от лица Янгреда, сжавшего зубы.
– Выдержишь еще немного?
Кивок. Цепь уже подавалась легко, и наконец они, разглядев, что засов сдвинут, закрепили звено на крюке. Некоторое время оба не разгибались – пытаясь перевести дух, просто не упасть. Перед глазами кружили черные мошки, по лбу струился пот.
– Неплохо, – выдал Янгред, посматривая на Хельмо из-за упавших волос. – Я наконец понимаю: ты все же умеешь быть жестоким. Это хорошее…
– Нет, – отрезал Хельмо, но запнулся, вспомнил опять убитого стрельца, отвел глаза.
– Эй, – окликнули тише. Окровавленная рука потянулась, коснулась плеча. – Слушай. В жизни встречаются предатели. И с ними не получается быть добрым.
– Добрым, если постараться, можно быть со всеми. – Хельмо вытер лоб и окровавленные губы, сглотнул соленую горечь. Янгред руки не убрал и не усмехнулся, наоборот, глянул со странной грустью.
– Тогда нужно стараться слишком сильно. Но сейчас времени у тебя нет, пойми.
Он был беспощадно прав, – но почему-то от слов сердце, скорее, успокоилось, чем наоборот. Хельмо даже улыбнулся, просто от того, что не услышал: «Наивный ты, жалкий дурень». Но ответить не успел: воздух заполнила мушкетная пальба. Дробный стук по камню и звонкое ржание выдали приближение всадников. Они что-то вопили, вспарывая меркнущую радужную дымку. Эриго вновь щелкали затворами и спешно выстраивали цепь. Инельхалль обернулась. Ее отчаянный взгляд заморозил все у Хельмо внутри.
– Не успели, – Янгред с усилием выпрямился. – Или?..
Они посмотрели на вторую шипованную цепь, лежащую широкими мотками, шагнули было к ней – но силуэты на конях уже вылетели из арки. Не приближаясь, заметались по пятачку пространства, принялись палить во все стороны, казалось, не различая своих и чужих. Орали во весь голос, но было не разобрать, что и на каком языке. Пираты? Шелковые?
– Все же нет. – Янгред оперся о стену, оставив кровавый след на бледно-голубом камне. Потом растопыренные пальцы коснулись белого лица и провели по нему, оставив пять длинных алых черт. Тени все метались в дыму. – Но у тебя есть пуля. Не так плохо.
Руки саднили, мышцы сводило колючими судорогами. Но в глазах не двоилось, ноги пока держали, и Хельмо, кивнув, опустил ладонь на рукоять пистолета. Вгляделся вдаль. Запоздало понял: эриго исчезли, неужели обратились в бегство? И дыма, казалось, снова стало больше, точно кто-то бросил вторую шутиху. Или это все же поплыло сознание?
– Зрелищное безумие, – повторили неживые губы. Что еще сказать? Скверно, когда сбываются все твои страхи, скверно, когда все кончается, не начавшись, но он хоть боролся, как мог, и почти не потерял себя. Горько немного… но Имшин и прочим судья – бог.
Он начал поднимать пистолет, выцеливая какого-нибудь всадника. Рука слушалась плохо; липкое ощущение собственной крови на деревянной рукояти не давало даже ухватить правильно. Чужая ладонь быстро поправила положение пальцев, легла поверх, и он вздрогнул.
– На спуск. Вот так. Кстати, слышал, что некоторые дурни зовут его курком?
Янгред нервно усмехнулся, а потом голос его вдруг заглох и вовсе пропал. Иной, ниже и старше, шепнул, обдав пылающее лицо ветром: «Палец на спуск, Хельмо. Нет, не так. Хороший пистолет не хуже ловкого сокола. Послушается. И не укусит…» Вспомнилось: тогда тоже ободряли, радовались каждой пораженной цели… Давно. Будто и не взаправду, ныне же рядом совсем чужой человек.
Чужой. Нет. За этого чужого он уже даже убил.
Они переглянулись – казалось, за пару мгновений до того, как тишина в последний раз взорвется. Страх ушел, рука перестала дрожать. Хельмо оскалился, Янгред ответил таким же оскалом. Солнце согреет всех, а кого не согреет – сожжет.
– Хельмо! – донеслось из дымки, шепеляво и испуганно. – Хельмо-о, а-а!
Всадники наконец приблизились, обрели черты. Зачем звали, что за обман – не понимая, не до конца владея собой, Хельмо начал было прицельнее наводить оружие на того, кто несся в упор и бешено таращился, но теперь Янгред его удержал, резко дернул кисть вниз.
– Так. Безумие откладывается! А ну тпру!
