– Я не знаю. – Хельмо устало прикрыл глаза. – Думаю, сам понимаешь, мое милосердие не настолько… милосердие, чтобы позволить ей дальше управлять городом. Соберу пока боярский совет из тех, кто был в опале, а ее велю стеречь. Если позволишь паре надежных эриго остаться в качестве ее личной стражи, то…
– Да, – кивнул Янгред. – Это разумно.
– Оставим и пару… соглядатаев, чтобы смотрели и слушали. Все, что можно.
Янгред одобрительно, но не без удивления присвистнул. Хельмо горько улыбнулся.
– Ну вот я и стал мыслить как… – он, подумав, подобрал иноземное слово, – тиран, опасающийся за свою власть.
– Точнее, как разумный стратег, который не желает ударов в спину, – уверил Янгред и подмигнул. – Давай твоего ушастого тут оставим, а? Ты достоин компании посимпатичнее.
– Цзуго? – насупился Хельмо. – Ну нет. И вообще! Он… он…
– По-особому тебе дорог, ушами ли, умом ли? – подначил Янгред, и Хельмо едва не зарычал.
– Ты тоже, знаешь ли, дорожишь Хайрангом. – Он сказал это странно, полувопросительно и будто боясь какого-то недоброго ответа.
Янгред вздохнул. Рана снова закровоточила, пришлось потереть лицо. Слова, в которых не было бы лишней правды, все же нашлись.
– Он мой голос разума. Ты же видишь, мне иногда такой нужен.
– Ты и сам кого угодно вразумишь, – искренне изумился Хельмо. Захотелось рассмеяться снова и как-нибудь пошутить, но получилось только признание:
– Да-да. Кого угодно, кроме себя.
Когда они покинули замок, всюду уже раскинулись ясные синие сумерки. Инада отозвалась веселой россыпью желтых огоньков; что бы ни творилось днем, вечер все сгладил. Бунт не сильно отразился на облике города: при штурме жилые кварталы щадили как могли, укрепления уцелели, как Хельмо и хотел. Пострадали только замок, порт и казармы, да еще привратная часть, но уже завтра их должны были начать восстанавливать.
Людей встречалось мало, держались они мирно. Хельмо не стал выискивать правых и виноватых: объявил что-то вроде амнистии. Решил не насаждать тяжелые настроения, надеясь, что эту доброту воспримут как государеву. Расположить людей было важно как никогда, но и проследить за порядком тоже. Хельмо все же уступил Янгреду: хитрому Цзуго теперь предстояло с одной из подруг Инельхалль возглавить маленькое солнечно-огненное подразделение в Инаде.
Приняв это решение, он произнес с лобного места еще одну речь. Не упрекнул собравшийся народ за мятеж, вообще о нем не заговорил. Но показал свои изувеченные руки и сказал, что раны тех, кто сражается с Самозванкой, страшнее. И что если сегодня в город пробрался маленький отряд, то завтра проберется и враг. Пообещал ждать ополченцев до следующего полудня, пообещал оружие и прощение. Благословил всех. И просто пошел прочь, пока притихшая толпа погружалась в раздумье. Янгред все слушал и думал. Откликнется ли кто-то теперь? Слова Хельмо были точными. Честными. В конце концов, красивыми. Кто-то и вовсе записывал их, чтобы разнести дальше, к тому же многие настроения в городе переменились. Слух, что градоправительница собиралась сверзнуться с башни и бросить подданных, уже гулял всюду. Разве так поступают вожди?
Теперь они шли к воротам, впервые – не таясь и без страха. Части следовали позади. У Хельмо был разбитый вид, но его слабая задумчивая улыбка словно светилась. Какое-то время Янгред просто вглядывался, зачем-то стараясь сохранить в памяти этот свет. Успел заметить: острарцы вообще улыбаются иначе, чем огненные. Более открыто, почти по-детски.
– Чему радуешься? – тихо спросил он, чтобы прервать молчание.
Хельмо явно колебался, но потом вдруг признался, посмотрев прямо и внимательно:
– Знаешь… я начинаю верить в то, что говорю народу, глядя на твоих людей.
– А прежде? – удивился Янгред. Снова подумал о том, как пылко, убедительно звучала недавняя речь. Такие действуют на горячие юные головы и будят взрослые сердца, где жива отвага. Но все же никогда не знаешь, что на душе произносящего. Особенно в темное время.
– Ты сам все понимаешь. – Хельмо не стал задерживаться на своих стратегических сомнениях, быстро перевел тему, чуть оживился: – Я видел, как они атаковали с крыш, чтобы прорвать стрелецкий заслон. Вот это ловкость!
– Мы живем в горах, – напомнил Янгред довольно. – Залезаем на вулканы, добывая снег, куем оружие на живом огне. Это не сравнить с крышами. Куда опаснее.
– А у меня вот неважно с высотой, – признался Хельмо. – В детстве любил подниматься на маяки, а потом… потом начал бояться. А чтобы еще бежать, стрелять…
– Так вам и не надо, – пожал плечами Янгред. – Поживи у нас – научишься.
– Что, приглашаешь? – Хельмо снова улыбнулся. – Приеду ведь.
Янгреду эта готовность откликнулась, еще как, и он поднял бровь.
– Почему нет? Когда-нибудь, если выживем. Пообщаешься с моими братьями. Порадуешься, что у тебя их нет.
