Питомица. Всполох огня ожил в памяти, и Лусиль снова застонала, уже не от боли.
Самозванка. Самозванка. Теперь-то она все поняла.
– Вам повезло, – Цу все же нарушил тишину, – что я успел. Птица могла вас…
– Спасибо, Цу. Правда, – мягко перебила Лусиль. Она была благодарна, но чтобы ее распекали, не желала. – Спасибо, но у вас, насколько я помню, был иной приказ.
Глаза и зубы его сверкнули.
– Выполню. Не сомневайтесь.
Теперь-то точно, и чем скорее, тем лучше. Лусиль кивнула, зажмурилась, пряча слезы. Отчего они выступили, от боли или от совсем другого? Сердце заныло – или все-таки ребра? Лусиль вздохнула и, чтобы отвлечься, спросила напрямую:
– Сдал меня ваш пернатый? Оцек?
Цу снисходительно подтвердил:
– Он. И если бы я не… стремился к реформам, велел бы своим же сожрать его за то, что не доложил сразу.
– Вы и друг друга жрете? – опешила Лусиль. Про это она не слышала. За весь поход! Своих изменников она расстреливала, про огненных слышала, что там в ходу удушение, а эти…
Цу неожиданно вздохнул – так, словно ему было неловко.
– Мы сложный народ, королевна. Не берите в голову, не хотите – никто его не съест.
– Не хочу, – призналась она и, подумав, добавила: – Он выполнял приказ. А я сама виновата в том, что…
Слова перепутались, а из пораненной груди помимо воли вырвался хрип, слишком похожий на всхлип. Цу опять сжалился: прикинулся, что не слышал, уставился вниз, делая очередной круг. В лагере горело больше огней, чем когда Лусиль улетала: ясно, все на ушах. Что подумают, увидев ее? Что если, например, она не сможет идти? Позор. А главное, как глядеть в глаза Влади? Она солгала. Пообещала не трогать ребенка, а сама отправилась по его душу. Впрочем… может, его удовлетворит наказание, которое Лусиль понесла. Мальчишка по-звериному сражался, птица довершила дело, а потом он ее еще и…
– Цу, – через силу позвала Лусиль. – Я правильно поняла, царевич эту тварь оттащил сам? Пожалел?
– Да, – отозвался он, явно не решаясь ничего добавлять.
– Понятно, – только и выдавила она, опять прикрыв глаза. Дурак наивный. Чтоб ему.
– Я против зла птенцам, но, наверное, мог попробовать его… – начал Цу, похоже, ожидая брани.
– Нет, – тут она перебила. Даже в жар бросило. – Нет, Цу, нет, вы все сделали верно, и хорошо, что успели. А я вот ошиблась. Буду и дальше воевать так, как воевала. В лоб.
Как царевна. Не как Самозванка. Если получится вообще продолжить.
– Что случилось? – вдруг спросил командующий напрямик и даже чуть наклонился.
Он глядел с жалостью. Он! С жалостью! Лусиль упрямо покачала головой: ответ был, но, может, даже Влади, не то что этому, не стоило ничего слышать. И она, украдкой проверив карман и найдя там отцовские – не отцовские – часы, фальшиво улыбнулась.
– Я устала, меня побили, я хочу спать. Неужели непонятно? Шевелитесь.
Цу мирно, мягко засмеялся и нырнул вниз. У Лусиль закружилась голова, но она вытерпела. Молчала, стиснув зубы, пока он не приземлился на траве возле командирского костра. Вокруг столпились солдаты, и лунные, и крылатые. Зашептались, некоторые и возгласов не сдержали, увидев свою королевну в таком плачевном состоянии. Лусиль усмехнулась дерзко, как только могла, и скорее спрыгнула у Цу с рук. Ноги не подвели, только в груди опять заныло и из некоторых ран по новой хлынула кровь.
– Спать, спать, на что смотреть! – рявкнула она и замахала руками, точно разгоняя кур. Самые сообразительные послушались, на прочих нужно было еще крикнуть, но она не успела.
– СПАТЬ, СЛЫШАЛИ? – рыкнул Влади. Он спешил навстречу из группки младших офицеров. Подскочил, хотел обнять Лусиль, но заметил раны и, охнув, только предложил ей руку. – Ох… так и знал. Горе мое…
Он не кричал, не глядел с упреком, даже не хмурился – только ждал, пока она обопрется на локоть. Лусиль оперлась. Сразу стало легче. Она даже решилась ощупать лицо, прикинуть, насколько уродливым оно могло стать. Но ран оказалось меньше, чем она ждала, большинство все же пришлось на грудь и руки. И волосы… бедные волосы…
– Я совсем лысая? – жалобным шепотом спросила она.
Влади осекся, уставился на нее во все глаза и нервно засмеялся с видом: «Это важно?!»
– Нет, нет, зачешем, будет не видно… – второй рукой он легонько погладил ее по макушке, предусмотрительно найдя место без крови. Опять обвел толпу взглядом и повысил голос: – Правда! Расходитесь! Ополчение к полудню будет в окрестностях. Скоро станет жарко.
Наконец люди послушались. Цу обменялся с Влади взглядом, сухо кивнул и тоже, не прощаясь, пошел прочь. Наконец-то. Наконец они остались вдвоем, и Лусиль решилась глянуть своему королевичу в глаза. Пусть уже скинет маску невозмутимости, пусть закричит и оскалится, как в ссоре с Цу: повод есть. Но он не кричал. Не скалился. Лишь грустно смотрел.
– Насколько же ты в отчаянии… – сказал он совсем не то, чего Лусиль ждала. И она тоже передумала, решила быть честной. Хотя бы с ним. Чего бы это ни стоило.
