твою землю. И ныне порой, когда я вдумываюсь в наше прошлое, мне кажется, что по сути это все же были царские забавы, Тсино. Лишь забавы. Мы могли бы прожить и без них. Я не зря настаивал, чтобы мы жили без них. Как чуял: все полезет.
То, чем царь пытался заменить украденную свободу. То, чем тешился, чтобы не сидеть на троне. Трон… Он будто, прости господи, зад ему жег, будто это в трон угодила проклятая молния, убившая царевну Гелину. Гелина! Хинсдро опять ее вспомнил. Златокудрая, высокая и фигуристая, с плечами слишком широкими и голосом слишком басистым, но во всем остальном – чудеснейшая девица. Она-то не забавлялась бы. Она мечтала примерно о том, о чем Хинсдро: чтобы царство – полная чаша, чтобы все больше учились и меньше грызлись, чтобы соседи завидовали и подражали, а не дивились «дикарскому укладу». Никаких чудачеств. И никаких, слава богу, блудливых стражей-подстрекателей.
Слушая, Тсино успел обойти его и достигнуть стены – участка, где висела карта Острары. Карта была трехлетней давности и отражала примерно то, что и есть, кроме лунной заразы, расползшейся от границ. Тсино ткнул пальцем в какую-то точку. Еще в одну. И еще. Обернулся:
– Если мы получили все это царскими забавами… почему ты не отдашь это Самозванке? Пусть отберет наши игрушки и отстанет. Мы ведь взрослые.
– Тсино…
Не по душе пришлась шутка, а потом Хинсдро понял, что это и не шутка. Вспомнил опять Фелоро с его «поглядим на девчоночку». Мир вдруг задрожал, Вайго на парсуне оскалил зубы – нет, нет, почудилось: повернув голову, Хинсдро увидел, что лик недвижен. Сын ждал. Взгляд его опять жег хуже каленого железа. Заложив руки за спину, Хинсдро тоже прошел к столу, обогнул его и остановился возле карты.
– Что ты говоришь такое? Это теперь наши земли. На них живут наши люди, мы получаем с них налоги, города вроде Инады – наши порты и стратегические рубежи. И…
– Так прошлый царь брал игрушки или нет? – Палец Тсино задумчиво водил по границе с королевством Сивиллуса. – Грайно и прочие воеводы… играли вместе с ним?
Тсино вряд ли представлял, что сказал. Играли. О да, они много играли, ну а Сивиллус теперь подхватил игру, жадный жирный баран. Представить тошно, с каким удовольствием он читает депеши от девчонки: «Взяли то, взяли это». Она-то, в отличие от Хельмо, спешит, продвигается все быстрее, пусть и успевает что попировать, что позверствовать… а еще ей не чужды красивости. Знает, как поладить с народом. Из Адры, вон, пришел слух, что она отбила Штрайдо, главу местной Думы, у людоедов, чуть ли не лично сломала кому-то челюсть. Хинсдро едва не взвыл. Штрайдо сам не писал ему писем уже давно. А соглядатай из занятого города сказал, что там все мирно и бояре пируют с Лусиль за одним столом. Омерзительно. Одна надежда на… Хельмо. Опять на него.
– Ну что ты за ребенок, Тсино, – пробормотал Хинсдро беспомощно.
– Я просто не понимаю, – продолжал мучить его сын. Он смотрел серьезно, упрямо. Как же ловко он загнал Хинсдро, Всеведущего государя, в ловушку собственных неосторожных суждений. Куда отступать?
– Чего ты хочешь от меня? – покоряясь, спросил он. – Чего?..
«Признать, что даже мальчишеские поступки твоего ненаглядного Хельмо на вес золота и он достоин подражания? Признать, что я дурак и запутался? Признать, что…»
– Я хочу остаться, отец, – просто сказал Тсино. – И я останусь. И еще я хочу, чтобы, если сюда придет враг…
– Враг придет, не сомневайся, – отрезал Хинсдро. – Думаю, скоро.
– Когда сюда придет враг, я буду оборонять Ас-Ковант. Как все.
Будто кто-то ударом вышиб пол из-под ног, но он не позволил этому отразиться на лице. Только и спросил:
– Ты ведь понимаешь, что я не переживу твоей гибели?
Сын не дрогнул. Тронул пальцем точку столицы на карте – крохотное солнце.
– Да, но я не буду трусом, отец. Разве не мне этим всем править?
Трусом… Юность удивительно падка на громкие речи, а трусость и благоразумие для нее – одно. Только напомнив себе эту простую истину, Хинсдро поуспокоился. Он знал, чьи это мысли, и знал, чьи слова вырываются у Тсино изо рта. Ох, племянничек… где тебя носит?
– Что ж. – Хинсдро склонил голову. – Можешь остаться, все-таки большой уже. И как царь царевича не могу не поддержать. Я не стану больше высылать тебя, тем более каждый воин в столице ныне бесценен.
Просто он велит пореже выпускать Тсино со двора, а ни о какой обороне города речи не пойдет. Но пусть хоть утихомирится, дальше проще. Можно его отвлечь на что-нибудь – да хотя бы, раз сын так жаждет помогать войскам, отправить на тыловую работу. Оружие чинить, стряпать, немногочисленным целителям помогать. Да, последнее лучше всего. Насмотрится на простое и болезненное, наслушается криков и стонов и сам очнется.
Тсино улыбнулся и на этот раз все же обнял его, уткнулся в шитое золотом серое одеяние. Снова боковому взору привиделось дурное: в зеркале на стене его фигура, как и фигура самого Хинсдро, отражаются черными обожженными силуэтами. И горят их глаза.