На последний возглас лошадь прянула, начала неловко разворачиваться. Всадник едва не свалился, взвизгнул возмущенно: «Ты енто, чокнулся?», и Хельмо наконец очнулся, спохватился, глухо засмеялся, не веря глазам. Он даже захотел обнять Цзуго, шатающегося в узком седле как куль с мукой. На миг, но все же. Его окликали один за одним знакомые голоса, и каждый нес облегчение. «Матросы»! Выбрались из порта! Цзуго вон, был даже в нагруднике и шлеме, которые, скорее всего, украл по дороге с рынка. Конь под ним, как и под остальными, был шелковый – черный, желтоглазый и пугливый; едва Цзуго все же спешился, рванул прочь. Двое других солдат уже бежали к воротам; несколько эриго спешили за ними.
Мужчины ухватились за цепь и потянули, девушки помогли – и с засовом справились быстро. Хельмо ринулся к створкам, остальные за ним. Распахнули настежь – и лишь тогда силы наконец отказали. Небо упало. Перед глазами сильнее побежали кроваво-черные круги.
– Вот это да! – ликовал кто-то над самым ухом.
– Хельмо, ну вы задали!..
– А ты сила, огненный! – похоже, это Цзуго подлизывался к Янгреду.
Хельмо слышал, но не слушал. Сам не понял, как вышел за облицованные перламутром створки, как сошел с подъездной дороги, как у стены рухнул на колени. Уперся ладонями в густую траву, захлебнулся дыханием – и забыл, где находится, на несколько десятков бесконечных секунд. Зажмурился, низко наклонив голову, – и ясно увидел перекошенное лицо стрельца, льстивую улыбку Имшин, окровавленные руки Янгреда, дядину гербовую печать. Застонал и прогнал все это из разума. Ничего не кончилось. Нет. Не время.
Он очнулся от трескучего хлопка и понял: к небу взметнулись знакомые искры. Шутиху пустила стоявшая сразу за воротами Инельхалль. Сжимая траву окровавленными пальцами, Хельмо, скорее, почувствовал, чем услышал: со стороны леса мчатся, сотрясая землю, ждавшие в засаде отряды. Путь был открыт, на башне никто уже не подстерегал. Врага ждали снаружи, но никак не изнутри, хотя именно так приходят самые страшные враги. Хельмо шатко поднялся, расправил плечи и вошел в город, стараясь не выглядеть так, будто умирает.
Цветной дым почти рассеялся, все обнажил. Мертвые и раненые лежали в пространстве меж башней, казармой и аркой; почти все – стрельцы. Темнели пятна пороха, дробленого камня, крови. Кого-то потоптали лошади – эти тела превратились в месиво плоти и ткани. Чей-то мушкет – видно, от неаккуратной перезарядки – взорвался, разворотив хозяину грудь и оторвав правую руку. Хельмо отвернулся. Его не должны были волновать убитые враги. Да. Враги. Сейчас, как ни ныло сердце, лучше было побеспокоиться о союзниках.
Эриго потеряли только одного бойца. Вокруг нее и собрались: не плакали, лишь скорбно глядели на девушку с длинной алой косой. Астиль. Ясными зелено-голубыми глазами она смотрела в небо, а Хельмо слышал мягкий грудной голос: «Я верю, что вы хороший командир». Хороший ли? В горле встал ком, и Хельмо не посмел подойти ближе.
Переговорив, несколько девушек опустились на корточки и стали поднимать ее. Отнесли к ступеням оборонной башни. Уложили там.
– Тут сейчас, наверное, будет спокойнее всего. Потом заберем. – Это шепнула Инельхалль. Она приблизилась так незаметно, что Хельмо вздрогнул.
– Мне жаль, – выдавил он, а она уже, щедро оторвав кусок ткани от собственного плаща, перевязывала ему правую ладонь. – Я…
Смел ли он утешать ее – усталую, грязную, окровавленную? Или мог только просить прощения? Ум подсказывал: один человек, скромная потеря. Душа просила не врать.
– Ей попали в голову. – Инельхалль улыбнулась, но ее губы дрогнули. – Это из-за того, что под нашими нарядами было не пронести шлемов. – Она вздохнула. – Впрочем, Астиль и так вечно забывала про шлем. Вечно. Дурочка, хотела, наверное, скорее уйти…
Она быстро отвернулась и пошла к мертвой. Хельмо не последовал за ней, а только глядел потерянно на свою руку. «Хотела скорее уйти». Янгред говорил, она потеряла недавно любимого человека. Не шагнула ли сама под пулю? Нет, не могла…
– К слову, ваш поцелуй всем нам помог. Спасибо.
Инельхалль сказала это, уже не оборачиваясь. Слыша нарастающий шум со стороны холма и идя навстречу обессиленно привалившемуся к стене Янгреду, Хельмо увидел, как, наклонившись, она поцеловала мертвую соратницу в лоб.
Янгред не открыл глаз, когда к нему приблизились, не изменил и позы. Отпечаток ладони – там, где он недавно опирался рукой, – превратился в растекшееся пятно.
– Как ты? – спросил Хельмо и увидел безмятежную усмешку.
– Нормально. Вот и помешались кровью, быстро как, а?
– Что? – растерялся он. Звучало снова… по-дикарски.