– Твоей?.. – Хельмо потерялся в словах. Он думал о чем угодно, но не об этом, и сейчас даже решил, будто что-то недопонял. – Постой, это что, Инельхалль твоя…
Янгреда, похоже, даже развеселил его бурный отклик: он посмотрел с любопытством, наклонил к плечу голову и после промедления подтвердил:
– Бывшая. Странно, что ты не заподозрил по тому, как она мной вертит.
– Ничего себе… – Хельмо не стал признаваться, что подозревал вообще другое.
Улыбка Янгреда увяла так же быстро, как возникла, на скулах выступили желваки. Следующие слова он бросил сквозь зубы:
– Ну а потом я ее предал. Хайранга я тоже предал, но еще раньше и по-другому. – Новый взгляд не поддразнивал, а жалил. – Я не останавливаюсь на достигнутом, правда? Может, и тебе лучше держаться подальше?
Хельмо совсем опешил. Янгред отвернулся и стал смотреть на полог шатра, точно хотел его прожечь. Рана на его щеке все еще кровоточила. Отвлекаясь, Хельмо осмотрел пространство рядом, нашел в свете фонаря маленький овальный листок, сорвал и протянул.
– Пока у меня нет таких планов. Вот, держи.
Теперь Янгред глянул с недоумением, даже нахмурил брови.
– Это еда или подарок? Ценю, но все же предпочитаю брать деньгами.
Хельмо невольно закатил глаза.
– О господи, я забыл, что ты дикарь. Это подорожник, он останавливает кровь.
– Ого. – Его удивление стало менее унылым. Даже уголки губ опять дрогнули, а пальцы все же схватили тонкий зеленый черенок. – Спасибо, запомню. – Он прижал лист к ране и вздохнул, опять уставившись себе под ноги. – Что ж…
– Слушай, ты можешь ничего не говорить, – видя его колебание, уверил Хельмо почти искренне. Подтянул к груди колени, обнял их, но дальше заговорил тверже: – Это ваши дела, и они меня, наверное, не касаются. Только обещай… – Янгред все же поднял глаза, – что «ваши дела» ничего мне не испортят. Сам видишь по Инаде, как ведут себя острарцы. Мне некогда будет мирить еще и вас.
– Нас не надо мирить, – отрезал Янгред, опять колким тоном. Помедлил, нахохлился и посмотрел в глаза уже мягче, почти просительно. – Не злись. И не думай, что тебе достались в подчинение три недоумка, которые не могут разобраться в чувствах. Мы давно разобрались.
– Надеюсь… – не удержался Хельмо.
Янгред слабо рассмеялся, глянул на окровавленный лист подорожника, снова прижал его к лицу и вдруг заговорил. В быстрой речи сильнее прорезался акцент.
– Я любил ее с детства, пусть и не признавался, – прозвучало просто, без смущения. – А Хайранг был моим лучшим другом. По сути, – снова блеснула слабая улыбка, – единственным. Ты рос при дворе и, наверное, легко научился дружить, а вот меня привезли из далей, где я мало с кем общался. Я был как булыжник среди граненых самоцветов. Булыжник, который каким-то образом получился от любовных утех самоцветного короля…
Хельмо усмехнулся. Образ ему понравился. Ведь примерно так он ощущал себя сейчас.
– У Лисенка тоже не было друзей, – продолжил Янгред. – Все вечно садились ему на шею из-за его доброты и ума, завидовали его богатой семье. Ему нужен был… равный и по положению, и по воле – она у него немаленькая, еще увидишь. Все было отлично, вот только… – эти слова явно дались Янгреду с особым трудом, – отца моего он видел насквозь. И перед самым отъездом на ту войну попытался меня отговорить, в лицо заявил: «Не любит он тебя, а ты за него умрешь». А я-то был глупый. Не только заявил, что он ничего не понимает и завидует, но и потом, когда он прав оказался, так и не заставил себя ему написать. Ни разу за все годы, спрятался от прошлого. Конечно же, когда я вернулся, он не принял меня назад.
Хельмо сочувственно кивнул и положил подбородок на колени. Вспомнил, как эти двое общаются, почти физически ощутил этот холод обиды. Вздохнул: нет, таких не помиришь. Даже если бы он и решился попробовать.
– А Инельхалль была дочерью королевского фаворита, – продолжил Янгред, стараясь говорить бодрее. – Ее готовили во фрейлины, представь себе! Но когда я уже уехал, ее родители попали в опалу: их обвинили в покушении на короля. Их казнили, ее постригли в монахини… Отца потом, кстати, правда отравили. Но совсем другие люди.
Соловей запел особенно звучно; казалось, он порхнул совсем близко. Хельмо и Янгред подняли головы, но в темном кружеве кроны никого было не разглядеть. Снова посмотрели друг на друга, и Янгред заговорил чуть тише, точно не желая мешать трели:
– Я узнал это из сплетен при чьем-то дворе, подбил нескольких приятелей, уговорил Марэца, и мы похитили Инельхалль из монастыря. Ну, Марэц назвал это похищением, Ледяной Клинок – спасением. – Янгред улыбнулся теплее. – Ей и во фрейлины-то не хотелось. У Марэца были женщины под началом, он взял ее тоже. Мы окончательно выросли, влюбились… а потом захотели вернуться: отец умер, опалу с рода Инельхалль сняли, и мне показалось, мы можем там что-то начать дома. Начать, как все. Зажить нормальной жизнью.
