– Пойду… – дядя, хромая, скрывается за воротами.
Покинутый, Хельмо во сне прижимается подбородком к рукояти чужого палаша.
И просыпается наяву, когда холодная сталь касается его щеки.
– Я пришел за твоей головой.
Ни вскочить, ни даже понять что-то он не успел – блеснули в сумраке желтые глаза. Удар раскроил мятые покрывала на месте, с которого Хельмо шарахнулся прочь, в ушах зазвенело: лезвие широкого меча наскочило на червленый щит. Закололо в висках, но, превозмогая дурноту, Хельмо перекатился по траве в поисках хоть какого-то оружия.
– Стой!
Враг – железнокрылый – заставил его прянуть в сторону, противоположную той, где были палаш и пистолет. Прежде чем его бы настигли, Хельмо схватил знамя на металлическом древке, вскинул почти наудачу. Клинок лязгнул по железу. Хельмо напряг руки, вскочил, опять отпрянул, выпрямился, судорожно вздохнув. Железнокрылый смотрел пристально, исподлобья – широко расставленные дикие глаза на лице цвета меди.
– Не кричишь… – протянул он на чистом солнечном наречии. – Не зовешь своих.
Хельмо, лихорадочно оценивавший его сложение и наличие другого оружия, начал подступать. Железнокрылый, явно насмехаясь, шагнул назад. К счастью, пистолета у него не было: дикари, как ни боролись с ними лунные, почти не признавали огнестрел. Они любили пускать кровь, и чем больше, тем лучше. Особенно в поединках один на один.
– Раз ты здесь, в лагере кипит бой, – наконец произнес Хельмо. Немигающие глаза с кривыми зрачками буравили его. – Так к чему звать тех, у кого полно забот?
За мгновение до последнего слова дикарь взлетел и обрушился сверху. Рубящий удар срезал Хельмо прядь волос, задел кожу на темени. Даже не это, а сама близость смерти – свист клинка подле уха, рычащий выдох – сбила дыхание. Но удар удалось отразить, удалось устоять и, отступая, ударить самому – ногой, кованым каблуком по крылу. Хельмо не приходилось драться с железнокрылыми вот так, не считать же штурм Тарваны, когда его сбили с лошади. Но уже тогда, катаясь с похожей тварью по траве, он узнал: крылья чувствительны к боли. Дикарь зашипел; за секунды, что он приземлялся, возвращал равновесие, распрямлялся, Хельмо метнулся в угол, к оружию. Пистолет был далековато, да и порох мог отсыреть без защитной смазки. Так что Хельмо выбрал верный палаш, с силой дернул из ножен. Напасть не успел: волна острой боли в боку заставила покачнуться.
– Зря не кричал, – засмеялись рядом. – Я пришел один.
Конечно, железнокрылый настиг его быстрее, чем он просчитал, и только рваность собственных движений спасла от удара насквозь. Но кровь хлынула, участок кольчуги, принявший атаку, разлетелся звеньями. Отбиваясь, Хельмо закусил губы, шатнулся. Он еле стоял, вязкие судороги разбегались по телу. Знобить стало сильнее – не первая рана за день.
– Она разрешила тебя сожрать, – прошептал дикарь, подаваясь ближе. – Ей нужна только твоя голова.
– Меньше… – огрызнулся Хельмо, парируя очередную атаку и силясь не думать об этих словах: они пугали куда больше, чем смерть, – болтай…
На поясе был еще кинжал, кажется. Но прежде чем мелькнула мысль, железнокрылый левым кулаком ударил в бок, прямо по свежей ране, и отшвырнул вторым ударом в корпус. Хельмо встретился затылком с собственным щитом и рухнул. Перед глазами поплыло, спина и шея взорвались болью, а в следующее мгновение дикарь опять был рядом.
– Меньше?.. – Рука впилась в волосы, вздергивая с земли.
Хельмо рванул с пояса кинжал и попытался вонзить железнокрылому под ребра. Сталь лязгнула о броню нагрудника – знакомую, слегка мерцающую, пусть и отливающую красным и похожую на перья. Лезвие сломалось, как кусок льда, а дикарь рассмеялся.
– У нас есть пара похожих вулканов. И мы украли у твоих дружков этот секрет давно…
Он произнес это почти с жалостью – и ударил Хельмо рукоятью меча по лицу. Казалось, в голове что-то треснуло, но сознание не погасло: в последний момент он чуть вывернулся, уклонился и получил удар слабее, чем мог. Рот все равно наполнился кровью, шум в висках стал рваным и набатным. Превозмогая себя, Хельмо уставился на противника и усмехнулся. Кое-что просто не укладывалось в голове, с самого начала:
– Бегаешь на привязи у Самозванки… так ты птица или псина?
То, на что он пусть мало, но рассчитывал, не сработало. Железнокрылый встряхнул его за волосы, поднимая выше, и осклабился.
– Что дурного в хорошей привязи? Не то что колдовская погань ваших царей…
Слова что-то значили, что-то, от чего еще пуще пробрал озноб.
– Жалкие черви, – глаза дикаря сверкнули омерзением. – Вы не заслуживаете того, что имеете. Знаетесь с чудищами, блудливыми чужаками, мертвечиной…
Хельмо в очередной раз рванулся и сумел вскользь ударить его по оскаленным зубам. Хватка не разжалась, но ослабла достаточно, чтобы вырваться, отскочить, опять схватить палаш. Разогнуться уже не получилось: бок саднил, словно там не хватало куска плоти. Может, и не хватало – смотреть не хотелось.
