Это был Аристотель. Семнадцати лет он покинул родной город Стагир на берегу Стримонского залива, чтобы надолго поселиться в академии Платона. Его притягивала к Афинам не только необычная популярность философа.
Он мечтал о знаниях, которые ему удастся почерпнуть из редчайших научных рукописей в библиотеке Афинской академии, а также из личных бесед о геометрии и философии с Платоном.
Двадцать лет пробыл Аристотель в Афинской академии, пока не убедился, что там занимаются пустыми разговорами. Все яснее становилось, что учение об идеях - это грозная опасность для истинной науки, основанной на опытах и реальных фактах, на правильном их объяснении.
- И учитель, и истина мне дороги, - заявил однажды Аристотель, - однако священный долг велит отдать предпочтение истине. Как же можно согласиться с Платоном в том, что естественные тела состоят из геометрических фигур треугольников и каких-то умопостигаемых бестелесных сущностей - идей...
Выбравшись наконец из лабиринта громких фраз платоников, Аристотель понял, против чего и за что надо бороться. Он покинул Афины и поселился в Мидии. Затем несколько лет был воспитателем наследника македонского престола, будущего великого полководца Александра Македонского.
Вернувшись в Афины, Аристотель основывает собственную философскую школу - Ликей. Щедрая поддержка Александра Македонского позволила ему собрать ценные ботанические и зоологические коллекции, а также большую библиотеку. Здесь он объединил виднейших греческих ученых, ставивших на первое место не фантастическую теорию идей, а точное описание природных и общественных явлений.
Работа закипела. Вскоре накопилось столько материала, беспорядочного и разрозненного, что возникла серьезная опасность в нем запутаться. Никто не знал, как объединить бесчисленные факты в одну систему.
Это была задача трудная. В самом деле, если все без исключения должно быть строго доказано путем последовательных умозаключений, то получится бесконечность выведения одних истин из других, которая, в конце концов, заставит спросить: а откуда выведены те предпосылки, на которые мы опираемся? Что взять за первооснову? С чего начать?
Беспокойные взоры учеников обратились на учителя.
Не зная, как разрубить гордиев узел, Аристотель был вынужден отступить на позицию Платона и признать, что во главе каждой отрасли знания должны быть поставлены исходные допущения, принятые на веру и будто бы не нуждающиеся в обосновании в силу своей очевидности. Появились так называемые аксиомы. Все же остальное, что к данной отрасли относится, должно выводиться путем логических умозаключений, то есть доказательств.
Пересмотреть под этим углом зрения весь накопившийся материал, привести в систему разрозненные отрывки геометрических знаний - вот в чем заключалась главная задача, которую Аристотель завещал геометрии.
Как потом указывал греческий комментатор Прокл, за решение такой задачи принимались Гиппократ Хиосский, Февдий Магнезийский, Гермотим Колофонский и многие другие. Однако их произведения померкли в свете бессмертного сочинения математика Евклида.
Жил этот математик в Александрии, где и основал свою геометрическую школу. Он собрал не только все элементы геометрии, но и привел их в одно целое, доказал все, что было до него доказано другими не столь убедительно...
На этом прерывалась рукопись Корташевского. Николай долго еще сидел над ней, задумавшись. Она затрагивала самые важные вопросы, волновавшие геометров. Он тоже преклонялся перед подвигом Евклида. Но тут же возникало недоразумение. Как мог такой великий математик считать аксиомы продуктом чистого разума?
Или Григорий Иванович чего-то не дописал, или он сам, Николай, чего-то недопонял. Так что же признать за основное? За начало всех начал? Вечную и неизменную идею или вещественный мир? Если основным началом является природа, могут ли платоновские идеи быть источником исходных геометрических положений? Не в этом ли причина всех недоразумений в "Началах"?
Николай отложил рукопись. Он смотрел теперь в окно, поглощенный мыслями.
Главный вопрос, возникший у него еще при чтении "Критической истории философии", оставался без ответа.
Необходима была чья-то поддержка.
С рукописью в руках вышел он из комнаты Сергея, подошел к двери Корташевского. Дверь была раскрыта, но, кроме Каменского, в кабинете оказалось целое общество:
адъюнкт Запольский, бухгалтер гимназической конторы Ахматов, учитель рисования Чекиев.
Николай нерешительно переступил порог и, поклонившись присутствующим, протянул Корташевскому рукопись:
- Григорий Иванович, я зайду в другой раз.
- Приходите в следующий понедельник, - ответил Корташевский. Непременно.
В подъезде Лобачевский увидел стремительно бежавшего Сергея.
- Николай? Вот кстати, - обрадовался тот. - Мы с Мисаилычем сейчас от нашего директора. Представь себе!
Уломали его. Разрешил-таки ставить нам спектакль в спальной комнате казенных в$щитанников. Играем комедию Веревкина "Так и должно". Ты в роли судьи. Согласен?
- Придумаешь! - испугался Николай. - В жизни еще не играл и не собирался.
- А ты подумай, подумай! Здорово получится. Не пожалеешь! - выпалил Сергей и, толкнув Лобачевского в плечо, помчался вверх по лестнице. Подумай серьезно! - донесся голос его уже со второго этажа.