Он странно скривился на этих словах, и Хельмо опасливо спросил:
– Что ты имеешь в виду под… нормальной?
Янгред отвернулся. Он старательно делал вид, что ищет в траве свежий подорожник.
– Я уже говорил, Хельмо, – тон опять заледенел, – что сквернее всего в странах, где земли больше, чем людей. Тебе с детства вбивают: нужно продолжать род, обязательно заводить семью, ребенка, желательно не одного… Я тоже так думал. Догадаешься, что случилось дальше? Это не сложно, если вспомнить, из кого состоит женский легион.
Хельмо помотал головой: предмет был щекотливый. Янгред сорвал что-то, прокрутил в пальцах… убедившись, что это лесной щавель, Хельмо отобрал листок и, пошарив в траве, вручил Янгреду нужный. Тот снова приложил растение к щеке и наконец заговорил:
– Мы обручились. Стали жить вместе. Тут-то и выяснилось, что в походах у нас не было проблем не из-за травяных сборов, которые от этого предохраняют. Оказалось, в монастыре она сошлась с тем, с кем сходиться не следовало, – с одним из священников, тоже опальных. И потом, спасая его от казни, а себя от увечий – у нас монахинь-блудниц поднимают на вулканы, чтобы пепел ослепил их и изуродовал, – избавилась от последствия еще до родов. Никто не узнал. Сейчас я понимаю ее, тем более она была так юна, но тогда…
Теперь Хельмо легко обо всем догадался. Янгред опять посмотрел на него, и захотелось потупиться, оставить эту тему. Но он пересилил себя и спросил:
– Ты ее из-за этого бросил? Что она больше не может…
– Ох… Чего только я не наговорил, ведь уже тогда я не терпел лжи. Возможно, ложь разозлила меня даже больше, чем сам тот поступок, но я даже этого не понял. Дурак.
– И все-таки это не совсем предательство, – осторожно возразил Хельмо. – Наверное. Ну, по вашим меркам, раз у вас и разводиться можно.
Это лучше, чем мучить друг друга. Так он подумал, представив, как эти двое, связанные до конца жизни, прожили бы ее в бесконечном подсчете ошибок и обидных фраз.
– Это все же было предательство, и вдобавок довольно ханжеское, ведь совсем скоро я кое-что понял. – Янгред горько усмехнулся. – Что вообще-то моя жизнь и не обязана быть нормальной. Я не так чтобы этого по-настоящему хочу. Пока что.
– Заводить семью? – немного удивился Хельмо. Янгред пожал плечами.
– Где вы привязаны к дому, где есть кто-то маленький, беззащитный и зависимый от вас, где… – он помедлил и кивнул. – Пожалуй, да. Именно. Передо мной, когда я решил вернуться на Пустоши, была картинка, нарисованная десятком поколений, но понадобилось время, чтобы понять: мне она не подходит. Да, я готов был попробовать повторить ее с Инельхалль, но когда не получилось, осознал, что… Инельхалль-то и была мне нужна. Любой. С детьми и без. А сама картинка – нет.
– Звучит как любовь, – тихо заметил Хельмо и поймал грустную улыбку.
– Она и была. И я сглупил. Ведь если в целом, продолжение рода… продолжение рода – это прекрасно, Хельмо, но ребенок – далеко не единственная ценность, которую можно оставить после себя миру. Кто-то оставляет книги, музыку и картины. Кто-то – рецепты лекарств и надежные дома. Кто-то – спасенные жизни и открытые земли. Идеально, чтоб было все, но если вдруг с семьей что-то не сложилось, с этим ведь можно справиться. Это не делает тебя ущербным изгоем. Инельхалль переживала и сама, стыдилась, держа все в себе, и я мог просто сказать ей то, что тебе… но не сказал.
Хельмо сцепил руки на коленях. Он сам еще вовсе не думал о том, что после себя оставит и оставит ли. Не погибнуть бы для начала. А если погибнет, вдруг получится оставить людям хоть один освобожденный город?
– Ты спас уже несколько королевств, насколько мне известно, – произнес он, не зная, ободряет ли. – И спасешь еще многих. Я уверен. Нас, например… Уже живешь не зря.
Янгред все глядел на него – это был потеплевший, благодарный взгляд. Тем не менее он ничего не ответил, а только, собравшись, закончил:
– Инельхалль поступила точно как Хайранг: не приняла меня назад. Примкнула к эриго, затем возглавила их. Завела себе девушку, потом мужчину, потом кого-то еще. Жизнь боевых подруг ей быстро понравилась. Она блистала при дворе, очаровала моих недалеких братцев, стала просто… великолепной. А вскоре, – Янгред опять неопределенно возвел глаза к кронам, будто ища поддержки у соловья, – я уже не мог ее узнать. Будто я любил какого-то другого человека, а этого, нового, скорее, побаиваюсь, пусть и ценю. – Он махнул рукой. – Так мы и жили, но вот… теперь это. И почему именно Хайранг? Их тянет друг к другу давно, но пока мне тяжело вместить это в голову, молюсь об одном – ничего… ничего им не испортить. Уже достаточно наделал. Вот так.
Янгред замолчал, бросил подорожник в траву и резко поднялся. Отбросил волосы за спину и с напускной небрежностью заявил:
– Ладно… я тебя замучил, пойдем хоть в шатер. Холодно уже.
– А твои друзья-птички? – Хельмо улыбнулся. Соловьи пели все громче, они точно слетались именно на это дерево, чтобы подслушивать чужие разговоры.