– Сестра, пожалуйста, не надо. Я построила это место, чтобы тебя обмануть. Теперь я вижу, как ошибалась. Я могу построить для тебя все, что угодно. Хочешь, я возведу дворец, не уступающий тебе в совершенстве? Только, пожалуйста, не…
Она выпустила мою руку, переступила через порог и захлопнула дверь перед моим носом.
Мои чувства к ней угасли, как огонек свечи от дуновения ветра.
Я заперла замок и упала на колени. Меня всю трясло. Я снова стала собой – ничего не могло сравниться с этим чувством, – но все-таки я не ощущала облегчения. Меня переполняла горечь утраты. Я навсегда лишалась своего друга.
Я зарыдала. Я ведь и правда любила ее – до того, как она меня к этому принудила.
Я видела в ней доброту и уязвимость и знала, что все это не могло быть обманом. Каждый день она испытывала страшную боль. Кто же ее так мучил?
В моей голове воцарилась звенящая, болезненная пустота, напоминающая бездну, с которой я столкнулась в центре сознания Джаннулы, но в то же время отличающаяся от нее. Раньше я сама заполняла все это пространство. Я смогу сделать это снова или позволю музыке затопить себя до краев. Я найду способ с этим справиться.
Я упала на кровать без сил и уснула. Утром мне удалось проснуться вовремя, чтобы не опоздать на урок в консерватории святой Иды. Орма выслушал мой сбивчивый рассказ: я обманула ее, она заперта.
Он сказал:
– Меня поражает мантра, которую ты придумала. Будучи собой, ты знала, что это приказ Джаннуле: «Зашла в коттедж, вышла из ума». Но когда она обрела над тобой контроль – а ты предвидела, что это может случиться, – ты восприняла эти слова как предостережение, совет не заходить внутрь. И это сработало.
На самом деле, в какой-то момент я была на волосок от провала. Я пыталась об этом не думать.
– Что теперь с ней будет? – спросила я. На моих плечах по-прежнему лежал груз вины.
Он задумался.
– Полагаю, окунувшись в твое сознание, она не сможет выйти из того дома. Если она не любит сидеть одна в темноте, она потеряет к тебе интерес и вернет свой разум внутрь себя.
Находиться внутри Джаннулы было страшной судьбой. Мне до сих пор хотелось избавить ее от этой каторги. Я знала, что чувство вины останется со мной надолго.
Я задумчиво постучала флейтой по подбородку. Меня переполняла благодарность Орме за его помощь. Я так хотела обнять его и сказать, что я его люблю, но он к подобному не привык. Мы оба не привыкли. Поэтому я произнесла другие слова:
– Если бы ты не заметил… и если бы тебе было все равно… В общем, если бы ты тогда меня не предупредил, не знаю, что могло бы случиться.
Он фыркнул, поправил очки и проговорил:
– Отдай должное самой себе. Ты прислушалась к моим словам, хотя я сомневался, что ты это сделаешь. А теперь давай начнем. Сыграй-ка мне сюиту Тертиуса.
9
Когда Джаннула заговорила со мной голосом Джианни, воспоминания лавиной обрушились на меня. Я выбежала из камеры, протиснулась мимо озадаченного Моя и бросилась в свою комнату в Палашо Донкэс. Зарывшись под одеяла, я пролежала без сна до утра, снова и снова переживая то, что когда-то произошло: предательство Джаннулы, ужас от случившегося, чувство вины, бесконечную тоску.
Чуть только рассвело, я постучала в дверь Жоскана. Он открыл лишь через несколько минут. У него был заспанный вид, и он на ходу заправлял рубашку в бриджи, которые, очевидно, только что натянул.
Из меня посыпались торопливые, жалкие слова:
– Я тут подумала. Не нужно везти дикаря в Сегош.
– А что вы предлагаете? – хрипло спросил Жоскан. Видимо, я и правда его разбудила. – Отпустить его обратно на волю?
Если Джаннула заставила его говорить, значит, она могла последовать за нами при помощи его когтистых ног – она ведь когда-то гуляла по Лавондавилю в моем теле. Я не знала, что ей нужно, но хотела держаться от нее как можно дальше.
– Разве лорд Донкэс не хотел заключить его в тюрьму прямо здесь – в том месте, где произошло убийство?
– Он бы предпочел поступить именно так, – сказал Жоскан, сложив руки на груди. – Вчера я был вынужден не на шутку испытать его терпение и привести тысячу аргументов, чтобы он позволил нам забрать это существо в Сегош.
– Значит, он обрадуется, узнав, что вы передумали.
– А что вы прикажете делать, когда мне в следующий раз понадобится переговорить с ним или любым другим баронетом? – резким тоном спросил Жоскан. От неожиданности я отпрянула назад – никогда раньше я не видела, чтобы он на кого-то сердился. – Я обращаюсь к ним от лица графа Пезавольта, – продолжил он, – но я должен соблюдать осторожность. Он не какой-нибудь наследный монарх, благословленный небесами, чьи прихоти нельзя ставить под сомнения. Он руководит страной только благодаря поддержке баронетов. Вчера я значительно истощил запас доверия лорда Донкэса и не могу позволить себе попасть в неловкое положение. Если я брошу его позволение ему же в лицо, он тут же усомнится в том, что мне – и графу – можно доверять. А это, несомненно, подорвет баланс сил.
