– Спасибо, – тихо сказала Элия, и они вскоре вернулись на пир. А уже через несколько месяцев Хинсдро пришли вести о ее смерти, и Хельмо правда пришлось забрать.
Оказалось совсем несложно его полюбить. Проще, чем Хинсдро думал, ведь тогда казалось, что от сестрицы сыну достались только серые глазищи, а от Ксильро – буйные светлые кудри и тонкий овал лица. Живость и интерес к военному делу тоже достались, но в остальном… В остальном это было иное существо – ласковое и чистое, удивительно честное. Проблемы бывали, только когда при нем кого-то обижали или когда ему взбредала в голову излишне смелая идея. Он не дерзил. Не заводил плохих друзей. Тянулся к знаниям. В ранние годы Хинсдро порой казалось, будто это… нет, конечно, нет, но будто это его сын – чуть лучше, храбрее, в другую сторону глядящий, – но его. От одиночества и тоски он крепко хватался за эту ложь. А потом о дружеском должке вспомнил Грайно и пришел, чтобы снова все испортить. Будь. Он. Проклят.
– Отец, а я помочь могу? Могу? – Тсино выдернул Хинсдро из воспоминаний, удивленно зыркнул на его сжавшиеся кулаки. – Что? Обидел я тебя чем, надоел?
– Нет, нет… – пробормотал он. Дышалось плохо, по спине тек пот. Они уже вошли в просторные сени терема, вокруг сновала челядь: додраивала окна и полы, таскала лавки, перекликалась. Тсино явно заражала эта суета. – Что ты хочешь сделать?
– Что угодно! – опрометчиво заявил Тсино, и Хинсдро не отказал себе в удовольствии.
– Тогда на кухню иди. Зайцев потрошить, скажи, что я разрешаю. Любишь ратный бой – люби и такое. Хельмо твой вон зайчатину обожает, если я ничего не забыл.
К его удивлению, Тсино нисколько не почурался грязной работы, радостно подпрыгнул и, на бегу кинув в руки дядьке свой нарядный кафтан, умчался за ближайшей кухаркой, как раз тащившей большую корзину репы. Неужели правда на все готов был? На все ради ненаглядного «братца»?
Пусть так. Только бы готов на все был он один.
Снедаемый совсем уже мрачными мыслями, Хинсдро отдал еще пару распоряжений к празднику, выбранил полового за непонятное грязно-черное пятно в углу и надолго затворился в своих покоях. В зеркале он на минуту увидел кого-то другого, но не придал этому значения.
3. Тот, кто придет с мечом
С высоким криком из Охотничьей башни вылетел сокол, росчерком прорезал небо, описал широкий круг. Позднее время выбрал для охоты – так подумал Хельмо, провожая птицу взглядом. Против закатного солнца она быстро превратилась в угольный силуэт и так же быстро сгинула из мыслей.
Янгред был там, где Хельмо и думал: развалился на крыше, блаженно, по-кошачьи щурясь. Он часто выбирался сюда, в комнатах ему не сиделось. Хельмо пошел навстречу. По черепице он шагал осторожно, опасливо. Мальчишкой он и сам неравнодушен был к высоте, но в день пожара в дворцовом тереме – когда Вайго швырнул с третьего этажа дружинника, когда тот упал поломанной куклой – стал относиться к ней иначе. Страшна высота. Чем выше поднимаешься, тем хрупче становишься. Но здесь, именно здесь, все же было хорошо.
Родительский терем Хельмо занял в четырнадцать: дядя сократил законный срок наследования на год. Терем не примыкал к дворцовому, но стоял на одной с ним территории – Царевом дворе. Здесь жило большинство думных бояр, послов и воевод, а сразу за высокой оградой – стрельцы. Хельмо не жаловал свой запущенный дом. Единственное, что примирило его с наследством, – настойчивость дяди. «Уже мужаешь. А ну как женишься? Куда жену приведешь? Давай, обживайся заранее. Что за дом без человека? И что за человек без дома?» Он не хотел переезжать и, даже переехав, не обустроился. Из родительской дворни никого не осталось, новой он не взял. Хельмо просто не бывал тут, старался чаще ездить по делам, да и благо, при дворе порой устраивались пиры, охоты. Всякий раз, возвращаясь на считанные часы, Хельмо встречал укоряющий взор темных окон. Дом вздыхал, стоило шагнуть на крыльцо. Тосковал. Обижался. «За что меня не любишь, хозяин?» Дядя был прав: что за дом без человека?
Теперь все ощущалось иным. Хельмо наконец-то рад был вернуться: больно изнурил его поход. К тому же он смог предложить кров Янгреду, Инельхалль и Хайрангу, взял зверей. Было непонятно, кто и насколько задержится, получится ли задуманное, но, так или иначе, вместе жилось здорово. За день удалось вымести сор, вымыть окна и вернуть в терем подобие уюта, в первый же вечер закатить пирушку для своих. Не все шло гладко, Хайранг с Янгредом, например, так, видно, до конца и не помирились… но это терпимо. Победа сблизила офицеров, всех. Даже надменные прежде Дорэн с Дэмцигом стали относиться к Хельмо как-то иначе: то ли возгордились победой и обрадовались двойной – двойной ведь! – оплате, то ли правда зауважали. Они оказались куда симпатичнее вблизи, столица им понравилась, Дорэн даже в кого-то влюбился. А вот Янгред… у Янгреда кое-что явно не ладилось.
– А я думаю, где тебя носит. – Он повернулся еще до того, как Хельмо поравнялся с ним, и глянул с тревогой. Делая вид, что не замечает этого, Хельмо сел рядом, поставил в ногах глиняный кувшин, затем – деревянные чаши и поудобнее устроился.
