– А Грайно твой? – устало напомнил Янгред.
Хельмо вздохнул. Он понимал, что, если не донесет то, что думает, разговор будет повторяться, а то и выльется в придворную склоку. Надолго ли дяде хватит сил терпеть прикрываемую церемониалами, но все равно то и дело выпячивающуюся подозрительность Янгреда? И как после такого говорить о долгосрочной службе?
– Та распря как раз и была последней. – Хельмо постарался отогнать эти опасения. – И поверь, все помнят, к чему противостояние думных и ратных, и в частности то убийство, привело. А еще не забывай: Грайно заподозрили в подлости, из-за этого все так повернулось. Так что же тебя удивляет, что я стараюсь никого попусту не подозревать? Тем более дядю, которого люблю и с которым нам нечего делить. – Тут он хмыкнул, осененный новой мыслью. – И, знаешь, будь я тобой, я опасался бы скорее, что он придушит тебя, это ведь вам он должен ценную вещь. Так, может, это мне надо за вами приглядывать?
Но он не увидел и тени ответной улыбки, Янгред лишь кусал губы. Издав горестно-укоризненный стон, Хельмо навзничь повалился на крышу и закинул руки за голову.
– Зануда… дикий, как я не знаю кто!
Но на него поглядели сверху вниз, с прежней горечью.
– Как ты неосмотрителен, как доверчив, как…
– Янгред! – оборвал он.
– Да?.. – Может, в тоне поймали наконец предостережение.
– Пойми, он вырастил меня, – произнес Хельмо. – Дал все, что мог, даже больше, поверил в меня. А ты намекаешь, будто он теперь хочет меня извести. Хотел бы ты, чтобы тебе сказали так о наставнике, о бабушке, о Хайранге или…
– Это иное! – Но, говоря, Янгред отвел глаза. Хельмо вздохнул.
– А в чем различие? Я упорно не вижу. Мы доверяем любимым людям. Нет?..
Янгред покачал головой; лицо окаменело, но только на мгновение. Тут же уголки губ дрогнули в слабой – настоящей ли? – улыбке. Спорить он вдруг прекратил.
– Хельмо… – окликнул мягче, почти даже… робко? Что-то новенькое. Хельмо вяло передразнил его мимику: поднял бровь. – Знаешь… а ведь ты задолжал мне историю.
– Что? – Тут он потерялся совсем, а вот Янгред воодушевился, почти как когда говорил об Ольяне.
– Про мой замок, Хельмо.
– Твой что? – недоумевал он, пытаясь вспомнить, какой замок мог остаться у огнейшества. Но тот, усмехнувшись, уже пояснил:
– Ну, Звездный. В нашей долине.
– А-а! – вспомнил Хельмо, но насторожился. С чего вдруг такое? Идет на мировую, пытается увести разговор подальше, куда ни один теленок не добежит? Ну, пусть так. – Я…
– Да я ее знаю уже сам. – Янгред махнул рукой. – Кое-кто из наших услышал от ваших и мне передал. – Тон опять неуловимо поменялся. – Может… тебе напомнить?
– Ну я вообще ее тоже… – начал Хельмо, но осекся: Янгред подался ближе.
– А все-таки давай напомню, а? Тебе вроде бы нравится, как я рассказываю.
Правда, рассказчик из Янгреда был непревзойденный. И голос, и само то, как он все выстраивал, Хельмо завораживало – еще одна черта, роднящая с дядей. Вообще много их было, черт: нелюбовь к охоте, подозрительность, да еще это… И все же чудился в предложении некий подвох. Или вызов? С другой стороны, под вечер, за медом, все лучше пустого перемывания дядиных костей. Может, удастся наконец отвлечься.
– Ну давай, – пожал плечами он. – Она одна из самых загадочных для нашей страны. Мало кто в нее верит. Я сам, если честно, не совсем. Да еще язычество это…
– А я – да, пожалуй, – вздохнул Янгред. – В последнее время все больше.
И, устроившись рядом на прогретой черепице, он тихо заговорил.
Язычество, иначе не назовешь. Это были апокрифы, с ними боролись, переписывать их запрещали, но как появилась печать, снова зазвучали по уголкам Острары древние слова. А главное, кое-что их подтверждало. Ничего было с этим не сделать.
Некоторые просвещенные жители Империи и в древности не верили священному писанию. «Люди зародились из земли…». Разве возможно такое? Как? Прямо из грязи? А что же сейчас не зарождаются? Много было вопросов, а ответа – ни одного. Зато говорили, что Замок – не замок вовсе, а корабль с неба. И не Бога корабль, а людей. Жили они когда-то на иной планете, но прилетели искать лучшей доли. Почему еще замок так гладок и холоден? Почему не пускает внутрь и не поддается разрушению? Почему стены стучат как металл и разве что не ржавеют, а крыши сияют в ночи?
Древних предков, по легенде, прибыло немного. Корабль-то один, а значит, за лучшей долей отправился маленький отряд. И не просто за лучшей. Они искали помощи, потому что родной их дом захватил какой-то враг и сами они победить его не смогли. И вот, угнетенный народ украл вражеский неболет и снарядил лучших, чтобы те, добравшись до иного обитаемого мира, привезли спасителя или оружие. Беглецы пролетели сквозь звезды. Оказались здесь. Но были они уже другими.
