– Нет, – чуть резче, чем хотел, выпалил он.
– Чего «нет»? – Черный Пес склонил голову.
– Капитан без хорошей команды – никто.
– Тоже правда, – покладисто согласился пират, пожав плечами. – Разве ж спорю?
Они замолчали. Черный Пес потянул плотные крупные руки к огню и начал растирать, довольно что-то бурча. Хельмо подумал, что надо бы выпить воды, в горле совсем пересохло, и полез в дорожную сумку. Нашел флягу, потом – свою деревянную чашу. Одновременно пальцы задели что-то твердое, холодное, блеснул округлый обод. Хельмо вздохнул и затолкал иноземный алюминиевый кубок – подарок Янгреда – подальше, убрал и свою чашу. Пить расхотелось, голова сама понурилась. Черный Пес это заметил.
– Чахнешь что-то и сохнешь, победе не рад… Нехорошо.
Хельмо не ответил, но голову поднял. Через силу заговорил о другом:
– Не надумал повернуть, как еще под Басилией сделали некоторые ваши? Сегодня была удачная битва, но дальше… людей у Самозванки много. Очень. Полчища.
– Знаешь же. – Пират махнул левой, изувеченной рукой. – Черный Пес не за побрякушки воюет. И доползет до пташки, один или с тобою – плевать. Не пробуй Черного Пса гнать, Хельмо, подохнет – так подохнет. Да и… – сквозь бороду пират улыбнулся с внезапной теплотой, – главное-то Черный Пес помнит. Главное, чтоб тебя не бросить. Обещания держишь. Всегда.
Хельмо вздрогнул. Только сквернее стало от решительных этих слов из уст отпетого разбойника, почему-то доверившего ему свою просоленную шкуру. Тоже доверившего. И пусть это обещание было исполнить куда легче, лишь бы дойти до дяди, но…
– Не всегда, Черный Пес, – прошептал Хельмо. – Увы. Но тебя не подведу.
Он лег и повернулся на бок, не стал даже подкладывать под голову сумку. Пират снова въедливо на него глянул, щелкнул языком и повторил:
– Чахнешь и сохнешь. Брось. Все обойдется.
Если он, Хельмо, постарается, то многое, да. Но не все.
– Да, я сделаю, что обязан, и ничто этому не помешает. – Хельмо сжал губы: было страшно снова падать в эту боль. – А лишнее оставим. Я сам во всем виноват.
Снова они замолкли. В отдалении раздался нежный колокольный звон, прокатился над лагерем тихим плачем, запутался в кронах деревьев. На него отозвались птицы. Сильнее подул ветер.
– Отпевают погибших? – спросил Черный Пес. – Красиво как подвывают…
Хельмо бездумно кивнул, не став поправлять: «Поют». Язык еле ворочался, глаза хотелось закрыть, плащ натянуть до носа. Надо было отвадить пирата… Но теперь поздно, только терпеть. Может, сам уйдет? Но тот явно не собирался. Почесав затылок, потянувшись и подсев ближе, вдруг заявил:
– А забавно ведь, похож ты. На второго, рыжего капитана, ушедшего своей дорогой. Ну совсем будто одной крови. Или «одного неба», как верит госпожа.
Хельмо закутался плотнее. Становилось все поганее, и разговор… к чему, ну к чему? По телу побежал озноб – не то от самого упоминания Янгреда, не то от того, как ожило в памяти тяжелое объяснение, а с ним осознание: оба они – «одна кровь, одно небо» – поступили взаимно бесчестно. И не сказать уже, глядя, сколько пройдено, чья бесчестность страшнее – утаившего правду о деньгах или бросившего на полпути. И хоть были причины у обоих, легче ли? Сердце ныло, хотелось одного – вернуться в прежние дни и что-то исправить. Например, в день знакомства, в минуту, когда покидали Инаду и хватило мужества сказать: «Дядя не велел отдавать ключи». Янгред тогда принял это спокойно, может… принял бы и прочее? Нет, нет, вряд ли. Но может, тогда что-то пошло бы иначе, не случись Ринары? Ринара…
Как жаль, что он не Янгред с перекованным сердцем.
– Нет, – шепнул Хельмо. – Не похож. Слабее, глупее, жальче.
– И еще… на этого, другого. – Черный Пес точно не слышал. – На брата госпожи.
– Брата? – Хельмо не сразу сообразил, о ком речь, слишком было плохо. А когда сообразил, в груди екнуло. И до спрятанного добрались, тронули грязными пальцами. – Названого? Грайно Грозного? Нет. На него я не похож тем более, он всех мог бы уберечь.
Черный Пес покачал головой:
– А себя-то не уберег, говорят. И царя от измены. Госпожа много плакала. Оттого, что умер в позоре, да еще и непонятно где захоронен…
– Измена, говоришь… – Хельмо вздохнул. – Не знаю. Порой кажется, всюду они, невозможно вообще жить, кому-нибудь не изменив. А не кому-нибудь – так себе.
Он все же прикрыл ненадолго глаза, закусил губы. Вспомнилось письмо, точнее, целый абзац о Хайранге, с которым Хельмо на самом деле было непросто. Он не знал, но подозревал: разумный добрый лис не просто так лезет из кожи вон, уча рекрутов, не просто так не садится есть за общий стол и постоянно отводит глаза. Поначалу думалось: тоскует по Инельхалль, но потом пришли другие догадки: искупает что-то. Видно, и с ним связаны волнения в армии. Разлад. Но Хельмо не допытывал, не ждал правды. Помогает, не ропщет – уже хорошо.
