Янгред представил обстоятельства, при которых братья бы погибли и корона бы досталась ему. Едва не передернулся, потер щеку. Это же никакой жизни, никаких собственных целей. Омерзительно. Он прислушался – солдаты сзади остановились, видимо, приветствуя очередную колонну товарищей. Этот житейский говор и лязг немного вернули его в реальность. Нет, вот же, вот его жизнь.
– Но… – опять заговорил Хельмо, – он смирился, короновался, даже выбрал жену. Грайно остался с ним, быстро стал среди воевод первым. На пирах сидел, если не с дружиной, то подле царской семьи. Занимался с их детьми, все знал наперед Думы. Многие там завидовали. Обвиняли Грайно в том, что он чуть ли не приносит жертвы заморскому богу Силе. Варит колдовские зелья, чтобы царь его привечал…
– Не любовные ли? – Янгред усмехнулся. – И ты мне что-то говорил про мораль.
– Я уже многое тебе говорил, – отрезал Хельмо, но глаза выдали его замешательство. – Да, это были непростые отношения. Вплоть до того, что мне со стороны казалось, будто Вайго считает его чем-то вроде своей вещи, гоняет от него боярынь и воевод. Грайно и сам не хотел жениться, разве что шутил порой с красивыми девицами, но… – Он махнул рукой. – Я был юн. Не уверен, что все понимал. Но я также всегда видел: они еще жалеют о своей судьбе, ищут друг в друге убежище… – Хельмо запнулся. – И находят, ведь с годами их дружба стала как большой терем. И другим из тех, кого Вайго любил, было там хорошо. Но это не могло длиться вечно.
Сумерки за время разговора стали гуще, заблестели звезды. Хельмо в задумчивости переступил с ноги на ногу, поежился, снова обернулся. Казалось, он хочет, чтобы подошли солдаты, чтобы разговор скорее кончился… но они мешкали, смеялись, перекрикивались за углом. Хельмо все-таки продолжил, тише и неувереннее:
– В тот последний год царь замкнулся, стал холоднее и к друзьям, и к семье. Мне казалось, и Грайно что-то гнетет, он… потускнел. И царица то злилась, то плакала – так говорила дочь одного из стрельцов царской охраны, я с ней немного дружил. А потом…
– Потом кто-то вдруг убил твоего воеводу? – Янгред решился озвучить это сам. Хельмо наконец опять посмотрел на него. Он все еще не выглядел так, будто его на чем-то поймали, будто нашаривает ложь поудобнее. От сердца еще чуть-чуть отлегло.
– Грайно якобы замыслил заговор против бояр, – произнес он, жестко выделив второе слово. – Так они решили, смешно сказать, из-за примирительного подарка, мехового плаща. Незадолго до этого они что-то не поделили в казне. А царю донесли о склоке, и хотя прежде он бы только посмеялся над тем, как они всполошились, тут почему-то взвился. Он не терпел подлостей. Он всегда говорил: «Ударил в спину врага – ударишь друга». И… Грайно самого убили. На охоте, на которой он якобы, – снова это логическое ударение, – собирался случайно подстрелить моего дядю, спутав со зверем.
Янгред услышал чеканные шаги по мостовой. Первые воины должны были вскоре появиться, наверное, уже свернули с большой проездной улицы. Они что-то запели – судя по тому, что кто-то пел с акцентом, острарцы и свергенхаймцы шли вместе.
– Странно сразу убивать близкого друга из-за навета, – заметил он, снова прокручивая в голове разговор с Имшин. – Особенно царю. Даже учитывая его нрав.
– Да, – Хельмо закусил губу, – ты прав. И мне до сих пор не дает покоя, что царя с охоты самого привезли едва живым – помешанным, в лихорадке. Он твердил, что приказ был лишь задержать. Он хотел допытаться лично, а не убивать. И ведь как убивать… – Хельмо горько усмехнулся. – Грайно и двух его товарищей застрелили в спины, побоялись приближаться. А потом-то оказалось, что у них…
Части приближались, топот уже отдавался от стен. Хельмо опять запнулся, отвел глаза. Коснулся стены в поисках опоры, и лицо исказилось: наверное, заныла ладонь.
– Идем дальше. – Он будто очнулся. – Догоняют.
Наверное, не хотел угнетать солдат своим видом. Они зашли в темноту арочного выезда и остановились там, где началась сегодняшняя атака, – у стенной ниши, напротив двора-колодца. Хельмо обернулся. Части пока не появились, но голоса стали громче.
– Послушай, я, может, зря… – начал Янгред. Хельмо грустно пожал плечами:
– Ладно, договорю. Может, ты что-то поймешь о месте, которое пришел защищать?
Янгред увидел слабый блеск его глаз, потерянное лицо. Подумал, как бы сдать назад? Что, в конце концов, даст эта правда? Все случилось давно. И звучало мутно.
– Хельмо, – окликнул он. – Я буду защищать вас и так.
Но ему уже ответили, будто не слыша.
– У них не было ни пороха, ни пуль. Царь сам их обыскал, а Грайно вовсе застал живым. Они все растратили на зверей и не собирались никого убивать. Все это были домыслы.
Повисло гнетущее молчание, в котором Янгред снова и снова лихорадочно размышлял. Доброта, доверие, гостеприимство – сколько здесь произносят красивых слов. Но история выглядела омерзительнее иных цветочных и шелковых интриг. И, вдобавок, кое-чего важного там не хватало. Пообещав себе на том и успокоиться, Янгред все же спросил:
– Если царь не передавал приказ об убийстве, то кто мог отдать?
