— Заказы большие пошли, одному тебе не управиться, не подставить ли под перву руку еще и вторую — полегче будет.
И называет хозяин Гордея.
Поликарп расписал своего друга как следует: назвал человеком зряшным, пустым, со всеми ярыжками, забулдыжками-де Гордей ладит, заглазно хозяина костит, и дома-то не ночует, а все у сударок, и на исповедь и на причастье не ходит, и мануфактуру с фабрики тайком хлудит. А что касается узоров, то списывать он не может, только портить станет, надо другого найти.
И прочит за подручного к себе сестрина сына.
Маракуша все это на заметку взял, велел следить за Гордеем и обо всем докладывать.
Только Поликарп из конторы, Гордей ему навстречу к хозяину идет.
Поликарп и начал наговаривать, будто хозяин житья не дает, мастеров ругает, узорами недоволен.
Гордей все ж пошел к Маракуше, не велика, мол просьба: своей девке батисту на платье хотел попросить.
— Что же ты мало просишь, на одно платье? Проси на два.
— Мне много-то не надо, — отвечает Гордей. — Да и отрабатывать больше придется.
Не внял он сразу, куда хозяин гнет.
А Маракуша все кочевряжится.
— Нет, на одно тебе мало, что тогда в кабак-то понесешь? Украдешь, что ли?
Гордей пунцовым ситцем вспыхнул, но сдержался.
— Признаться, по кабацкой части я не охоч. Коли на два платья раздобришься, давай, отработаю.
Маракуша как закричит:
— Разгорелись глаза! Ступай вон, ничего не получишь. А самовольно возьмешь, под острог подведу. Все я про тебя знаю.
Так и ушел Гордей ни с чем. Пожалел: зря не послушал упрежденья Поликарпа. Ну да ладно, вперед наука.
А Поликарп шепчет:
— Надень штаны с запасцем да обмотайся батистом. Вот тебе и подарок для невесты. Сколько раз я так делал. Сторожу в будке моргну, все будет шито-крыто.
Гордей обеими руками замахал. На многих отделочных жить приходилось, а ленточки чужой не украл. Легко пятнышко нажить, да не легко его смыть. Худая слава придет, никаким нарядом ее не прикроешь. Не согласился, одним словом, воровать.
Погода-то в ту пору разненастилась. Один день солнечный, а то вдруг и польет, и польет дождик. К ненастью у Гордея и прежде ноги побаливали, а тут на грех еще понамял, лодыжки натер. Обуваться, разуваться — одна маята. Гордей снимал сапоги, бросал их в угол за ящик, да так босиком и шлепал. А то после этого и домой босой пойдет, — сапоги через плечо.
Поликарп однова глянул на сапоги эти, да и вздумал каверзу.
Сначала Маракуше дохнул: Гордей-де слово дал своим артельным — обману хозяина, достану батиста.
Маракуша инда позеленел весь. Сторожу строго-настрого приказал: пуще всего на выходе за Гордеем приглядывать.
И как в воду Поликарп глянул: вечером упредил хозяина, а на другой день приемщики батисту не досчитались.
За смену-то Поликарп раза три в сушилку завертывал, все Гордею шептал:
— Батист воруют, смотри, в будке обыск будет.
Гордею хоть обыск, хоть два — у него кисет в кармане, да сапоги через плечо — вот и вся амуниция.
В обед глянул Гордей в граверную, видит — парень над новым узором тужится. Вырежет, выведет, манерку оттиснет, понесет купцу, а тот не принимает. Хоть ты что хошь делай, не берет — да и все. Осовел Поликарп. Гордей взял медный валик да кой-что и обозначил. На другой день в обед еще подбавил, на третий день узор стал на дело походить. Поликарп через плечо Гордеево на узор глядит, губы кусает, завидует: увидит хозяин эту поделку, сразу поймет, кто настоящий мастер, и тогда все подвохи Поликарпа пропадут зря.
— Эх бы, покурить! — говорит.
Гордей-то доверчив был. Ему плутовство ни к чему.
— У меня, — говорит, — наверху в сушилке пиджак у стены в углу, за ящиком, там, где сапоги стоят.
Метнулся Поликарп за кисетом: «Ты, мол, работай, можа, на твоем узоре хозяин остановится, я не против».
А у самого от этой думы в глазах мутит.
Взял Поликарп кисет, сделал, что надо, собрался было выходить, вдруг слышит: вроде за ящиком кто-то есть. Глянул, а там Петька-Медячок притаился, лежит на полу в рванине. Вытащил его Поликарп из-за ящика и к ремню.
— Ты зачем пришел, медная твоя душа? Батист воровать? Али за мной подглядывать?
Медячок всплакнул:
— Я к дяде Гордею пришел.
Довел Поликарп Медячка до проходной будки, стукнул лбом в дверь, пригрозил:
— Еще раз попадешься — в шайке с красками выкупаю, да так и пущу вороньим пугалом, людям насмех.
Побежал Медячок вдоль по слободке к слепому деду. Поликарп аж испугался: бежит мальчишка, а пятки у него по камням звенят, искры сыплются. В толк не возьмет: ни это Медячок, ни еще кто.
Принес Поликарп кисет. Закурили. Гордей кое-как отстоял смену, портянки в голенища сунул, сапоги на плечо — и домой.
У будки толчея. Сам Маракуша со сторожем рядом. Народу скопилось — вся фабрика. Опять батисту не досчитались. Подошла Гордеева очередь. Маракуша прямо к сапогам тянется, в голенищах шарит. Гордей приговаривает:
— Поищи, поищи, там золото припасено.
Маракуша из одного сапога портянку вытащил, а за нею тянет сверточек батисту. Из другого сапога — тоже. Гордей и обомлел.
