— И ты принес мне это? Как предложение мира?
— А тебе это кажется невероятным? — Когда Нари посмотрела на него скептическим взглядом, он продолжил: — Я не жду какой-то выдающейся истории любви, но мы можем попытаться хотя бы не ненавидеть друг друга. Мы могли бы попытаться… добиться той цели, ради которой и состоялся наш брак.
Нари поежилась, смысл его нарочитых слов не оставлял места для сомнений, и показала рукой на помятые простыни.
— Мы сейчас и попытались.
— Зачатие у нас — дело не такое легкое, как у вас — у людей, — кротко сказал Мунтадир. — От одного раза в месяц не родится наследник, которого все так ждут.
«Наследник, которого все так ждут». Даже Нари, которая гордилась своим прагматизмом, которая знала, что характер их отношений целиком и полностью построен на сделке, не могла вынести такое откровенное напоминание о ее малозначимости.
— Я Бану Нахида Дэвабада, а не какая-нибудь племенная кобыла, — резко сказала она. — Можешь верить, можешь не верить, но у меня иногда есть и другие обязанности.
— Я знаю, Нари. Верь или не верь, но и я испытываю подобные чувства. — Мунтадир провел рукой по волосам. — Можно мне откровенно?
— Даже представить себе не могу, что может быть что-то более откровенное.
Эти слова вызвали у него подобие улыбки.
— Справедливо. Ну да ладно… Ничего не могу с собой поделать, но чувствую, что каждый раз, когда мы… пытаемся добиться истинной цели нашего брака, ты с каждым разом становишься все более отстраненной. Я не могу понять. Вначале мы еще разговаривали. Мы пытались. А теперь я не могу добиться от тебя ни одного неколючего слова.
Его слова ошеломили ее, как и тот факт, что они справедливы. В начале их супружества Мунтадир откровенно ухаживал за ней. Да, супружеских отношений между ними не было, но он настаивал на том, чтобы они делили кровать, хотя этот дележ и сводился к тому, что он за чашей вина пересказывал ей дворцовые сплетни. И, как это ни странно, Нари даже начала получать удовольствие от такого странного окончания своего дня. Их ночи, проведенные вместе, отвлекали ее от лазарета, а сплетни, доходившие до нее через Мунтадира, часто оказывались полезными, заполняли пробелы в ее политических знаниях. Мунтадир был неплохим рассказчиком, и Нари нередко не могла сдержаться — смеялась над нелепыми скандалами, происходившими между поэтами, которые наводили порчу на соперников, над знатными персонами с торговой жилкой, которых надували, продавая им мантии-невидимки, неминуемо терявшие свои свойства, когда их владельцев обнаруживали в кроватях джиннов, не связанных с ними супружескими узами.
Это было ухаживание, имевшее очевидную цель, и Мунтадир никогда не скрывал своих намерений. Он не спешил — массировал ее руки после тяжелой операции, потом переходил на шею, потом на икры. А тем временем слухи и нелицеприятные замечания становились невыносимыми; король заменил персонал в его и ее покоях, и теперь их слуги явно докладывали королю обо всех интимных подробностях их супружеской жизни. Или об отсутствии таковых. И вот год спустя после их свадьбы смесь любопытства, усталости и давления, подкрепленная немалой чашей вина, взяла верх над ней. Нари притушила огни, закрыла глаза и хрипловатым голосом сказала Мунтадиру, чтобы делал свое дело.
И он подчинился… и ей понравилось. Притворяться, что ей не понравилось, не имело смысла. Она признала, что это был один из его исключительных навыков. Но свершившаяся консумация их брака отравила — по каким причинам, она до сих пор не знала, — зарождавшуюся в ней тягу к нему. Потому что глубину той близости, что зарождалась в ней, Нари поняла, только когда было слишком поздно, а признаваться в своих чувствах к нему она не хотела.
— Понимаешь? — прервал вдруг Мунтадир ее мысли. — Ты вот прямо сейчас это и делаешь. Уходишь в свои мысли, вместо того чтобы говорить со мной.
Нари нахмурилась. Ей не нравилось, когда ее так легко расшифровывали.
Мунтадир потянулся к ее руке:
— То, что я тут сказал о моем отце и нежелании приходить в твою постель, было шуткой. Если тебе нужен перерыв…
— Мы не можем устроить перерыв, — пробормотала Нари. — Люди будут говорить.
И Гассан узнает. Король был решительным человеком и ничего не хотел так, как внука с кровью Нахид. У короля, видимо, есть слуга, который ведет дневник, куда записывает приходы Мунтадира и их продолжительность, есть и служанка, которая проверяет ее простыни. Это было нарушением ее частной жизни, и, когда Нари думала об этом, ей хотелось спалить этот дворец. Знать, что о чем-то столь личном сообщают человеку, которого она ненавидела сильнее, чем кого-нибудь другого в этом мире, человеку, который держал в своих руках ее жизнь и жизни всех, кто был ей дорог…
Вот почему Нари никак не могла проникнуться симпатией к Мунтадиру.