– А ты вот стараешься, – сказал Черный Пес. – Второй капитан ведь за это тебя полюбил тоже. Заметил?
– «Полюбил»… – повторил Хельмо, стараясь не думать о самой сути слов, резанувших сердце. Спросил: – Как же ты так сказал-то, у вас же…
– Про свое нельзя, – отрезал Черный Пес, усмехнувшись. – Про чужое – можно.
Хельмо кивнул, в который раз удивляясь невольно, каково же отказаться от слова «любовь»? Что вообще может быть без любви, семейной ли, дружеской, к верному коню, дому или Богу? Снова тихо запели колокола. Черный Пес сделал странное – запрокинул голову, вытянул губы и завыл, вторя. Получилось жутковато, мысли снова нашли дурной путь. И Хельмо, вглядываясь в пламя, попросил зачем-то:
– Расскажи-ка мне… а как у вас хоронят мертвецов?
Пират перестал выть, покосился на него с удивлением.
– А хороши ли такие разговоры к ночи?
Хельмо вздохнул, отметив, как трудно воздух идет в легкие.
– Я не буду спать, мне неважно.
Теперь даже в том, как Черный Пес оглаживал бороду, был тревожный упрек. «Чахнешь», – снова прочиталось в глазах, полуприкрытых тяжелыми, замазанными сурьмой веками. Но пират этого не произнес, видимо, пожалев. Сел удобнее, встряхнул головой.
– Нечего особо рассказать. Если человек хороший, сжигаем и развеиваем прах над водой, выбрав время, когда ветер дует к его родине. А если плохой и труп свеженький, пускаем кровь да сбрасываем акулам. Пусть лакомятся. Душа-то после этого тоже не соберется, не вернется, вся в клочки. Не только тело.
Лучше бы дальше выл. Какой дикий обычай. Но кто такой Хельмо, чтоб судить? Для большинства союзников – тоже дикарь. А теперь еще и дикарь, не держащий слово.
– А если и человек нехороший, и труп закостенелый?.. – вяло спросил он.
Черный Пес, нисколько не сбитый с толку, хрипло, раскатисто рассмеялся.
– Да кто таскает с собой закостенелые трупы врагов? Это так была, присказка. Всем успеваем пустить кровь, всех акулам. Акулы – твари благодарные. Все сжирают.
Хельмо задумался: а правда ведь. В детстве он мечтал в том числе о морских путешествиях, но теперь-то понимал: жить в море – это жить прямо под боком у смерти. Не акула, так чудище, не чудище – так шторм, мор или пиратские соседи. Он вздохнул. Черный Пес понял его печаль неправильно и, подавшись вперед, доверительно глянул сверху вниз.
– Ну, выше нос. Тебя бы развеяли по ветру… Что ж. – Он начал, кряхтя, вставать. – Пойду покемарю. И тебе советую. Вон, смотри, животина бредет, греть тебя.
Бум, на котором важно возлежала Ринара, действительно трусил к Хельмо. Он вздохнул. Несколько раз по пути он уже пытался оставить кому-нибудь сдружившихся питомцев, боясь, что однажды – например, при внезапной атаке на переходе, – они попадут в самую бойню и погибнут. С приближением к столице опасность росла, но пес неизменно бежал за отрядами, догоняя Хельмо, и кошка тоже, кажется, не желала менять хозяина. Может, они послушались бы Янгреда или Инельхалль, но тем, когда уходили, было не до животных.
Бум лег подле Хельмо, лизнул его и шумно задышал в ухо, кошка осталась на своем троне, но даже она глядела словно бы жалостливо и немо вторила пирату: «Сохнешь».
– Поспи, – настойчиво повторил Черный Пес и вдруг отечески потрепал Хельмо по волосам. – Бедовый… сколько тебе еще бед-то? Ух, заставил бы рыжего капитана по доске погулять за то, что бросил тебя. Золотишко золотишком, а на море-то шторм.
«Мы не в море». Но Хельмо не ответил. От всех этих разговоров накатила еще более гадкая пустота. Чтобы от него наконец отстали, он опять закрыл глаза и не открывал их, пока шаги пирата не удалились, а потом стал смотреть на белеющий вдалеке, за костерками и шатрами, чернокупольный храм. Единственный, где почему-то не было вечернего молебна.
Опустилась ночь. С ноющим сердцем, с дрожью по всему телу, с мыслями всего об одном человеке, с которым привык делить шатер, Хельмо задремал.
Никто не видел этого: как шла меж спящих воинов богато обряженная фигура. Никто не замечал: жемчужным блеском сияет некогда смуглая кожа. И совсем немногие поняли бы: нет дыхания, лишь звенят серьги и подвески, постукивая о просвечивающие сквозь натянутую кожу кости. Темно-алый дым, вырываясь изо рта, не сразу таял – летел и чадил.
Он ступал, не оставляя следов – никаких, кроме кровавых капель и капель чистой ледяной воды. Он знал, куда движется, знал, кого ищет, и все силы тратил на то, чтобы не как тогда, не уподобиться образине, от которой без памяти убежала златовласая девушка. Он держал спину. Вышагивал, а не корчился. Только дойдя до нужного костра, он упал.
– Хельмо…
Мальчик – все еще мальчик, ничуть не изменился, – открыл светлые глаза, но не дрогнул. Нет, все же изменился: не тлело в глазах этих столько боли, не тлело, даже когда бессердечный Хинсдро отдалился. То была другая боль. Взрослая. Знакомая. Боль проигранных боев, задушенных надежд, израненного сердца, гаснущего рассудка.
– Узнаешь меня, Хельмо?.. – шепнул, улыбнулся. Хотелось обнять.