Мчась сквозь небесную черноту, они успели потерять счет времени и часть товарищей, заблудиться и перессориться; кое-кто сошел с ума. Кончилась еда, почти кончилась вода – и иные сошедшие на землю напоминали трупы. Путь был страшнее цели. Его не хотелось повторять, да и получится ли? Корабль упал. Его предстояло еще чинить, а никто не умел. И вот, под ясным солнцем, на зеленой траве малодушие мало-помалу овладело большинством в отряде. Они решили не возвращаться, тем более, как им казалось, на этой прекрасной дикой планете нет ни спасителей, ни оружия – она будто только родилась. Она свободна. И здесь можно хорошо зажить.
«Мы исполним долг иначе, – сказал сын одного из царей захваченных далей, – мы возродим наше величие. И, может, когда-нибудь мы найдем к нашим братьям иной путь. А если нет… разве лучше будет, если не спасется никто вообще?»
С этим все согласились. Все, кроме одного. У этого одного, чьего имени не осталось, была там, на порабощенной планете, жена, и во что бы то ни стало он хотел вернуться к ней. Вот только никто его не слушал.
Предки эти верили еще не в Хийаро. Молитвы они возносили Синей Лебедице, Богоматери, сотворившей вселенную из яйца. Богоматерь любила детей своих, а лучших даже награждала сиянием – настоящим ореолом вокруг головы и тела… но одного она никому никогда не прощала, за одно жестоко наказывала. Неверность.
Лебедица явилась к беглецам в попытках образумить их и напомнить, зачем им даровано спасение. Но измученные люди стали швырять в Нее камни. Только один – тот самый – закрыл Богоматерь собой. Камни полетели и в него. Видя, что его вот-вот забьют насмерть, Лебедица велела: «Отступись. С вами все решено». Он не пожелал, и тогда она показала ему видение – как жену его убивают захватчики. И понял он, что такая судьба постигла семьи всех дерзнувших сбежать. Он упал замертво с разорвавшимся сердцем – и кольцо его, деревянное венчальное кольцо, вспыхнуло и почернело. У прочих в отряде тоже были кольца, дружеские, супружеские… но они остались целы, ведь эти люди от своих ближних отреклись.
Лебедица исчезла – и никогда больше не являлась. Беглецы постепенно заполонили планету, смешались с местным народом, забыли прошлое, точнее, стали стирать его как позорное пятно. Никто среди них больше не сиял. Никто не возносил Богоматери молитвы. И только обычай с кольцами остался, и кольца эти продолжают сгорать – потому что Лебедица по-прежнему покровительствует всем влюбленным, верным друзьям, связанным узами.
Говорят, это Она однажды наслала Полчища, не сумев удержать в себе черную материнскую обиду. Говорят, она же, испугавшись, упросила иного Бога, Милосердного Воителя Хийаро, снизойти к потомкам межзвездных беглецов-предателей. Говорят, Злато-Птица, которую Хийаро оставил людям, – тоже Лебедицино дитя и знамение того, что однажды они получат прощение. Кто знает… но не потому ли иные из них вновь начинают сиять?
Хельмо слушал задумчиво, с некоторым успокоением. Да, сердце его утихло, как утихало в детстве – когда о Звездном Замке и Синей Лебедице говорил дядя. Но вот Янгред закончил, пристально посмотрел на него, и в глазах прочиталось: «Думаешь, я тебя тут развлекаю? Понял, к чему клоню?» Хельмо, поскольку правда не понял, все же сказал:
– И правда… красиво ты говоришь. Спасибо.
Но Янгред даже не улыбнулся.
– О чем эта история, Хельмо, как тебе кажется?
Теперь он почувствовал себя на уроке по какому-нибудь там закону Божьему или истории. Поморщился, но ответил все же очевидное:
– О любви? Верности? Кольца и правда не только супруги носят. Друзья, братья…
– Она о том, – глухо возразил Янгред, – что иногда те, кого мы любим всем сердцем и на кого возлагаем все надежды, нас все же предают. И нужно быть готовым.
– Господи, нет! – Хельмо сел. Схватил опять кувшин, наполнил чаши. Надо же все настолько переврать! – Так. Пей сейчас же, пей. Или я тебя отсюда просто скину.
Удивительно, но спорить Янгред не стал. Послушно чокнулся с ним, выпил, даже налил себе еще. Хельмо сделал то же и глянул опять в небо. Оно успело налиться сумеречной синевой, вернулся с охоты сокол. В городе зажигались первые огни. Сосредоточенно, упрямо Хельмо вглядывался в них, считал, сбивался, снова считал. Пытался справиться с собой: его разрывало сразу несколько чувств. Грусть за дядю. Досада на судьбу. Тепло к Янгреду, так пытающемуся его бог знает от чего защитить. Непонимание: от чего, почему, не сошел ли он вообще с ума, бабка-то у него была странная. А вот страх… страха не было, ни тени.
– Ты признай самое простое, – снова заговорил Янгред. Злым его голос не был, но угрюмость оттуда не уходила. – Похож ваш царь на загнанного зверя, Хельмо. Может, потому видит во всех врагов, даже в близких. Разве нет?
Не поспоришь, как ни хотелось. Дядя здорово сдал за осаду, ему необходим был отдых – без забот. Но разве не все они в таком отдыхе нуждались? Хельмо снова посмотрел Янгреду в глаза и взял за плечо, коротко сжал пальцы на рубашке. Серой. Не острарской.
– Он устал и тревожится за сына. Скоро все наладится. Надо переждать.
Он сполз по крыше ниже и опять лег, а голову запрокинул. Синева манила.