Потому что, несмотря на все слова, что она говорила себе (а она говорила, что согласилась на этот брак с Кахтани, чтобы использовать эту семью в своих интересах, что судьба любой женщины благородных кровей — быть выданной замуж в политических целях, что ее муж, по крайней мере, порядочен и красив и хочет, чтобы она была довольна), все эти убеждения тускнели перед одной неопровержимой истиной: ни она, ни Мунтадир не хотели этого брака. Нари для Кахтани была выгодным приобретением; она согласилась на этот брак, отдала свое тело, чтобы спасти свою жизнь, остановить истребление Гассаном ее народа. Если она откажет ему теперь, ей придется заплатить за это немалую цену.
— И что же ты хочешь тогда? — взмолился Мунтадир. В голосе его слышалось разочарование. — Поговори со мной. Чем можно облегчить твою жизнь?
«Мою жизнь ничто не в состоянии облегчить». Нари вытащила свою руку из его, провела пальцем по шеду, написанному ее дядюшкой. Неужели искусство было убежищем Рустама, способом облегчить свою жизнь пленника во дворце Гассана?
Искусство, плоды которого теперь сын Гассана принес единственному живому родственнику Рустама в надежде, что это побудит ее чаще исполнять супружеские обязанности.
— И какое же число тебя устроит? — спросила наконец Нари.
— Ты это о чем?
Она посмотрела в глаза Мунтадира и проговорила равнодушным голосом:
— Ты сказал, что тебя не удовлетворяет мое ограничение числа твоих попыток обзавестись наследником. Так сколько ночей в месяц ты бы предпочел?
— Нари, бога ради, ты же знаешь, я совсем не то…
— Не то? — Она снова постучала пальцами по картине. — Не скромничай, эмир. Ты ведь уже заплатил.
Мунтадир отпрянул от нее. Но прежде чем Нари успела почувствовать мимолетное сожаление — а слова, ею сказанные, были жестокими, — выражение злости затопило его лицо. Хорошо. Нари предпочитала злость уязвимости.
Он с яростью смотрел на нее:
— Ты не единственная, кто не хочет этого. Кто упустил возможность счастья с другим человеком.
— Наши с тобой ситуации даже отдаленно ничуть не схожи, — категорически сказала Нари, не в силах сохранять напускную отстраненность в голосе после такой инсинуации. Она понятия не имела, на кого он намекает, да это ее ничуть и не интересовало. Выносить ребенка для врага — этого ждали не от Мунтадира, а от нее. — И я больше не продолжаю этот разговор.
Он сжал губы в тонкую белую линию, но спорить не стал. Нет, он молча оделся, потом взял свою сумку.
— Можешь забрать книгу, если хочешь, — холодно сказала Нари, хотя эти слова дались ей убийственно трудно. — Я понимаю, эта книга не купила того, что тебе хотелось.
Мунтадир посмотрел на нее усталым взглядом:
— Эта книга принадлежит тебе. В ночь, когда я сжег нашу брачную маску, я сказал тебе, Нари: «Я не из таких». — Он вздохнул. — Знаешь, временами я думаю, что мы бы с тобой могли неплохо властвовать на пару. Хотя и не любили никогда друг друга. Но тебе и в самом деле нужно отдохнуть от меня.
— Мы не можем…
— Слухи я погашу, хорошо? Можешь верить, можешь не верить, но я знаю, как работают здешние механизмы. И я тебе обещаю: никакой опасности для тебя это не повлечет. Дай мне знать, когда будешь готова к моему следующему визиту.
От его неожиданной доброты и осознания важности их разговора у нее на глаза навернулись слезы. От важности всего этого дня. Дня, который начался для нее с пришедшей к ней мысли, что она на сей раз, может быть, перехитрила Кахтани. Дня, когда она гордо стояла в Храме перед своим народом.
Дня, который завершился грубым напоминанием ей о том, насколько она на самом деле бессильна.
— Спасибо, эмир Мунтадир, — неловко проговорила она, вкладывая в свой голос максимум вежливости, на какую была способна. Было бы глупо отвергать столь мощного союзника, пусть и союзника поневоле. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Бану Нахида.
Али
Эти события происходят одновременно со временем действия «Медного королевства», несколько дней спустя после того, как Нари, Али и Зейнаб посетили храм дэвов. Спойлеры к двум первым книгам.
Али перевел взгляд с рисунка, лежащего у него на коленях, на сад при лазарете, потом постучал себя по подбородку карандашом.
— Может быть, еще одно дерево для тени. — Он сказал эти слова для себя самого, потому что в руинах полуразрушенной беседки сада больше никого не было. Там никогда никого не было. Деревянные резные колонны были вдоль и поперек настолько изъедены термитами, что большинство из них рухнуло, а остатки крыши удерживались только разросшимся в стороны фиговым деревом. А с переплетенными цветущими плетями ползучих растений, закрывавшими внутреннее пространство от посторонних глаз, и с крылатыми змеями, облюбовавшими этот укромный уголок для витья гнезд, прежняя беседка превращалась в идеальное место для бумажной работы — тут вас никто бы не побеспокоил, если вы не делали резких движений. Крылатые змеи выходили из гнезд только по ночам, но это не означало, что им нравилось, когда их сон нарушали в дневное время.
В любом случае беседка была удобным местом, если тебе хотелось побыть одному.