А хозяин издевается:
— Своя посконь жестка, видно, хозяйский-то батист помягче? Так, что ли? Нашел я в твоем сапоге пять аршин, а взыщу с тебя за все пять кусков. Да еще и в острог представлю.
Дело-то обернулось хуже быть нельзя: не чиж, а в клетку садись. Все Поликарпово шельмовство вздумали Гордеем покрыть. Приуныли артельные в сушилке. Зато Поликарп доволен: соперника своего убрал и от хозяина награду получил за новый, Гордеев-то, узор. Не упустил случая конторщиков племянник и этот узор присвоить.
Заказ по новому узору большой дали, не на одну неделю, да только вдруг ни с того, ни с сего стал узор блекнуть, — можа, краски дрянные попали, а можа рисунок следовало поправить, почистить. Работали, торопились. За полночь и остался Поликарп один, приспособился к медному валу, узор доводит, чистит. Нажал он покрепче, и словно что под рукой хруснуло, диви березовое полено с морозу. Развалился вал на две половины, и выскочил из-за машины паренек, обличьем на Медячка сшибает. Рябятишек в те поры на фабрике было хоть отбавляй — и ткали, и пряли с большими наравне. Всяческие были: рябые и рыжие, всех-то рази запомнишь. Поликарпу было показалось: вроде это Петька. Прикрикнул он:
— Чего в неурочные часы где не след шляешься?
И хотел вытурить.
Да не тут-то было: Медячок и пошел, и пошел прыгать, кувыркаться, легкий, ровно кузнечик, — и под стол и на стол, мимо носа шмыгает, а ухватить не ухватишь.
У Поликарпа не только волчий зуб, а и лисий хвост был. Говорит прыгуну:
— Расторопный ты, парняга, поди ко мне в ученики, я облажать тебя буду.
А сам поближе к прыгуну. Ну, тот тоже не промах: от Поликарпа — прыг, прыг, да и сел верхом на валик.
— Так к тебе и пойду, ты вон Гордея облажал, да и в острог и запрятал.
Поликарп шугнул Медячка, а он сел на подоконник да опять за свое:
— Мастерством его завладел, да хоть бы с места не спихивал.
Поликарп грозит сказать старшему конторщику, выгнать парнишку с заведения. А попрыгун нисколько не боится.
— Тебе не привыкать наушничать.
Поликарп думает: ладно, пес с ним. За другой валик взялся. Только он линию повел — и этот валик раскололся. Вовсе Поликарп из себя вышел, да как швырнул одной половинкой в надоедника. Медячок откачнулся, а то бы ему Поликарп голову снес. Половинка в стену стукнулась, аж искры посыпались. А Медячок поднял половинку и давай честить Поликарпа:
— Все равно у тебя ничего не получится, чужое-то в прок не пойдет.
Не стерпел мастер и другой половинкой швырнул в прыгунка. А прыгунок извернулся, поднял обе половинки, стал посредине, сложил их вместе, да и скрылся в них с головой, пропал.
Глядит Поликарп: лежит на полу медный валик, целый, а прыгунка нет. У Поликарпа руки, ноги задрожали: что за притча такая, не поймет: то ли померещилось это ему, то ли взаправду было.
Купец с хозяином поторапливают, а у Поликарпа дело из рук валится: уставит, пустит, придет Маракуша, посмотрит — не годится. Ну, прямо хоть с другой печатной мастера зови.
Вот тут-то хозяин и вспомнил про Гордея. Улик против него, кроме подметных тряпок, не оказалось, с фабрики кого ни вызовут, все в один голос: человек, мол, степенный, ничего за ним не водилось. Ну, и отпустили его.
В обед заявился Гордей на фабрику. Все прямо к нему. Поликарп целоваться лезет, а у самого кошки на душе скребут.
Нивесть откуда, Медячок выскочил, да как закричит:
— А я видел, как Поликарп тебе батисты в голенища совал. Теперь он на твоем узоре работает.
Тут у Гордея аж язык отнялся. Уж чего-чего, а такого подвоха он и не ожидал.
Поликарп мальчишку прочь гонит, медным бесом ругает, а мальчишка знай свое ладит.
Взял Гордей за вороток Поликарпа.
— Скажи до совести, твоих рук дело? Мне узора не жаль, но сердце мое уважь, скажи: правда ли?
Поликарп отрекается, сам-де узор выписывал. Гордей в таскалку подался, оторвал кусок ситца, вынес на двор и сразу узор признал.
— Мой! — кричит.
Что и поднялось! Народ-то за Гордея, а старший конторщик за своего.
Ну, дальше — больше. Поликарп примету показать просит.
— Есть примета! — говорит Гордей.
Раскинул он лоскут над головой, к солнцу, все как глянули, так и увидели — в том узоре-то, цветах метка вкраплена, две буквы Г: Гордей Гордеев.
Медячок пляшет, руками машет, медными пятками по дикарикам звякает, старшему конторщику язык кажет.
Схватил конторщик метлу, да за рыжим прыгунком. А мальчишка и пошел шнырять по двору: где на бочку вскочит, где через шайку перемахнет, только пятки звенят, угонись за ним, попробуй.
Кто кричит:
— Медячок появился!
А кто:
— Да и не Медячок, только похож на него.
А третьи:
— Глянь, у него пяташки медные, чу, звенят.
Петька от метлы прыгает, в ладоши медные бьет, пяткой о камень пристукивает. Прыгнул в окно, оттуда в красильню. Поликарп с конторщиком за ним. Медячок схватил медный валик да как бросит под ноги. Споткнулся конторщик и не заметил, куда попрыгун задевался. Поликарп ладит, что залез-де в медный валик, а конторщик свое: из окна в крапиву шмыгнул, за городьбу выскочил.