Бартельс был тронут. Его большие голубые глаза блеснули. Опять он протянул руку, и Николай почтительно пожал ее.
- Что же касается критической оценки ваших взглядов, - сказал профессор, уже стоя в дверях, - то при всем желании вряд ли смогу быть компетентным судьей. Ведь я не философ, а математик. Вот скоро в Казань приедет мой старый приятель Броннер. Он, говорят, назначен в университет ординарным профессором на кафедру теоретической и опытной физики. Очень осведомленный человек, особенно в различных областях естествознания. Я вам помогу завязать с ним дружбу.
...Знакомство Лобачевского с профессором Францем Бронпером произошло совсем случайно, без участия Бартельса.
Как-то в начале ноября, под вечер, Николай зашел в книжную лавку Пугина в Гостином дворе. На столах и полках лежали грудами новые и подержанные книги на русском, французском, немецком и латинском языках.
Здесь можно было найти светские романы, богослужебные церковнославянские книги, научные трактаты, учебники, "травники" (так назывались древнерусские лечебники).
Тут же продавались географические карты, гравюры, картины. Имелись даже семена редкостных растений: альпийского льпа, суходольного американского риса, китайской конопли.
Лобачевский с интересом перебирал новые приобретения книжника. Это были старинные книги в кожаных переплетах. Некоторые сильно потерты, на одной даже видны следы огня...
"И книги имеют свою судьбу", - невольно вспомнилось юноше древнее изречение. Его внимание привлек один трактат на латинском языке, изданный в 1617 году в Амстердаме, и он долго не выпускал его из рук. "Об обращениях небесных сфер", - прочитал Николай на титульном листе книги, едва поверив своим глазам. Это было великое творение Коперника. Первое издание.
Заметив, с каким восторгом юноша рассматривает книгу, продавец тут же стал набивать ей цену:
- Правильно изволили сказать, редчайшее издание.
За него и десятки не жалко... Вам, студенту-любителю, так и быть, уступлю за трешницу...
Николай сунул в карман руку. Чудес не бывает: как и ожидал, нащупал там всего лишь несколько монет. Но Коперник...
- Отложите для меня, зайду после, - попросил он.
- Слушаюсь, - отозвался торговец и, отложив в сторону эту книгу, придвинул Лобачевскому следующую, на греческом языке.
- "Физика", - прочитал Николай, а ниже: - Аристотель.
С трепетом развернул он пожелтевшие страницы. Вдруг чья-то сильная рука легла на его плечо, и звонкий голос проговорил по-гречески:
- Вы давно интересуетесь Аристотелем?
Николай оглянулся. Рядом с ним стоял человек лет пятидесяти, с проницательными узкими глазами на скуластом лице.
- Будем знакомы: Броннер, он же Аристотель, - произнес он, улыбаясь, но, заметив, с каким удивлением рассматривает его юноша, спросил: Простите, на каком языке могу с вами объясняться?
- Можно и по-немецки, но я понял все, что вы сказали, герр Броннер, ответил Николай на греческом языке.
- Раз вы знаете столько языков, значит, не иначе, как вижу я перед собой студента Лобачевского! - воскликнул по-немецки Броннер, протягивая руку. - Вот неожиданность! Очень рад познакомиться. Только что профессор Бартельс говорил о вас... Что это за древняя книга, которую вы купили? спросил он, указывая на ветхий томик, отложенный продавцом.
- Трактат Коперника "Об обращениях небесных сфер", - ответил Николай. Но я пока еще не купил его.
- Почему?
Николай пожал плечами.
- Бедный студент? - улыбнулся Броннер. - Понимаю.
Но упустить вам такую книгу нельзя. Берите. Я уплачу.
Расплатившись, они вышли на улицу. Было холодно и сыро. Порывистый ветер с Волги трепал голые деревья, заставлял прохожих поеживаться. Тонкое форменное пальто Лобачевского не согревало. Решили поторапливаться.
- Вы сейчас не заняты? - спросил Броннер. - Проводите меня к университету. - И, непринужденно взяв смущенного юношу под руку, профессор повел его по Воскресенской улице.
- Я знал вас уже по рассказам Корташевского и Бартельса. А тут еще такая встреча - с Аристотелем в руках...
Ваши поиски в геометрии, как мне говорили, оригинальны.
Я тоже в такие, как ваши, годы увлекался...
- Чем, господин профессор? - нетерпеливо прервал Николай.
Броннер внимательно посмотрел на студента.
- Чем?.. Нет, я сначала расскажу вам о другом, чтобы вы могли понять меня... Пятьдесят лет назад в небольшом придунайском городе Гехштадте родился белобрысый мальчик. Отец его был рабочим и выделывал кирпич, за который получал гроши. Другим источником заработка была...
не удивляйтесь, его скрипка. Да, да, кирпич и скрипка.
Не странно ли, правда?
Лицо Броннера казалось теперь каким-то болезненным, голос его звучал не так звонко. Передохнув, он спросил:
- Мой молодой друг, я не заставляю ли слушать вас неинтересное?