– Да… – вытирая кровь, шепнул железнокрылый. – Я точно тебя сожру.
За его широкой спиной снова раскрылись крылья. Он бросился быстрее ядра и опрокинул Хельмо, вжал в землю, передавив локтем горло. В дыхании ощущался смрад крови, от которого замутило сильнее. Хельмо каким-то отчаянным животным усилием скинул с себя мощное жилистое тело и успел ударить палашом. Клинок бы вонзился в живот, если бы дикарь не извернулся, не откатился в сторону. Но все же Хельмо его достал: рубаха под нагрудником окрасилась алым, лицо дрогнуло, и железнокрылый не сразу встал. Хельмо, помня, что это существо, пусть могло, но не убило его спящим, дал ему подняться, прежде чем атаковать. Да и сам он выдохся, в голове билось: Колдовская погань…
– Что ты знаешь про Вайго? – прохрипел Хельмо.
Удар. Второй. Он отступил на подгибающихся ногах, упал на колени.
– Он был ничтожеством, – ухмыльнулся дикарь, сильнее пригвождая его к земле. – Такой же раб слезливой чуши, как ты. Кстати, понравилось в Ринаре? Мои люди старались…
За скрестившимися клинками Хельмо видел окровавленное лицо, с которого не сходил оскал. Трепетали ноздри, кривые провалы зрачков вгрызались в сознание, и без того расплывающееся от ярости и боли. Дикарь словно собирался вбить его в землю. Как когда-то испуганные кони вбили в ринарскую дорогу труп Уголька. Значит, вот кто за всем стоял. Впрочем, можно было догадаться.
– Неужели… – выдавил Хельмо и закашлялся, сплюнул кровью, – тебе это нравится?
– Я верен, – ответил равнодушный шелестящий шепот, – лишь своей королевне.
От крови уже сделался липким подкольчужник, раны жгло. Хельмо чудом увернулся от очередного удара кулаком, не дав окончательно выбить дух из едва подчиняющегося тела. Но слова были хуже, заставляли терять рассудок. Все сложнее было владеть собой. Красный смех незнакомой девушки звенел в голове. Красная пелена крепла перед глазами.
– Самозванке, хочешь ты сказать! – рявкнул он, задыхаясь.
– Царского в ней больше, чем во всех, кто там… – отрезал железнокрылый почти благоговейно. – Кем бы она ни была… во что бы ты ни верил… она достойна…
Ринара все стояла перед глазами, кровавая, темная, мертвая. Оттуда взывали сотни голосов. Взывали они и с моря. Со дна Хора. Из канав и могил. Отовсюду.
– Она забыла о своем боге, – шепнул Хельмо. Гнев вдруг ушел, схлынул резко, как штормовая волна. И вернулась капля сил. – А мы нет. Это наш дом, наш!
Дикарь в попытке добить подался корпусом вперед и открылся. Хельмо, пользуясь этим, резко нырнул вбок, извернулся и с силой всадил палаш ему в спину.
Казалось, он упустил шанс: клинок прошел криво, не должен был серьезно задеть. Но что-то то ли треснуло, то ли хрустнуло – и железнокрылый вдруг, хрипло охнув, осел на колени. Глаза расширились. Рука с оружием разжалась, когтистые пальцы схватили воздух. Хельмо выдернул палаш; алая лужа удивительно быстро хлынула к его сапогам. Он ничего не понимал, бил ведь наудачу. Не ждал, что вот так кончится бой. Но бой…
– Нет. – Дикарь согнулся. Впился в траву. – Нет, нет.
…но бой, кажется, кончился. Кровь все лилась.
Он говорил без булькающих хрипов, выдающих пробитые легкие, он не лишился чувств. Но огромные крылья выглядели странно, неестественно, будто… Хельмо все пытался понять, на что похожа эта бездвижная обвислость, то, что левое оказалось выше правого. Наконец понял: у озинарцев, у монахов, с их хитрыми, но неживыми конструкциями, крылья, если их приладить плохо, смотрелись примерно так. У дикаря они больше не шевелились – казались не частью тела, но деталью плохо скроенного скоморошьего костюма.
– Нет…
Он упал на бок. Было видно, как он стискивает зубы, чтобы не стонать.
Хельмо опасливо приблизился, вгляделся. Огромный корпус, жесткие волосы с тем же странным отливом, что и перья. Мутный взгляд, лицо в крови. Глаза встретились – и накатил безумный морок, от которого Хельмо замер с занесенным палашом. А человека ли он ранил? Не птица ли упала перед ним с недвижными крыльями, несколько сухожилий которых он, видно, перерубил? Дикарь зажмурился. Из прокушенной губы тоже текла кровь.
– Как… тебя зовут? – хрипло спросил Хельмо. Просто чтобы морок отступил, чтобы все снова стало правильным. У птиц нет имен.
– Цу, – донеслось до него, и палаш дрогнул в руке.
– В каком ты звании? – так же сдавленно задал он новый вопрос. У птиц нет и званий.
Дикарь закашлялся, шея его напряглась, ногти впились в траву.
– Командующий легиона железнокрылых. И я прошу…
Хельмо все смотрел, как он корчится, и брезгливо ждал последнее слово: «…пощады». Рука дрожала, перед глазами стоял уже не красный, а белый туман. В сердце больше не оживали прошлые смерти, но пульсировала злость: этот дикарь напал подло, ранил перед решающей битвой, а теперь пресмыкается. Наслышан о доброте Хельмо. Ну конечно… раз приготовил ринарский подарок