Мне было нечего ответить. Он понимал особенности политики Ниниса, а я – нет. Я слегка поклонилась в знак согласия и пошла прочь, намереваясь проведать Абдо в лазарете. Жоскан, видимо, понял, что повел себя со мной слишком сурово, и крикнул мне вслед:
– Серафина, если вы опасаетесь за нашу безопасность, мы его свяжем. Восьмерка знает толк в своем деле.
Я обернулась к нему и подошла на несколько шагов, после чего снова поклонилась. Я улыбалась, чтобы скрыть безумный ужас, поселившийся в моем сердце. Солдаты Восьмерки могли связать Джианни по рукам и ногам, но меня пугала женщина, которой удалось связать его разум.
Обратный путь до столицы занял у нас в два раза меньше времени, чем путешествие в горы. Во-первых, теперь мы ехали по хорошим дорогам, а во-вторых, нам больше не нужно было никого искать. Жоскан знал, где менять лошадей, и всегда мог сказать, безопасно ли продолжать путь после наступления темноты. Что касается Джианни Патто, солдаты связали ему руки и опутали его туловище свинцовой цепью, напоминающей конскую упряжь. Он с легкостью поспевал за нашими лошадьми и не пытался ни на кого напасть, а в его голубых, как лед, глазах сохранялось отсутствующее выражение.
Я следила за ним с зоркостью ястреба, но Джаннула больше не пыталась говорить его голосом. Приходя ночью в сад гротесков, я ощущала болезненную пустоту на том месте, где раньше жил Малыш Том.
Абдо мучился от боли и почти не разговаривал. Казалось, что кинжал не только перерезал сухожилия на его запястье, но и проткнул его неугомонный, радостный дух. Как ранение скажется на его способности танцевать? Если бы меня лишили возможности играть музыку, это стало бы для меня смертельным ударом. Я не сомневалась, что танцы значили для Абдо не меньше. Солдаты везли его по очереди – даже те, которые когда-то при виде его делали знак святого Огдо. Прежде всего он был ребенком, и это вызывало в них сочувствие. Он сидел, скрючившись, на передней луке седла и опирался головой на чьи-нибудь блестящие доспехи.
Когда перед нами наконец замерцали огоньки столичных факелов, уже наступила темнота и на поля опустился туман. Два самых юных солдата радостно вскрикнули и пришпорили коней, наперегонки поскакав к городским воротам.
– Ох уж эта молодежь, тратит молодость понапрасну! – рассмеялся Мой, который вез Абдо на своей лошади.
Из сторожки послышались встревоженные окрики. В ответ наши солдаты завопили что-то в меру неприличное. За семь недель путешествия мой нинийский пополнился одними грязными ругательствами. Стражи отозвались в той же манере, и со всех сторон зазвучал смех.
Железные засовы жалобно заскрежетали, и городские ворота распахнулись. Из-за них тут же показался миниатюрный бледно-серый ослик, на котором восседала дама Окра Кармин, в свою очередь, извергавшая из себя ругательства; за ней следовал человек в темных одеяниях. Свет факелов отражался от очков дамы Окры, а на ее губах играла презрительная усмешка.
– Перестань смотреть на меня с таким изумлением, – крикнула она, пришпорив своего крошечного скакуна. – В последнее время у меня были дурные предчувствия на твой счет, Серафина. От них у меня болел живот, будто от гнилой свеклы.
– Я больше ассоциирую себя с репой, – ответила я, решив парировать ее выпад нелепой шуткой.
Она коротко рассмеялась, а потом крикнула что-то по-нинийски суровому мужчине, ехавшему вслед за ней.
– Это доктор Белестрос, личный врач графа Пезавольта, – пояснила дама Окра. – Абдо, если хочешь и дальше делать сальто и кувырки, сейчас же отправляйся во дворец с этим парнем.
«Не нравятся мне ее предчувствия, – проворчал Абдо. – Она лезет в жизни людей без их позволения».
«Мне кажется, она ничего не может с этим поделать», – сказала я.
«У нее только что было видение насчет Моя».
– Мой! – крикнула дама Окра. – Не нужно передавать ребенка врачу, вы его уроните. Езжайте вслед за доктором Белестросом в Палашо Пезавольта.
– Хорошо, мадам посол! – Мой склонил голову перед дамой Окрой в знак почтения и пропустил доктора Белестроса вперед. Прежде чем они ускакали прочь, Абдо успел встретиться со мной взглядом. В темноте я не смогла рассмотреть выражение его лица.
«Там о тебе хорошо позаботятся. Увидимся завтра», – сказала ему я. При мысли о том, что его запястье наконец осмотрят подобающим образом, меня накрыла волна облегчения. Абдо ничего мне не ответил.
Позаботившись о руке Абдо, дама Окра направила своего ослика к остальным нашим охранникам. Джианни Патто покорно стоял позади лошадей, разинув свой кривой рот. Громко фыркнув, дама Окра спросила:
– Полагаю, это новый член нашей большой омерзительной семьи? Ты не говорила, что он такой вонючий.
– Не смогла подобрать правильных слов, – отозвалась я.
– Жить у меня он не будет, – отрезала пожилая женщина.
– Строго говоря, он находится под арестом, – вставил Жоскан, останавливая своего коня рядом с моей лошадью.