- Что вы. герр профессор! Напротив, я рад, - заверил Николай. - Со мной так не часто разговаривают, - неожиданно докончил он.
- Так, так, - протянул Броннер. - А мне тоже не часто приходится рассказывать. Но раз вы пожелали выслушать историю мальчика до конца, так слушайте...
Мальчик был живой, сообразительный, очень любил читать. Но где взять книгу, когда в семье даже хлеба не хватало? И постригся он в монахи, получив право жить в отдельной келье и заниматься в богатой монастырской библиотеке. За последнее мальчик со всем готов мириться, даже с мышами, которых в келье было такое множество.
В библиотеке он усердно изучал математику, механику и физику, мечтая о летательной машине, о вечном двигателе.
Научные занятия оказались настолько успешными, что монастырские пастыри отправили его в католический университет города Эйхштадт. Он представил вступительный реферат "О том, как пробуждать в юноше любовь к самостоятельному мышлению"...
Неожиданно прервав свой рассказ, Броннер остановился у парадного подъезда величественного белого здания с антресолями, охраняемого часовым и каменными львами.
- Что это за дворец?
- Дом губернатора, - сказал Николай. - А вон то, желтое, на целый квартал, мимо которого мы только что прошли, - духовная семинария...
- Ах так! Значит, есть где работать, если выгонят из университета! засмеялся профессор.
- Разве были вы священником?
- Н-да... - неопределенно сказал Броннер. - Давайте продолжим наш рассказ... Так вот, в начале 1782 года молодой монах, уже в Эйхштадте, серьезно продолжал заниматься математическими науками, особенно землемерием и астрономией. Мысль о бесконечности Вселенной, о неисчислимом множестве солнечных систем, подобных нашей и, может быть, населенных живыми существами, не давала ему покоя. Религиозные книги его больше не удовлетворяли. Он отрекся от монашеского, принятого им в детстве, обета и вступил в орден иллюминатов [Название ордена происходит от латинского слова "просвещение"], получив условное имя - Аристотель. Но в 1785 году правительство разогнало всех иллюминатов. Бывший монах бежал в Швейцарию, где всецело посвятил себя науке. Там он приобрел известность и после долгих лет скитания приехал наконец в Казань, в "окно Азии"... Вот и вся моя история, - добавил Броннер у входа в университет.
- Ваша? - удивился Николай.
- Да, моя собственная, - кивнул профессор. - Войдем? - предложил он, взявшись за дверную бронзовую ручку.
- Благодарен вам, гедзр профессор, за доверие... Но я сейчас не могу...
- Понимаю... Заходите ко мне чаще. До свидания.
- До свидания! - воскликнул Николай, почтительно отворив перед Броннером двери.
Встречи Лобачевского с Броннером стали частыми, а беседы их - более откровенными.
Они говорили о науке, о просвещении в России, гнусном крепостном праве.
Бунтарски настроенный, профессор в такие минуты преображался: глаза его пылали, на лице напрягался каждый мускул.
- Рождается ли сын дворянина со шпорами на пятках, а сын крестьянина с хомутом на шее? - спрашивал он, возбужденно шагая по комнате. - Народ не сознает своей мощи, не понимает и размеров насилия, от которого сам страдает. Ибо забит он, забит и неграмотен. Кому же надлежит взять просвещение в свои руки? Только молодежи! Это ваш священный долг перед народом.
Николай уходил от Броннера воодушевленный.
И в спальной камере, несмотря на предостережения Бартельса, держал на своем столе рядом с книгами Аристотеля, Коперника, Ломоносова произведения Вольтера и Дидро...
"Чем больше читал он, тем резче проступали в нем черты вольнодумства и своеволия", - писал в своем донесении неотступно следивший за ним Кондырев.
Николай тем временем по-прежнему бывал на всех уроках профессоров Бартельса и Литтрова, продолжая под их руководством научную работу над различными вопросами высшей математики. За повседневными хлопотами не замечал он, как над головой у него сгущались черные тучи.
В инспекторский "шнуровой журнал" попадало все, что могло бы очернить вольнодумца, - от выдуманных сообщений о "самовольных отлучках" до более серьезных обвинений. К ним Кондырев относил "нарушения правил, свойственных благородно воспитываемому человеку, проявление высокомерия и неповиновения начальству".
Клевета субинспектора возымела действие, и гроза наконец разразилась. В протоколе витиеватым почерком было написано: "За постоянное соучаствование и потачку проступкам студентов, грубость и ослушание Лобачевскийстарший наказан публичным выговором, лишением звания камерного студента, права получать шестьдесят рублей в год и отпуска до разрешения начальства".
Затем последовал новый, более страшный удар.
В начале мая Яковкин собрал всех воспитанников университета в актовом зале, чтобы в торжественной обстановке зачитать им только что полученный из Петербурга царский указ, где говорилось: "казенных студентов-разночинцев, уличенных в важных преступлениях, исключать из университета и отсылать в солдаты. Из дворян же таковых представлять его величеству..."