Они замолчали, возле арки замедлили шаг, потом остановились передохнуть: нужно было подождать стягивающиеся с разных улиц отряды и организованно вывести всех, кто не остается ночевать. Хельмо прислонился к стене и зевнул. Казалось, он валится с ног, может уснуть прямо тут. Не хотелось мотать ему душу так сразу, и все же кое-что, возможно, не следовало откладывать на утро. Особенно если завтра ему взбредет в голову на прощание пообщаться с бунтаркой Имшин. Что, если она и с ним заговорит о…
– Хельмо, – осторожно начал Янгред. – У меня, кстати, есть странный вопрос.
– Насколько странный? – Тот потер веки, поморщился. – Надеюсь, не снова что-то про женщин или уши Цзуго?
Янгред покачал головой, улыбка не получилась. Внутренне он уже напрягся, почти готовый к отпору, даже зубы стиснул. Хельмо пожал плечами:
– Тогда давай, я слушаю. Все равно ждем.
– Кого в твоем окружении… – Янгред облизнул губы, – звали Грозный? Почему?
Он вмиг пожалел, что начал с места в карьер: лицо Хельмо переменилось, как от удара. Усталость проступила еще заметнее, глаза расширились и опустели. Явно борясь с собой, Хельмо выпрямился, медленно расправил плечи, чуть ли не сложил по швам руки. Они дрогнули, но боль не дала кулакам сжаться.
– Зачем тебе? – почти испуганно спросил он. – И кто, где с тобой о нем говорил?
– Имшин, – не стал темнить Янгред. – Она… вспомнила его на крыше.
Остальное он решил придержать, понаблюдать за реакцией. Хельмо вздохнул. Он не выглядел ни загнанным в угол, ни даже удивленным – только несчастным. Оглянулся на переулки, где шумели солдаты, опустил глаза и ответил, рассматривая носы сапог.
– Неужели? Тогда я начинаю понимать, к чему ты ведешь.
Янгред молчал. Он с облегчением понял: выпытывать не придется. Но и просто не будет.
– Это мой наставник, – слова дались Хельмо с трудом, но он все же их произнес, голос потеплел. – Грайно, царев воевода. Герой. Взял много городов, в том числе этот. Научил меня всему, и… знал бы ты, как я его обожал.
Янгред все-таки улыбнулся: подумал опять о Марэце. Перебивать не стал, кивнул. Хельмо все же поднял глаза. Снова прислонился к стене, затеребил ворот накинутого поверх кольчуги кафтана. Пытался скрыть, как растревожил его разговор. Янгред же с трудом скрывал то, как опасается продолжения. Бедой и горем веяло все сильнее, словно их нес ветер.
– Мои мать и отец… – Хельмо заговорил опять тусклее, – погибли здесь, под Инадой. Они тоже были воеводами. И хотя воспитывал меня дядя, ближе мне вскоре стал Грайно. И был рядом до конца, насколько мог.
– Значит, ты… – Янгред не смог произнести «сирота». Лишь подумал грустно, как заблуждался, думая, что Хельмо добр, потому что «вырос в тепле». Скорее наоборот.
– Поэтому я так хочу скорее отсюда уйти, – тот легко угадал несказанное. – И поэтому же не мог просто бросить город, за который они отдали жизни.
Янгред снова кивнул. Он еще искал, как продолжить, как подойти к тому, что услышал на крыше, но Хельмо, скорее всего, боясь жалости, опередил его. Просто сказал:
– На мне будто проклятье. Грайно тоже мало прожил. Но там… там другое.
– Что? – Янгред уцепился за это. Кажется, Хельмо заметил его беспокойство. Нахмурился, помедлил – явно собирался с духом. Но, скорее всего, тут он вспомнил, как откровенен Янгред был ночью под стенами Инады, и решил платить тем же.
– Грайно был… – продолжил он, – как у вас говорят, фаворитом царя. Близким другом. Начинал его личным стражем: у нас у каждого царевича и царевны есть, кроме взрослых, страж-ровесник, воспитывающийся рядом. Их готовят лет с шести. Это удобно: они все о царских детях знают, всегда рядом, выручают… Таким был и Грайно – его пожалел кто-то из друзей предыдущего царя, купил на невольничьем рынке в Шелковых землях, а в Остраре обучил ратному делу.
– Вот это обычай! – похвалил Янгред. – А сейчас есть такое? Ну, дети-стражи?
– Дядя отменил, – покачал головой Хельмо. – Царевич окружен взрослыми. – Он поджал губы, вздохнул, вернулся к тому, с чего начал. – Так вот. Грайно с Вайго жили словно даже не просто братья, а близнецы. Это было, по словам Грайно, хорошее, вольное детство, ведь Вайго не наследовал престол. Царицей предстояло стать его сестре Гелине, умной, красивой, всех умевшей заткнуть за пояс. Она была старше на несколько лет – а у нас же со времен Империи корону наследует старший ребенок. Так что Вайго предоставили самому себе. У него была мечта – объездить мир, посмотреть, кто как живет, поучиться, перенять военные искусства и стать при сестре великим воеводой. И чтобы Грайно – всюду с ним. – По лицу Хельмо пробежала судорога. – Но сложилось иначе.
– Я не помню Гелину из Первой династии, – подумав, осторожно сказал Янгред. Ее вроде бы никто при нем не упоминал.
– Все верно, – кивнул Хельмо. – Она рано умерла. Ее убило молнией на прогулке, когда ей было пятнадцать, так царя и начали делать из Вайго. Его окружили регенты, ведь и царица, и царь к тому времени умерли. Бояре и так правили страной, ожидая, пока Гелина подрастет. Глупые, они радовались, когда она погибла; думали, новый наследник будет покладистее. Не знали Вайго. А как он озлился в неволе…