– Ну тогда пошли, будем вместе танцевать, я тебя научу! – сказала дева, приподняла край юбки, обняла Бетушку, и пустились они в пляс. Тут сверху послышалась такая прекрасная музыка, что у Бетушки сердце колокольчиком зазвенело. На берёзовых ветвях сидели музыканты, одетые в чёрные, пепельные, коричневые и пёстрые сюртучки. Это был оркестр из отборных музыкантов. По знаку прекрасной девы сюда собрались соловьи, жаворонки, зяблики, щеглы, вьюрки, дрозды серые, дрозды чёрные и даже сам дрозд-пересмешник.
Щёчки у Бетушки горят, глаза сияют, забыла она про свою пряжу и про коз, всё только на прекрасную деву глядит, а та знай себе кружится, да так легко, так невесомо, что и трава под её тонкой ножкой не колыхнётся. Проплясали они с полудня до самого вечера, а у Бетушки и ноги не устали. И вдруг прекрасная дева замедлила шаг, музыка смолкла – и дева как появилась, так и исчезла.
Бетушка огляделась, солнышко уже за лес садится; подняла руки над головой, нащупала льняную кудель и вспомнила, что веретёнце лежит в траве пустёхонько. Сняла она кудель с головы и вместе с веретёнцем в свою кошёлку уложила, кликнула коз и заторопилась домой. По дороге она не пела, а горько себя корила, что поддалась очарованию прекрасной девы. Решила не слушаться её больше, коли дева явится снова.
Козочки всё оглядывались, Бетушка ли это за ними следом идёт. И мать удивилась и спросила у дочки, уж не захворала ли она.
– Нет, матушка, не захворала я, просто у меня от пения в горле пересохло, – ответила Бетушка и спрятала веретёнце и непряденый лён. Знала она, что мать сразу не хватится, и собиралась завтра доделать то, что сегодня промешкала.
На другой день, как обычно весело распевая, погнала Бетушка коз в берёзовую рощу. Пригнала, козы траву щиплют, а она, усевшись под дерево, усердно пряжу прядёт и песни поёт, потому что с песней работа быстрее спорится. Солнце уже к полудню поднялось, Бетушка дала козочкам по кусочку хлеба, а сама набрала вкусной земляники, села обедать и говорит, вздыхая:
– Ах, мои козочки, сегодня мне плясать не придётся.
– Почему же не придётся? – раздался тут нежный голос, и прекрасная дева снова очутилась перед ней, будто с облаков спустилась.
Бетушка испугалась ещё больше, чем в первый раз, глаза зажмурила, чтобы деву не видеть, и робко ответила:
– Ах, прекрасная госпожа, не могу я с вами плясать, мне пряжу прясть надо, не то матушка меня бранить станет. Сегодня, пока солнце зайдёт, мне надо доделать то, что вчера упустила.
– Пойдём, Бетушка, танцевать; когда солнце закатится, и помощь объявится! – сказала дева, приподняла край юбки, обняла Бетушку, музыканты на берёзовых ветвях грянули весёлый танец, и они пустились в пляс. Ещё восхитительней танцевала прекрасная дева, Бетушка от неё глаз отвести не могла, забыла и про коз, и про работу.
Но тут солнце стало за лес садиться, ноги танцовщицы замерли, музыка умолкла. Бетушка вскинула руки над головой, нащупала непряденый лён и ударилась в слёзы.
А прекрасная дева дотронулась до её головы, льняную кудель сняла, обернула её вокруг ствола тонкой берёзы, взяла веретено и принялась прясть. Веретёнце так и крутилось по земле, и, прежде чем солнце скрылось за лесом, дева весь лён спряла. Протягивает милой Бетушке веретено и молвит:
– Нитку тяни, никого не брани, – запомни мои слова: нитку тяни, никого не брани.
Сказала – и нет её, словно сквозь землю провалилась.
Обрадовалась Бетушка. «Коли она такая хорошая, то я опять с ней плясать стану». И запела, чтоб козочки веселей бежали. Но мать встретила её хмуро; она хотела днём пряжу перемотать и, увидав, что веретено неполное, рассердилась на дочь.
– Ты чем это вчера занималась, почему дело не сделала? – выговаривала она Бетушке.
– Простите, матушка, я немножко поплясала, – ответила Бетушка сокрушённо и, показав матери веретёнце, добавила:
– Зато сегодня полнёхонько.
Мать замолчала, пошла коз доить. Хотела Бетушка матери про своё приключение рассказать, да раздумала: «Нет, не сегодня, вот если прекрасная дева ещё раз придёт, спрошу её, кто она такая, и тогда всё матушке расскажу».
И на третье утро, как обычно, погнала Бетушка коз в берёзовую рощу; козы стали траву щипать, а Бетушка, усевшись под деревом, запела и принялась прясть. Солнце поднялось к полудню. Бетушка отложила веретёнце в траву, дала козам по кусочку хлеба, собрала земляники, наелась, хлебные крошки птахам стряхнула и весело молвила:
– Ну, козочки мои, уж сегодня-то я вам спляшу!
Девочка подпрыгнула и только собралась попробовать, сумеет ли она так же красиво плясать, как прекрасная дева, а та уже тут как тут, сама перед ней стоит.
– Давай вместе, – сказала она Бетушке с улыбкой и обхватила её. В ветвях над их головами зазвучала музыка, и они закружились. Позабыла Бетушка и про веретёнце, и про козочек, ничего не видит, кроме прекрасной девы! А та словно ивовый прутик изгибается, ничего не слышит, кроме музыки, а ноги сами собой в пляс идут! И снова плясали они с полудня до самого вечера.