– Я не просто так. Кое-что принес! – Выдернув пробку, Хельмо разлил прозрачный золотистый напиток. Там заискрилось солнце. Янгред заинтересовался, сел прямее. – Это медовуха. Наконец завезли на наш рынок. Значит, город совсем ожил.
Янгред взял ближнюю чашу и принюхался.
– Занятно. Вы что, во все добавляете мед? Так жизнь слаще?
Хельмо усмехнулся.
– Я слышу зависть человека, у которого дома нет пчел!
– Ничего, будут, – уверил Янгред и коснулся его кубка своим. – Ну… за тебя?
– За тебя, – повторил Хельмо и сделал глоток. Оба замолчали, глядя на алеющее небо.
Огненные стояли в Ас-Кованте шестой день. Их тепло встретили: бедные и богатые сразу открыли двери для ночлега. Никому не пришлось разбивать лагерь под стенами; в конце концов оказалось, что желающих приютить героев больше, чем самих героев: у местных ратников ведь были свои жилища, куда они тоже звали боевых товарищей. Особенно, конечно, многим горожанам хотелось заполучить в гости загадочных эриго, но почти весь женский легион поселился с алыми монахинями при монастырях и Шести Братьях.
Дядя отдал флигель терема командованию Свергенхайма: там жили Дорэн, Дэмциг, Лафанцер и еще с дюжину офицеров пониже. А вот Янгред отказался еще до того, как его позвал Хельмо; Хайранг тоже. Оба оправдались тем, что не привыкли к «царской роскоши» и устали от обилия народа вокруг. Хельмо не сомневался: не всем этот отказ понравился, а отговорка про «роскошь» вряд ли убедила, учитывая знатное происхождение обоих. Это его обеспокоило уже тогда. И, что скрывать, задело.
Дядя был очень приветлив с гостями, в первый же день устроил в их честь пир, Янгреда и Хельмо посадил близ себя. В городе все налаживалось, стол ломился от яств. Для иноземцев ничего не жалели; они как должное принимали подношения вроде колец и мехов, а Инельхалль даже расхаживала в жемчугах, расшитом птицами платье и кокошнике. Но опять же, подаркам радовались все, кроме Янгреда, которого прельстили лишь искусная, но все равно скромная деревянная чаша с яшмой и гравированные серебром боевые наручи. Все это подарили ему главы ремесленных слобод, а вот лично от царя он не принял ничего – ни лошадь, ни кинжал, ни украшенную рубинами цепь. Это тревожило еще больше. При этом Янгред держался вполне светски. Оставался учтивым, охотно и красиво рассказывал военные байки. Очаровал боярских жен, и даже в его грозном акценте многие видели что-то крайне привлекательное. И все же на каждый дар Янгред прямо говорил: «Вы знаете, зачем мы здесь, прочего не нужно». И дядя мрачнел.
– Он обещал поставить печать и отдать тебе ключи уже послезавтра утром. Вот чего я сумел добиться. – Хельмо произнес это, нарушая тишину. – Доволен?
Он ожидал, что Янгред оживится, но тот только сдвинул брови и уставился в свою чашу так, будто увидел там червяка. Губы скривились. Ответа не последовало. Не верит?
– Он это сделает, – настойчиво проговорил Хельмо, стараясь скрыть досаду. – Он назвал точный срок, а насчет цифр он щепетилен. Ты просто не представляешь, как…
Янгред поднял глаза и задумчиво, точно прикидывая что-то, на него посмотрел. Волосы он сегодня – довольно непривычно – убрал в хвост, но пару прядей трепал ветер. Поймав одну, Янгред резко, явно болезненно накрутил ее на палец, прежде чем затолкать к остальным. Хельмо вздохнул: продолжать расхотелось.
– Ну что такое? – устало спросил он и взмолился: – Пожалуйста, перестань дичиться, а? Что тебя у нас смущает, что? Мы так стараемся, а ты…
– Хельмо, – оборвал вдруг Янгред. Сделал еще глоток из чаши, такой большой, что почти осушил ее. – Слушай, а… что ты думаешь насчет похода на Ольяну? – Хельмо опешил от такого грубого ухода от ответа, но перебить не успел. Янгред все больше загорался, казалось, вот-вот вскочит. Он даже не в своей манере рубанул воздух рукой. – Самозванка еще там, с ней крылатые! Возьмем парочку отрядов, орудия… Нанесем финальный удар, некоторые мои тоже считают, что он нужен! И…
Хельмо улыбнулся, ощутив облегчение. Но было оно секундным: в памяти зашевелился похожий разговор. Местами они поменялись, но суть не изменилась: один пытался утащить куда-то другого, да поскорее. А причины утаить. Ох… как хотелось поверить, что Янгред смурной, потому что чахнет от скуки, но не один день Хельмо его знал. Он тоже сделал еще глоток из чаши, дивясь приторности: то ли отвык, то ли меда многовато. Собрался. И вкрадчиво спросил:
– Куда спешишь? Люди должны передохнуть, а Лусиль… Сира… никуда не денется, а денется – пусть.
– А если… – начал Янгред, но Хельмо не хотел слушать домыслы ради домыслов.
– Не вернется, нет. Она получила урок. И да, мы можем принять участие в штурме Ольяны, но не сейчас. – Он потер бок. – Дай подлечить раны. Честно, я ужасно устал, а про людей и говорить нечего, нам далеко до твоих жизненных сил, уймись. – Хельмо примирительно постучал чашей по его чаше. – Лучше выпьем-ка еще. За общие победы. Которые были и которые…