Впрочем, догадка у него была. Хельмо провел пальцами по украшению арки и сжал его край – раны на руке наверняка закровоточили. Губы исказила кривая улыбка.
– Стрельцы государева полка, сопровождавшие охотников, сочли это приказом Вайго. Его принесла Злато-Птица, а она давалась в руки лишь царю и некоторым из тех, кто ему особенно люб. Злато-Птица – существо, которое…
– Да, помню. Двуглавая, светится, молодеет, пока стареет царь.
– Она еще и вестница, – кивнул Хельмо. – В сражениях с ней передавали приказы. Она может в точности запомнить несколько фраз и повторить их. Но… – снова голос стал чеканным, – Вайго не смог бы так. По крайней мере, убил бы Грайно сам. Я уверен.
Янгред, решившись, пристально посмотрел на него. Можно было пойти экивоками, начать с вопроса «А не давалась ли птица кому из бояр?», но он опять не стал юлить:
– Имшин… винит определенного человека. – Он пересилил себя. – Твоего дядю. В том числе поэтому не желает вам помогать. И это немного логично, раз убить хотели его.
Снова пришлось пожалеть о словах – Хельмо сильнее выпрямился, до судороги сжал на резьбе пальцы, сверкнули его глаза. Казалось, он может снова в горячке сказать что-то, о чем пожалеет, Янгред уже даже собрался повторить: «Это она, она думает, не я, правда». Но Хельмо сдержался, выдохнул и лишь устало возразил:
– Нет, это не логично. Никого вообще не хотели убивать, я уверен. Да, дядя с Грайно не ладили, но к той охоте примирились. Они ценили друг друга, вопреки всему.
«Ага, – заявили в голове Янгреда все Три Короля хором. – Ну совсем как мы – друг друга». Янгред с сомнением хмыкнул, но спорить не стал. Он понимал: нехватка сведений не позволит ему доискаться до правды, а вот к ссоре привести может. Да и вообще, разве хороший тон – подозревать в убийствах своего сюзерена? Пока Хинсдро нигде не сподличал.
– Имшин… – Хельмо снова вздохнул, – просто любила Грайно. Они были друзьями, она горевала о нем, даже приезжала. Все искала, где его похоронили, а могилы-то нет. Говорят, их… и Грайно, и других… оставили прямо там, в лесу, то ли зарыли, то ли бросили в болото. Сам царь это сделал, в припадке. Я…
– Ты тоже искал, да? – Янгред был уверен, что прав. Задав вопрос, резанувший его самого, он тронул Хельмо за руку, сведенную судорогой. – Пальцы-то побереги, а?
Хельмо закусил губу. Они так и стояли какое-то время, и наконец Янгред услышал:
– Да. Я ездил туда, где царь охотился, несколько раз. К болоту. Без толку. – Он встряхнулся, отгоняя наваждение, отнял руку и рассеянно обернулся. – Солдаты уже все здесь. Идем. А Имшин… – и вновь голос стал тверже, – ты забудь. Забудь то, что услышал, поскорее. Она невзлюбила дядю еще боярином. Вслед за мужем и самим Грайно. Без причин. Она живет здесь много лет, но по-прежнему ничего о нем не знает.
– Как и я, – примирительно заверил Янгред.
– Как и ты, – кивнул Хельмо и первым вышел из темноты арки под слабый лунный свет. Снова волосы его загорелись странным ореолом, теперь холодным и хрупким.
Янгред спешно последовал за ним и кивнул своим: во дворе стояла огненная стража, огненные же смотрели с башни. Рыцари быстро отодвинули засовы, отворили ворота. Хельмо и Янгред глянули вперед. Вдоль русла речки горели костры, суетились станоставцы.
– Так странно, – тихо, мягко произнес Хельмо.
– Что? – Янгред рад был, что разговор возобновился, выдохнул про себя.
– Собираясь в который раз ночевать на улице, я чувствую, будто я наконец дома.
– О… – Янгред усмехнулся, хотя мысли были все еще тревожны. – Разделяю твое чувство. В конце концов, дом – это то место, где ты можешь наконец смыть кровь.
– Тогда идем домой? – улыбнулся и Хельмо. В его взгляд возвращалось умиротворение. Можно было надеяться, что сейчас именно усталость – целитель, который усыпит прошлое. И не даст поссориться. Особенно если немного выпить.
– Да, идем.
Домой. И они начали спускаться с холма. Больше не говорили, но Янгред никак не мог отделаться от странной, горьковатой мысли, с которой боролось все его существо.
Обычно привязанность и взаимопонимание не рождаются за считанные дни – они приобретаются ценой множества испытаний. Но иногда множество испытаний приходится всего-то на несколько недолгих дней. И ты уже едва узнаешь сам себя. Что с этим делать?
10. Смертные боги
Две белокурые девочки, сидящие впереди, склонили друг к другу головки: слушают. А может, и спят. Хельмо с трудом отводит глаза от их замысловатых длинных кос, в которые там и тут вплетены полевые гвоздики и васильки.
– Мы были еще Ардарией, великой Поднебесной империей Солнца и Луны, – вливается в уши зычный, бархатный рокот, – и не знали бед. Верили в милосердного Хийаро… И в единый, неделимый свет.
Журчит ключ. Дядя стоит у алтаря дворцовой часовни, прямо перед огромной статуей Бога, раскинувшего руки. Высокий, статный, в антрацитово-черном, с окладистой бородой и золотым взглядом. Резко выделяется на фоне белого мрамора. Не так и удивительно, что именно его царь попросил рассказать боярским, воеводским и собственным детям об азах острарской истории и веры. Ему, не попам, вечно облекающим простые вещи в сложные словеса. Чтобы дети правда поняли. Нет, почувствовали.