Но Янгред не стал пить, а лишь опять тяжело, пристально посмотрел исподлобья. Лицо, вроде загорелое, казалось сейчас сероватым. Хельмо едва не потупился. Может, не стоило притворяться дураком? Может, правильнее было прямо спросить: «Не веришь ему, да?»
– Да. – Янгред поджал губы, а Хельмо вздрогнул: услышал эхо ответа на незаданный вопрос. – Да, ты, наверное, прав, но пойми, у меня есть сомнения насчет происходящего…
– Какие? – Хельмо отвел чашу от губ и сжал. Наконец-то! – Какие, скажи, и я постараюсь их развеять. Ты… правда думаешь, дядя может вас обмануть? Дать сюда войти, а потом заявить: «Никакой земли»? – Он даже засмеялся. – Янгред, это не только низко, но и опасно. Вас много, народ за вас, в Остраре осуждают ложь, и…
– Нет, – отрезал Янгред и поставил чашу у ног. От его тона веяло стужей.
– Что нет? – безнадежно спросил Хельмо. – Мои доводы – не доводы?
– Я сомневаюсь не в обещании Хинсдро по поводу долины. – Но обрадоваться Хельмо не успел: Янгред закончил. – Я не верю ему самому. И тебе не советую. Держись подальше.
Вот так. Вслух. Тишина меж ними висела несколько длинных секунд, Хельмо не понимал, как ее нарушить. Умолял себя не отвечать резко, твердил себе: «Это не оскорбление, нет, нет, просто недоразумение». Но Янгред словно поставил цель его разозлить.
– Тебе не стоит оставаться в столице, – жестко продолжил он. – По крайней мере, пока все эти интриги не утихнут. Без тебя на это есть шанс…
– Да какие интриги тебе все мерещатся? – тихо, но так же твердо перебил Хельмо. – И, главное, при чем тут я? Здесь мой дом. И здесь едва все закончилось.
– О нет. – Тон Янгреда зазвучал еще мрачнее. – Боюсь, все только началось.
– Эй! – Хельмо вздрогнул и отставил кувшин подальше, поняв, что чуть не задел его ногой. Чашу он тоже поставил на крышу, найдя место поровнее. – Да что за… Проклятье! – Досадная догадка перекрутила все внутри. – Я понял, понял… Не стоило рассказывать тебе про то боярское посольство, так и знал.
Янгред отвернулся, сцепил руки в замок. Кровавое солнце вызолотило хищный профиль и блеснуло в отстраненном взгляде. Обиделся? Возможно, ведь, воссоединившись, они пообещали друг другу больше не врать. Захотелось оправдаться, сказать хоть «Зря я тебя взвинтил», но Хельмо не успел. Янгред строго, так, будто догадывался об ответе, спросил:
– Он, кстати, так и не узнал? Головы все целы?
Хельмо было чем его удивить, и он торжествующе заявил:
– Узнал. И, конечно, расстроился, но все обошлось. Вот как раз сегодня мы поговорили и об этом… знаешь, стало куда легче.
Янгред лишь насторожился.
– Подробнее.
Хельмо хотел подурачиться, сказать что-нибудь вроде «Царские это дела!». Но глядели на него так, что он не решился, уступил. Перед глазами ожила украшенная самоцветной мозаикой тронная зала, и солнце из окон, и сапфировые тени, и фигура, ходящая туда-сюда обугленной птицей. Пристальный взгляд, горький вопрос: «Что же ты не сказал про слободу?» Хельмо и не думал, что повернется так гадко. Он долго пытался решить, как предостеречь дядю, не повредив старикам, но не успел: все выдал батюшка, которому один из бояр исповедовался. И единственное, что Хельмо смог выдавить в ответ на упрек, было:
– Разве исповедь – не тайна?
Дядя невесело усмехнулся, потер лоб. Как же у него седины прибавилось…
– Тайна, коли не опасна, Хельмо. Эта же была таковой.
Стало горько и почему-то правда совестно. Почему, если он не согласился, если даже в мыслях заговора не держал? Правда надо было донести? Все же доносят. Тяжело хромая, дядя прошелся рядом, потом резко остановился, словно споткнулся. Спросил в никуда:
– Как же они так?..
Хельмо почти ощущал его отчаяние, липкое и черное. Попытался утешить:
– Они лишь помыслили, не бери это в голову. И отступились, увидев мой гнев. – Пришел еще довод, на собственном горьком опыте с наемниками уже проверенный. – Знаешь, верность лишь крепчает, если раз закалить ее сомнением и…
Похоже, зря он начал – только вызвал новый удар на себя.
– Так ты верность их закалял? Спасибо.
Как же тускло, разочарованно дядя глядел, никакой души не хватит выдержать. Хельмо стиснул зубы. Нет, нет, он знал, что не виноват, был уверен: поступил по чести. Не произошло же беды! Но как не понять измученного дядю? Как не потерпеть? И он приблизился, выдохнул, сказал то, что казалось ему главным:
– Ты знай одно. Учини они что, я все равно бы тебя защитил.
Дядя не откликнулся ни на искренние слова, ни на движение: Хельмо протянул руку. Дядя не вынул ладони из складки широкого рукава, не улыбнулся, а только посмотрел рассеянно в окно. Там кружило в небе воронье и плавилось белое солнце.
– И мальчика моего жизни лишить хотели…
Хельмо вздрогнул, вспомнив, что почувствовал в ту минуту сам.
– Тсино… они говорили о постриге в монахи.
– Правильно. А в келье можно и придушить.