– Да. – Сглотнула. Дрожащей рукой поправила волосы. – Да, Влади, да. Все… плохо.
– То, что ты его не поймала? – мягко уточнил он. – Царевича? Разве?
Лусиль покачала головой. Почувствовала себя как перед прыжком в воду, но… прыгали-то они вместе. Всегда. И, закусив губу, она отчеканила:
– Нет. То, что я знаю теперь свое настоящее имя. – Он замер. – Совершенно омерзительное имя. Меня зовут…
Он не менялся в лице, слушая, не изменился и когда Лусиль смолкла, вытерев глаза: вспомнила отцов, и родного, и нет. Только вздохнул, снова погладил ее по здоровому участку головы, а потом, склонившись, поцеловал в лоб. Лусиль зажмурилась. Захотелось провалиться сквозь землю. Он держался так, будто ничего не поменялось. А ведь поменялось все.
– Мне нравится это имя, – шепнул Влади. – Красивое. А теперь пошли к медикам. Ты, извиняюсь, напоминаешь раздавленную вишню. Симпатичную, но это тревожно.
«Мы проиграли, Влади! Мы, скорее всего, уже проиграли!» – кричало все внутри, Лусиль сама не понимала, почему. В какой момент она, так иронично настроенная, вдруг начала пусть немного, но верить в свою царскую кровь? В какой момент решила, что это важно? Почему не может теперь отступиться и чувствует себя… Словно обворованной?
Обворованной? Может быть. Но кое-что у нее все еще есть.
– Я люблю тебя, Влади, – просто сказала она и, забыв про раны на руке, снова сжала его пальцы. Мягко и нежно. Как сжимала всегда. – Но вишню припомню.
Они засмеялись, и на сердце чуть полегчало. Нашлись даже силы идти. К тому же…
Если Цу выполнит приказ, все еще может обойтись.
10. Серебряная клятва
– Мы не смогли. Прости, Хельмо. Нам пришлось отступить.
Хайранг опустился на одно колено, но это не был знак верности. Он едва дышал, окровавленные волосы липли к лицу, на нагруднике виднелась вмятина. Голос обрывался.
– Сколько? – спросил Хельмо. Хотел спросить другое, но привычно услышать число и как можно скорее добавить к прежним потерям было нужно.
– Я не могу сказать точно, но несколько десятков пленных. – Хайранг не поднимал глаз от мокрой травы. – И не меньше трех дюжин убитых. Раненых… Хельмо, там была картечь, так что тоже немало. Но все готовы идти снова. Как и я. – Он заговорил быстрее. – Мы почти прорвались на западе, мортиры пробили брешь в обороне лунных, свежие части быстро не подтянутся, да еще королевна, по слухам, ранена, а значит, с координацией…
Хельмо глубоко вздохнул и остановил его:
– Не сейчас. Действуем по плану, атакуем ближе к вечеру, зато пробуем со всех сторон сразу: тут много лесов, незаметно окольцевать их должно получиться.
– Кольцо вокруг кольца… – Хайранг слабо улыбнулся, качая головой. – Не ищешь ты легких путей.
– Если получится полукольцо до реки, уже неплохо, – успокоил его Хельмо. Он сам ненавидел, когда фронт растягивается, но Ас-Ковант знал слишком хорошо, чтобы обольщаться: одних, даже главных ворот, мало, брать нужно сразу несколько, примерно как в Басилии, но без мелких маневров. Наскоком, пользуясь тем, что лунных со спины простреливают из города, а снаружи окружает ополчение. – А пока… – он уверился, что Хайранг не может встать, и подал руку, – отдохни и людям вели. Как голова?
Пальцы в железной перчатке уцепились за его ладонь, Хайранг с трудом выпрямился.
– Чугунная. Но не из-за атаки. Сам понимаешь.
– Понимаю… – медленно отозвался Хельмо, но ничего не смог добавить.
Какое-то время они просто смотрели друг на друга, не расцепляя рук. Ненастное небо распухло, словно труп утопленника; к ночи можно было ждать беспощадного ливня. Плохо. Очень плохо для большой атаки, а ну как еще и гроза, неверные вспышки… но надо. Сейчас. Пока есть поддержка изнутри. Пока не все башни разрушены лунными пушками, а разрушенные удается споро чинить. По слухам, сам Тсино там, в обороне, каждый день…
Да. Нужно рисковать. Но нужно и думать, что делать, если не получится.
– Хайранг, – заговорил снова Хельмо. Он думал не день, не два и окончательно пришел к тому, что пора это произнести. – Я бы хотел еще дать тебе некоторые… указания. Наперед. Как своему доверенному лицу.
Доверенному. Хайранг разжал руку, опустил. Точно услышал боль в этом слове.
– Я… слушаю, Хельмо. Сделаю все, что смогу.
Он говорил решительно, но глядел замучено. Ну… хотя бы глядел, это лучше, чем прежняя виноватая отчужденность. Хельмо больше не сомневался: с Хайрангом связан бунт наемников. Возможно, он что-то сказал Янгреду. Интересно… а потом? Знал он, что его самого отправят умирать? «Умирать…» Пора назвать вещи своими именами. В таком составе, если лунные сразу не смешаются и не собьются, если опять дадут организованный отпор, ополчение поляжет в лучшем случае наполовину. Хельмо потер веки. Голос совсем охрип.
– Я хочу, – он всмотрелся в светлые ясные глаза, немного похожие на его собственные, – чтобы, когда… если станет ясно, что мы обречены, ты попытался хоть кого-то увести и ушел сам. Я не говорю о бегстве раньше; я знаю, ты так и не поступишь, но…