Но вдруг дева остановилась и музыка смолкла. Огляделась Бетушка, солнце уже за лесом. С плачем сомкнула она руки над головой и запричитала, что ей, мол, теперь от матушки достанется.
– Дай-ка мне свою кошёлку! – молвила прекрасная дева. Бетушка ей кошёлку подала, и дева на миг стала невидимой, а потом вернула Бетушке кошёлку со словами: «Сейчас не гляди, дома отвори!» – и в тот же момент исчезла, словно её ветер унёс.
Бетушка побоялась тут же в кошёлку заглядывать, но по дороге разобрало её любопытство: кошёлка была так легка, будто в ней ничегошеньки не лежало. «Дай-ка взгляну, не обманула ли меня дева!»
Как же перепугалась Бетушка, когда увидела, что в кошёлке одни только берёзовые листья.
Горько плакала Бетушка, укоряя себя за доверчивость. От злости вышвырнула пригоршню листьев и собралась было всю кошёлку вытряхнуть, но потом подумала: «Подстелю-ка я эти листья козочкам», – и оставила их в кошёлке. Хмуро плелась она по тропинке. Боязно было домой возвращаться. Козочки опять не узнавали своей пастушки. А тут ещё мать в страхе ожидает её на пороге.
– Что за пряжу ты вчера домой принесла? – были её первые слова.
– А что? – тревожно спросила Бетушка.
– Ты утром ушла, а я стала пряжу перематывать, мотаю, мотаю, а веретено всё полное – один моток, другой, третий – веретено полно! «Какой злой дух его прял?» – с сердцем крикнула я, и в тот же миг и пряжа, и веретено исчезли – словно их ветром сдуло! Рассказывай, что всё это значит?
И тут Бетушка всё матушке рассказала.
– Это была лесная дева! – в ужасе воскликнула мать. – В полдень и в полночь они появляются и над людьми потешаются. Над маленькими девочками иногда, бывает, сжалятся и богато их одаривают. Если б я не роптала и не бранилась, была б у нас полная светёлка пряжи.
Вспомнила тут Бетушка про кошёлку: а вдруг под листьями что-нибудь есть? Вынимает она веретёнце и непряденый лён, глядит на дно и – «Глядите-ка, матушка!» – кричит она.
Мать глядит и всплескивает руками! Берёзовые листья превратились в золото!
– Прекрасная дева мне наказывала: «Сейчас не гляди, дома отвори», да я не послушалась! – сердилась на себя Бетушка.
– Счастье ещё, что всё из кошёлки не вытряхнула! – заметила мать.
Утром она сама пошла взглянуть на то место, где Бетушка пригоршню листьев выкинула, но, увы, на дороге лежали лишь зелёные берёзовые листья.
Но богатство, что Бетушка домой принесла, было и так достаточно велико. Мать купила хозяйство, у Бетушки появились красивые платья, ей уже не надо было пасти коз. Но никакое богатство, никакое веселье и счастье – ничто не доставляло ей такой радости, как пляски с лесной девой.
Её всё тянуло в берёзовую рощу, чтобы хоть разок снова увидать прекрасную деву – но прекрасная дева исчезла навсегда.
Голова и сердце птицы
Отправился однажды охотник на охоту. Долго бродил по лесу, но ничего не попалось ему на мушку. Вдруг видит – птичка. Такая красивая, что и убивать жалко. Но недолго длилась жалость; охотник выстрелил, и птичка упала с ветки. Взял он её и понёс домой. А навстречу ему старушка, увидала птицу и говорит:
– Да знаете ли вы, что за птицу несёте?
– Птица как птица, только перья уж очень хороши, – отвечает охотник.
– Так оно, да не так, сударь мой. Это – птица счастья, и кто её сердце съест, каждый день будет находить под своей головой три дуката, а кто голову съест – королём станет.
– Ты что, бабка, дураком меня считаешь? – сказал охотник с недоверием.
– Нет, сударь мой, не считаю, а коли сделаете по-моему, сами увидите да и меня вспомните, – ответила старушка и исчезла.
Охотник сообразил, что это была добрая волшебница, и радостно зашагал к дому. Два его сына, Фортунат и Алеш, выбежали ему навстречу и с криком, выхватив птичку из рук, помчались показать матери её прекрасные пёрышки. Жена тоже подивилась и спросила мужа, что он с птицей делать будет.
– Что с ней делать? Изжарь её, да поживей, да чтоб ни кусочка не пропало, не то смотрите у меня!
Сказал и ушёл. Жена птицу ощипала, насадила на железный прут и поставила к очагу сыновей, чтоб прут поворачивали да за птицей приглядывали, как бы не пригорела, а сама по делам ушла.
Мальчики стояли возле очага; один дровишки подкладывал, другой прут поворачивал, и оба, глотая слюнки, на лакомое блюдо поглядывали. Вдруг отвалилась у птицы головка, а вслед за ней сердечко выпало. Ребята друг на друга глядят – как быть?
– Братец, – говорит старший младшему, – давай-ка мы их съедим! Ты – сердце, я – голову. Всё равно в голове одни кости и отец её никогда не ест, а про сердце скажем, что у этой птицы его вовсе не было.
– Я бы, братец, с радостью, – отвечает Фортунат, – да батюшка наказал, чтоб ни кусочка не пропало, он нас и не за такие пустяки порет.
– Да он небось просто так сказал; всё равно нам всегда достаются и сердце, и голова, и потроха от птицы. Сейчас съедим или потом – какая разница?