– Дядя! – К голове прилила кровь, но, стукнув пару раз в висках, наоборот, отхлынула. Хельмо закусил губы. Он стоял теперь изваянием, а дядя опять сутуло ходил вокруг. Его тень дрожала на мелких каменных пластинках, дрожала слегка и сама фигура. Похоже, немалый его обуял страх.
– И… что ты в следующий раз сделаешь, если кто подумает пойти против меня? – спросил он вдруг. Ровный, холодный голос этот с дрожью не вязался. – Скажи.
Ответ казался Хельмо очевидным, он не колебался ни секунды:
– Всякого, кто пойдет, остановлю. Уничтожу!
Дядя замер напротив, коснулся плеч и глянул в упор.
– Это не ответ, свет мой. Остановишь, если пойдут. А если подумают?..
Глаза блеснули, прожгли. Так бывало и в детстве: ответы, которые хотел слышать, дядя будто подсказывал. Вот и здесь Хельмо знал, что подарило бы ему прощение, но знал также, что не сможет этого сказать, ни ради чего. Никогда. И он шепнул, не отводя взгляда:
– Помыслы – не поступки. Помыслы разные бывают и…
Хинсдро взглянул еще строже и грустнее, отпустил и перебил глухо:
– Так, может, и ты о чем-нибудь помышлял? Что-нибудь замышлял?
Тут Хельмо вспыхнул. Сердце заколотилось, вскипела обида: за что? У него болели сегодня раны, как никогда уродливым казался шрам на лице, он провел утро, утешая семью одного из своих погибших дружинников, все… надоело! К дяде он пошел в надежде на приятный разговор за вином, на какую-нибудь прогулку, а не на выволочку в кабинете. Но опять он с собой справился и попросил мягко:
– Не обижай меня. Прошу. Хватит. Я люблю вас и скорее сам за вас умру.
В последние дни, в тепле среди друзей, он очень хотел жить, но это было не важно. И, наконец, он вроде достучался: дядя и сам остолбенел, обмер, будто осознал, что не врага бьет. Другой страх проступил в его глазах, унялась дрожь.
– Ох… – Лицо смягчилось, спина распрямилась, и он тихо, ласково рассмеялся. – Ох, свет мой. – На миг зажмурился, потер веки. – Прости меня, прости, погорячился я… правда, и виноват в том не ты, а мои старики. Обижен я, что скрывать. Что за царь я…
Хельмо кивнул, но отвечать не стал: накатила усталость, а с ней – все равно нежность. Плохо дяде пришлось, совсем себя изгрыз здесь, теперь, похоже, будет шарахаться от всех вокруг. Моложе многих бояр, а выглядит-то ужас. Они неловко помолчали, а потом обнялись и заговорили о делах. На вопрос, будут ли бояре наказаны, дядя ответил, что решит позже, как уймется сердце. Он казался подавленным, но уже не злым, Хельмо надеялся на лучшее и уходил почти с легкой душой. И что? Душу по новой мотает Янгред, эти двое стоят друг друга, будто родня! Вот и теперь он заявил:
– Нечему радоваться. Ты всем этим сильно себе повредил.
– Вряд ли, – возразил Хельмо, поморщившись. – И вообще. Глупость, несерьезно он это. Нет стран, где карают за мысли…
– Но многие правители бы этого хотели, – отрезал Янгред мрачно и все же, будто смилостивившись, добавил: – Хотя я понимаю тебя. Мои братья тоже весьма боятся инакомыслящих. Но каждый раз, когда они пудрят этим мои мозги, я одно отвечаю…
– Что? – с надеждой спросил Хельмо, и Янгред, выпятив подбородок, поучительно изрек:
– «Как пойдет кто на тебя с мечом – от меча погибнет. До того не беспокой меня попусту».
Звучало неплохо. Хельмо повторил про себя и прикинул, как отнесется дядя к такой отповеди. Впрочем, развеселиться он не успел, Янгред по новой заладил свое:
– И все же наши обстоятельства разные. Ты действительно уже не просто воевода, Хельмо, люди видят в тебе царя. Думаешь, он не видит? И он не рад.
Хельмо закусил губу: вспомнил, как глядели на него бояре и как потом он уверял себя, что все это – лишь сиюминутное помутнение душ. Собравшись, все же напомнил:
– Я не вижу в себе правителя. Разве не это главное? Царя на цепь не сажают.
Янгред посмотрел на него с иронией и горечью: видимо, вспомнил Вайго. Решив не нагнетать, Хельмо принужденно засмеялся, даже принял шутливо-обиженный вид и подтолкнул его в плечо.
– Так, перестань. Ты обижаешься, потому что он не вынес тебе ключи на парчовой подушке. Я понимаю. Зря он медлит…
Но Янгред с раздражением прервал его:
– Хайранг, между прочим, замечает похожее и волнуется. – Он начал даже подниматься. – Так что подумай-ка еще наедине с собой, а я пока прогулялся бы в саду и…
– Никуда ты не пойдешь! – Возмущенный Хельмо удержал его за рубашку. – Слышишь, огнейшество? Сядь сейчас же, мы не закончили! И мед не допили…
Янгред со вздохом подчинился, но глянул так, будто беседует с ним стена, и стену эту ему вдобавок ужасно жаль. Потер глаза, спросил безнадежно:
– Ну и что ты хочешь, раз ты все равно меня не слушаешь?..
– Слушаю, – возразил Хельмо, стараясь говорить поровнее. Как ни было обидно за дядю, ссориться не стоило. Он даже улыбнулся. – Я никого не слушаю, как тебя, но сейчас ты не прав. Что, думаешь, меня захотят убить, даже не царя? – Янгред на полном серьезе кивнул. – Ты с ума сошел! При дворе и так-то давно нет распрей, а тем более кому нужны воеводы?..