– Ты веришь в Хельмо? – невнятно, но горячо пробормотал сын. – Верь. Он никогда никого не подводил. Там, где мы проезжали… и на постоялом дворе… о, я слышал, говорят о его победах на Хоре. Некоторые города уже…
– Знаю, – откликнулся Хинсдро, потрепал его по волосам и все же решился посмотреть в зеркало. Там не было ничего страшного. – Все знаю. Но боюсь. Не привык я размениваться на спешные надежды.
Тем более – верить восторженным россказням тех, кто отчаялся.
Он и сам уже знал: Второе ополчение успешно освободило реку. Когда кампания обсуждалась, племянник надеялся даже успеть в столицу раньше Самозванки. Хинсдро хвалил это желание и даже торопил Хельмо, но вот в последние дни мысль о входе в Ас-Ковант – сердце государства! – иноземных, пусть союзных частей стала его пугать: при таком раскладе необходимость отдать ключи от городов станет неизбежной. Судя по свежему пылкому письму, Три Короля вовсю роняли слюну. Они расхваливали свои части, особенно – того, кто вел их, некую «легендарную личность с невероятным опытом». Эта личность Хинсдро заранее не нравилась, хотя бы потому, что и Хельмо посвящал ей в посланиях не одну строку, отмечая «слаженность в помыслах», «железную волю» и «добросердечие». Проклятье, его послали не заводить дружков! Так что теперь Хинсдро малодушно рассчитывал на иное развитие событий: что Второе ополчение соединится с Первым, встретив Лжедимиру по дороге, и что побольше язычников, включая желательно командиров, героически падет где-то на подступах. Тогда можно будет отсрочить передачу долины. И вероятность такого исхода, судя по новому решению Хельмо – слегка изменить маршрут, – нарастала. Оставалось дать добро.
– Отдохни, Тсино, – предложил Хинсдро, понимая: мысли летят к ненаписанному письму. – А я пошлю к стрельцам гонца, пусть возвращаются, пока дорога еще свободна.
– Спасибо! А… – Тсино спросил это, уже отступив, и снова требовательно глянул на карту, – сколько наших городов Хельмо освободил за время, что меня не было?
Хинсдро шагнул назад и плавно провел по южным областям серебряным кинжалом.
– Они были вот здесь. – Он обвел речку. – Здесь. И здесь, здесь Самозванка оставила самый большой гарнизон, но после пары дней боев солдаты обратились в бегство.
– А настоящие сражения?! – Тсино чуть вытянул шею. – Ну, в чистом поле, чтобы выстраивать полки, и…
– Настоящие пока ведут те, кто сдерживает Самозванку на пути к столице, – прохладно сообщил Хинсдро. – Из последних сил. Хельмо и иноземцы же преимущественно осаждают города и сносят все на пути. Поэтому я, откровенно говоря, недоволен.
Тсино понурился, но тут же вскинулся и со знанием дела сказал:
– Копит силы. В пути я слышал, что в каждом городе к нему присоединяются.
– Как же чутки твои уши, когда речь о Хельмо, – вяло рассмеялся Хинсдро. – Но да, ты прав. Даже те, кто не спешил в Первое ополчение, ныне идут во Второе.
Это все еще вызывало раздраженное недоумение. Дурное чувство, тем дурнее, что порой теснило радость, гордость, даже надежду. Судя по вестям от Первого ополчения, проигрывающего бой за боем, ополчение Второе превращалось из отчаянной авантюры во что-то значимое. О Хельмо и союзниках действительно говорили, что их движение успешно, действуют они слаженно, а речи воеводы так сильны, что под Инадой толкнули в поход даже шелковых мятежников и, прости господи, пиратов!..
– Я бы тоже за ним пошел, – заладил Тсино. – Как славно, что ты ему доверился!
Хинсдро не успел возопить: «Никакого “пошел”!»: сын опять пылко обнял его, отпустил и выскочил прочь. Некоторое время Хинсдро бессмысленно смотрел на дверь, потом, собравшись с духом, тоже вышел из кабинета. Его путь лежал в церемониальную палату, на балкон. Оттуда он уже вскоре оглядывал набившуюся во двор кое-как сдерживаемую толпу.
Толпа волновалась: галдела, гомонила. Толпа требовательно задирала десятки голов и разевала десятки ртов, махала кто руками, кто знаменами. Хныкали дети, лаяли собаки, предостерегающе стучали оземь начищенные бердыши. Пестрели шали женщин и вышитые рубахи мужчин, светлели рясы священников, алели кафтаны стрельцов. Последние наверняка волновались: а ну как будет опала за то, что впустили горожан? Но не могли не впустить, больно много пришло. Хинсдро и сам прекрасно знал: у людей накопились вопросы и тревоги, вот-вот перехлынут. Более всего их терзает одно.
– Далеко враг, царюшка? – выкрикнул кто-то самый горластый.
Бесконечным эхом вопрос пошел по рядам, прежде чем Хинсдро властно поднял обе ладони, а стрельцы застучали бердышами громче и настала тишина.
Хинсдро говорил с народом недолго – лишь обобщил прочтенное в письмах и депешах, уверил: близко, но время есть. Напомнил, что Ас-Ковант укреплен и запасов хватит на долгую осаду, пообещал: доблестное воинство изгонит Лжедимиру прочь. Скоро ли? Какой ценой? На эти вопросы он ответить не мог и постарался на них не задерживаться. Мягко напомнил лишь: