— Тут нечего извиняться, — великодушно ответил Гассан. Он наклонился поднять альбом, оброненный Рустамом. — Довольно хорошенькая, — заметил он, едва взглянув на женщину, наполовину скрытую фигурой Баги Нахида. — Я рад, что ты в такой прекрасный день проводишь время на природе, а не прячешься в своих комнатах.
Он вроде бы по-дружески похлопал Рустама по плечу, и Хацет отметила, как дэва покоробило от этого жеста.
— Д-да, — ответил Рустам с дрожью в голосе.
— Познакомься с нашей следующей королевой, — сказал Гассан, подталкивая его к Хацет, которая улыбнулась дрожащему Нахиду, чтобы он раскрепостился. — Госпожа Хацет, это Бага Рустам из Нахид.
Рустам стоял, не отрывая глаз от земли:
— Пусть огни горят ярко для вас.
Хацет вопросительно посмотрела на Гассана, который в ответ только пожал плечами.
— Вот такой уж он, — сказал Гассан по-нтарански.
— Рада познакомиться с вами, Бага Рустам, — любезно ответила она. — Я надеюсь, мы не оторвали вас и вашу… — Хацет повела глазами, но шафитка исчезла. — Компаньонку.
Рустам стрельнул в нее взглядом, и она увидела глаза такой темноты, что чуть не сделала шаг назад.
— Она мне не компаньонка.
— Верно, — непочтительно проговорил Гассан, явно хорошо знакомый с эксцентричностью характера Баги Нахида. Он слегка подтолкнул Рустама в плечо. — У тебя скальпель с собой?
Лицо Рустама перекосило.
— Нет, — сказал он охрипшим голосом.
Гассан вытащил ханджар из ножен на поясе.
— Тогда используй это. Покажи ей свои способности. — Гассан улыбнулся Хацет. — Посмотри-посмотри. Ты такого еще не видела.
Хацет переводила взгляд с одного на другого, ей было неловко и любопытно одновременно. Пальцы Рустама сомкнулись на рукояти. Он несколько долгих мгновений смотрел на оружие, а потом одним резким движением вскрыл вену на запястье.
Хацет вскрикнула и тут же бросилась ему на помощь. Черная кровь хлестала из раны, просачивалась через пальцы Рустама на цветы. Но пока Хацет искала что-нибудь, чтобы перевязать рану, та на ее глазах стала затягиваться. Кожа сошлась, сшилась через секунду, не оставив даже шрама.
— Правда, невероятно? — не сдержался Гассан.
— Что здесь происходит? — раздался женский голос за их спинами.
Потерявшая дар речи после увиденного, Хацет вздрогнула, увидев другую женщину, быстрыми шагами входящую на полянку. Она была дэва приблизительно возраста Хацет, но гораздо более миниатюрная, с преждевременной сединой в кудрявых волосах и усталыми морщинами в уголках вокруг хищных глаз. Ее помятая одежда была испачкана сажей и кровью.
Во внешности растрепанной женщины-дэвы не было ничего устрашающего, но когда она посмотрела на Багу Рустама, который все еще держал в руках ханджар с его кровью, даже воздух в саду, казалось, замер, словно в призрачном предштормовом затишье, часто встречающемся в тропиках.
— Бану Манижа, — приветствовал женщину Гассан, в его голосе послышался холодок. — Каким удивительным бывает твой выбор времени, когда ты этого хочешь.
Манижа проигнорировала саркастическое замечание короля, она смотрела только на брата.
— Рустам, лихорадка у Сайида Куслови не реагирует на лечение. Мне нужно, чтобы ты изготовил более сильный тоник.
Рустам стрельнул глазами в Гассана, и король махнул рукой:
— Иди.
Бага Нахид исчез с такой скоростью, будто растаял в воздухе. Оценивающий взгляд его сестры переместился на Хацет, и Хацет заставила себя выдержать его.
«Значит, вот она какая — легендарная Бану Манижа». Бану Нахида, о которой Хацет выслушала столько историй, столько предупреждений. Предупреждений, на которые можно было легко закрыть глаза, отнестись к ним как к сплетням или нагнетанию страхов, пока Хацет не оказалась перед этой женщиной, излучавшей волю, как никто другой из тех, кого она знала. Она видела мертвых акул, в глазах которых было больше эмоций, чем сейчас у Манижи.
Но Хацет была дипломатом.
— Мир вам, Бану Нахида, — вежливо сказала она. — Для меня большая чес…
Другая женщина оборвала ее:
— Вы чем-то больны?
Такой неожиданный вопрос застал Хацет врасплох.
— Нет.
— Хорошо. Если заболеете или забеременеете, пожалуйста, сразу же ко мне. Я не хочу рисковать: если вы вдруг умрете — обвинят меня. Опять. — Манижа презрительно посмотрела на Гассана — на королевском лице расцветала ярость. — Я получила ваше приглашение на сегодняшнее… торжество.
— На мой обручальный обед, — поправил он. — Пир в честь вашей будущей королевы.
— Да, верно, — проговорила Манижа. — Только меня не будет. У меня с братом пациенты.
Не сказав больше ни слова, Манижа развернулась на каблуках и исчезла.
У Хацет пересохло во рту. Так. Ходили слухи, что между этими двумя был роман. Или ревность. Или Бану Нахида вынашивала романтические планы касательно Гассана. Она знала, что такое любовь, сменившаяся разочарованием. Тут дело в чем-то другом. Вино может превратиться в уксус.
Здесь она слышала остроту. Видела ненависть, чистую и беспримесную. И Хацет вовсе не была уверена, что у нее есть основания в чем-то винить Манижу после тех дьявольских дел, уж что это были за дела, когда Гассан подначивал Рустама разрезать запястье ножом.
— Мои досточтимые Нахиды, — ехидно сказал Гассан, не обращаясь ни к кому конкретно. — Не пугайтесь. Если понадобятся их услуги, уверяю вас, их манеры сиделок сильно улучшатся.
Хацет попыталась представить, что эта злобная женщина сидит у ее кровати, когда ей пришло время рожать, и быстро исключила такую возможность. Если она забеременеет, она напишет в Шефалу и попросит прислать ей какую-нибудь повивальную бабку из дома.
Вот только опасность для ее детей не сойдет на нет после их рождения. Рождение будет только началом. Хацет внезапно вспомнила слова, сказанные ей отцом в Та-Нтри, когда он начал по-новому видеть предложение Гассана:
«Не ввязывайся в чужую войну, дочка. Ты не знаешь о том насилии, свидетелем которого был Дэвабад. Ты не понимаешь вражду, которая существует между Кахтани и Нахидами».
И, как обещал Гассан, как он предупреждал…
Их дети будут Кахтани. И Хацет уже ответила согласием.
Мунтадир
Эти события происходят приблизительно за семь лет до событий, произошедших в «Латунном городе», и содержат спойлеры только к этой книге.
— Диру. — Чья-то рука потрясла его за плечо. — Диру.
Мунтадир аль-Кахтани застонал, зарылся лицом в подушку:
— Уйди, Зейнаб.
Миниатюрное тело его сестры рухнуло рядом с ним, кровать сотрясло, и боль с новой силой запульсировала в его голове.
— Вид у тебя ужасный, — весело проговорила она, убирая прилипшие к его щеке волосы. — Почему ты так потеешь? — Она вскрикнула шокированно и довольно испуганно. — Неужели ты пил?
Мунтадир прижал шелковую подушку к ушам.
— Ухти[1], для твоих игр еще слишком рано. Почему ты в моей спальне?
— Ничуть не рано, — возразила она, проигнорировав более важный — по крайней мере для него — вопрос. Руки Зейнаб прошлись по телу Мунтадира, щекоча его. Она рассмеялась, когда он попытался вывернуться. Но потом ее пальцы резко замерли, сомкнулись на чем-то, лежащем рядом с его головой.
— Это что — сережка? Диру, почему в твоей кровати женская сережка? — В ее голосе зазвучала взволнованная нотка. — Слушай, а эта сережка уж не той ли новенькой из Бабили — той, которая поет?
В мгновение неожиданной паники Мунтадир выпростал руку и провел ею по пространству матраса. Он вздохнул с облегчением, когда убедился, что там пусто. Владелица сережки, вероятно, ушла. И слава богу. Ему вовсе не хотелось, чтобы ее увидела его тринадцатилетняя сестра, любительница посплетничать.
Он перекатился на другую сторону, прищурился в темноте. Слуги Мунтадира знали, что до пробуждения эмира, пока он не проснется после одного из своих «вечеров», занавеси на его окнах должны быть закрыты, а потому он видел Зейнаб смутными пятнами: ее серо-золотистые глаза на маленьком темном лице, ее озорную улыбку… затейливую сережку-джумку в ее пальцах.
— Дай-ка это мне. — Мунтадир выхватил сережку из руки Зейнаб, что вызвало ее новый смешок. — Ну, чтобы хоть какая-то польза от тебя была, — принеси мне воды.
Продолжая посмеиваться, Зейнаб спрыгнула с кровати, взяла графин голубого стекла, перелила часть его содержимого в белую нефритовую чашку, скорчила гримаску.
— Почему у нее такой забавный запах?
— Это лекарство для моей головы.
Она вернулась к кровати, протянула ему чашку.
— Ты не должен пить вино, ахи[2]. Это запрещено.
— Много чего запрещено, пташка.
Мунтадир осушил чашку. Он был плохим примером для сестры, но вчерашняя попойка, по крайней мере технически, шла на пользу его королевству.
Зейнаб закатила глаза:
— Ты знаешь, что я ненавижу, когда ты меня так называешь. Я уже больше не ребенок.
— Да, но ты по-прежнему порхаешь повсюду, слышишь и видишь то, что не имеет к тебе никакого отношения. — Мунтадир погладил ее по затылку. — Высокая пташка, — поддразнил он ее. — Если вы с Али и дальше так будете расти, то оставите меня далеко позади.
Она снова рухнула на его кровать.
— Я пыталась его увидеть, — посетовала она мрачным голосом. — Ваджед привел кадетов из королевской гвардии на тренировку. Я пошла на арену, но абба заставил меня уйти. Он сказал, что это «неподобающе», — последние слова она добавила после паузы, обреченно махнув рукой.
Мунтадир заговорил сочувственным голосом:
— Ты взрослеешь, Зейнаб. Ты не должна находиться среди всех этих мужчин.
Зейнаб сердито посмотрела на него:
— От тебя несет вином. У тебя в постели сережка какой-то дамы. Почему это ты делаешь, что твоей душе угодно, а я больше и носа не могу высунуть из гарема? Если бы мы вернулись в Ам-Гезиру, я бы могла гулять, где хочу. Наша родня так все время делает!