На следующий день у студентов и гимназистов было вдоволь хлопот. Торопились до субботы выучить роли, приготовить костюмы, сшить из простыней занавес и перегородить им большую длинную комнату.
В субботу на этой сцене, освещенной сальными свечами, с большим успехом была впервые разыграна комедия Веревкина.
Старый Доблестин, роль которого исполнял Сережа, явился в солдатском изорванном сюртуке, похожем на такой же сюртук одного из гимназических сторожей-инвалидов. На голове у него красовался напудренный мелом парик из пакли, а на руках - цепь, снятая с дворовой собаки.
Зрителей было много: университетское и гимназическое начальство, профессора, адъюнкты, учителя с женами и дочерьми. Студентов и гимназистов набилось на задних скамейках столько, сколько могло там поместиться. Хлопали все без конца, не жалея ладоней. После спектакля Николай подошел к Сергею. Тот, разгоряченный успехом, вытирал свое лицо, измазанное мелом.
- Ловко придумано? То-то же!.. Ну? - спросил он. - Будешь играть?
- Кажется, буду, - сказал Николай. - Только вот роль бы мне какую поменьше.
- Хорошо. Найдем. Это, знаешь, как болезнь прилипчивая. Начнешь и не отстанешь.
С разрешения попечителя казенным студентам "в награду за их отличное прилежание" для спектаклей предоставили удобную классную комнату: она разделялась пополам двумя колоннами.
Но веселое увлечение театром неожиданно обернулось крупным скандалом. Александр Панаев упросил Аксакова, "директора театра", дать ему в драме "Следствие примирения" роль генерала. Этот генерал, погибающий в конце пьесы от выстрела, должен был произвести впечатление и на барышню, которой Панаев очень уж интересовался.
На репетициях, однако, выяснилось, что Панаев для роли не годится.
- Провалит пьесу! - возмущались актеры. - Хреоуем передать роль Балясникову. Он у нас самый смелый.
Но директор труппы с этим не пожелал считаться. Лобачевский не выдержал: на репетиции, во время диалога Аксакова и Панаева - "генерала", подошел и стал между ними.
- Александр, вы с ролью не справились. Откажитесь, - потребовал он.
Панаев побледнел и не сказал еще ни слова, как вспыльчивый Сережа взорвался.
- Кто же здесь директор, я или ты? - крикнул он запальчиво. - И не твое дело указывать ему, дворянину.
Лобачевский, задыхаясь, шагнул к нему с крепко сжатыми кулаками. Но, к счастью, Балясников и другие студенты успели схватить его за руки.
- Пустите, - сказал Николай. - Не трону.
Затем, ни на кого не глядя, повернулся и вышел из комнаты.
Оставшиеся посмотрели на Сергея.
- Все равно этой роли не играть Александру, - сказал Панкратов. - Не упорствуйте, Аксаков, мы все находим, что роль надо передать Балясникову.
Панаев, смущенный, отошел в сторону.
- Ах, так| - вскипел Аксаков. - Тогда и я отказываюсь от своей роли.
Но, к его изумлению, в ответ раздались голоса:
- Вот и верно, снять его!
- И в театре ему делать нечего. "Зазнался. Кто за исключение?
Все дружно подняли руки.
- Еще пожалеете об этом! - крикнул пораженный Аксаков. Он схватил за руку молчавшего Панаева и повел его из комнаты.
Все переглянулись.
- Ничего, - успокоил Балясников. - И без них справимся...
В это время Николай размашисто шагал по улице.
"Не мое дело указывать, - повторял он, возмущаясь. - Дворянину! Однако не дворянскими грамотами устилается путь к знаниям".
Он пришел домой не скоро. И только тут с новой болью подумал, что гордость не позволит ему ходить на квартиру к Григорию Ивановичу - в дом, где живет Аксаков.
Не знал тогда Лобачевский еще об одном обстоятельстве, которое вскоре должно было навсегда разлучить его с любимым учителем.
Корташевский с первых дней жизни Казанского университета горячо отстаивал его независимость, предусмотренную уставом. На заседаниях совета он требовал отделения гимназии от университета и всегда резко выступал против Яковкина.
Казанский университет уже становился колыбелью многочисленной семьи молодых ученых. Тем горячее возмущался Корташевский небрежным отношением профессоров-немцев к своим обязанностям преподавателей и воспитателей. Студенты жаловались ему, что "вместо законного и беспристрастного экзаменования все они подвергаются смеху экзаменаторов-немцев". Но чем больше сближался Григорий Иванович с воспитанниками, тем большую ненависть к себе вызывал он у Яковкина и преподавателейиноземцев. Обстановка в университете усложнялась. Этому во многом способствовало и неопределенное положение совета. Еще два года назад, сразу же после отъезда Румовского, Яковкин издал приказ о том, что "собрание профессоров и адъюнктов будет именоваться по-прежнему советом Казанской гимназии, хотя будет сообразовываться сколько возможно с предписаниями, в уставе университета изображенными...". Такая формулировка давала широкий простор для своевольного управления. Корташевский возмутился и подал письменное мнение о том, что положение совета гимназии недостаточно для руководства при решении дел университета.