— Хорошо, Бану Нахида, — смиренно ответил Мунтадир, а Джамшид тем временем занял ее место.
Стоя во весь рост в саду лазарета, этот дэв был удивительно похож на Багу Нахида, настолько похож, что Мунтадир даже подумал: как же он раньше не замечал этого. У Джамшида были глаза и длинный нос Манижи, изящный профиль — жутковатый призрак женщины, которая руководила пытками Мунтадира. Они так быстро поменялись местами, что Мунтадиру казалось, будто мир перевернулся. Облаченный в одеяния целителя, с кучей инструментов в карманах, облитый микстурами и покрытый пеплом, Джамшид казался здесь воистину королевской особой: Нахид в городе своих предков. Он мог теперь исцелять простым прикосновением пальцев, останавливать боль, душевные страдания. Он мог воссоединять семьи, друзей и любовников, которые, если бы не он, так никогда больше и не встретились бы.
Джамшид и в самом деле являл собой полную противоположность Мунтадиру. Инстинктивные ответы ударом на удар эмира не равнялись ни тому мужеству, которое проявила Зейнаб, объединяя в единый блок гезири и шафитов, ни самопожертвованию Али перед маридами. Нет, Мунтадир отвечал врагам ложью, плутовством и местью, в его арсенале не было ничего такого, что исцелило бы хотя бы одного человека.
Джамшид показал на место, которое освободила Нари:
— Могу я присесть?
Реакция Мунтадира была довольно нелепой: он покраснел.
— Конечно, садись.
Джамшид сел, движения его были изящны без всяких к тому усилий. Мунтадир мог быть дипломатом, политиком, каждый жест которого отточен и выверен, но Джамшид шел по жизни, неизменно поражая Мунтадира какой-то своей изысканностью.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он Мунтадира.
— Отлично, — солгал Мунтадир. — Никогда не чувствовал себя лучше.
Прежний Джамшид непременно закатил бы глаза, услышав такой ответ, непременно поймал бы своего эмира на лжи. Но нынешний, новый, даже не моргнул.
— А твой глаз? — спросил он тоном, каким говорят только профессиональные целители. — Я могу его еще раз проверить до твоей выписки.
— Нет, — быстро ответил Мунтадир. Одна только мысль о том, что он на своем лице почувствует пальцы Джамшида, обследующие его травму, с которой ему еще предстоит примириться, чуть не разрушила тот благопристойный фасад, который пытался демонстрировать Мунтадир. Прикоснись к нему Джамшид — и все будет кончено.
— Извини, — сказал Джамшид, сожаление смягчило выражение его лица. — Жаль, что мне с Нари не удалось сделать больше.
— Пожалуйста, не извиняйся. Ты ни в чем не виноват передо мной. И никогда не был виноват. И со мной все в порядке. — Никакого порядка с ним, конечно, не было. Хотя он не питал особых надежд относительно своей травмы, какая-то его часть все еще сокрушалась после того, как он узнал, что в силах Нари всего лишь не допустить инфекцию и обеспечить чистое заживление шрама; он остался без глаза. Но черт его подери, если он будет нагружать своим горем отважных, любимых им людей, и он поделился с Джамшидом иной правдой: — Другие заплатили гораздо бо́льшую цену. Так что забудь обо мне. Как твои дела?
Джамшид вздохнул, впервые с момента своего прихода демонстрируя неуверенность:
— Ну… я недавно осиротел, и это случилось вскоре после знакомства с моей матерью — с тираном, которого я никогда не пойму и которого не могу оплакивать. Я теперь вхожу в тройку целителей, которым поручено восстановить здоровье бесконечного числа жертв этой гражданской, как назвала ее мать, войны. И все это после нескольких месяцев взаперти в ожидании казни и в скорби о человеке, которым я дорожил и оплакивал, как убитого. — Он посмотрел на свои руки, потом перевел ошеломленный взгляд в сад. — Не знаю, что я должен чувствовать. Оказывается, я Нахид… это какой-то сон. Я абсолютно уверен: это твой брачный контракт сгорает на моих глазах, и это еще один сон. И в то же время мне кажется, что я иду по месту, где происходит кошмар. Я так зол. Я так… потерян. У меня столько вопросов, и я никогда не получу ответы на них. Я владею способностями, которые вызывают у меня желание кричать, просить, умолять и все же… и все же… — Он повернул лицо к Мунтадиру. В его глазах блестели слезы. — Я просто грущу. Мне позволительно грустить? Ведь я не должен грустить, правда? И все это хорошо, правда? То, что мы победили?
Мунтадир потянулся к руке Джамшида, крепко сжал ее:
— Тебе позволительно грустить. Я прошел через ад и вернулся. Ты прошел через ад и вернулся. Любой в твоем положении чувствовал бы себя, как в кошмаре. И ты все еще не пришел полностью в себя, пробудившись из той тьмы, ты все еще потеешь и тяжело дышишь. Пытаешься осознать, что кошмар кончился. Позволь себе оплакивать мертвых, позволь себе злиться или чувствовать себя счастливым или печальным — позволь себе все, что тебе нужно.
Но голос Джамшида в ответ прозвучал еще более устало:
— Мы должны сегодня вечером вернуть мою мать огню, а я не знаю, смогу ли я хотя бы стоять рядом с ней. Я не знал, что можно одновременно так любить и ненавидеть.
Мунтадир помедлил:
— Хочешь, я пойду с тобой?
— Я бы никогда не стал просить тебя об этом.
— Ты можешь просить меня о чем угодно.
Джамшид зажмурил глаза, явно изо всех сил стараясь не заплакать. Мунтадир использовал все, что у него было, чтобы Джамшид не бросился обнимать его. Но он был причиной, по крайней мере, части той боли, которую испытывал Джамшид, и отчаянно не хотел дать повод для ее усиления.
— Но не об этом, эмир-джун, — сказал наконец Джамшид. Эти слова разбили сердце Мунтадира.
— Не думаю, что можешь теперь называть меня так. — Я больше не эмир.
— Для меня ты всегда будешь эмир-джун. — Джамшид протер глаза. — Нари говорит, что ты будешь жить с Зейнаб в квартале Гезири?
— Вернуться во дворец я не могу, — признался Мунтадир. — Я еще не сказал об этом моим брату и сестре, но я никогда не захочу туда возвращаться. Там для меня осталась только смерть.
— Я не буду делать вид, что разочарован, если ты никогда больше не переступишь порога дворца. — Джамшид провел большим пальцем по костяшкам Мунтадира. — Не хочешь прогуляться?
— Прогуляться?
— Нам нужно поговорить, и этот разговор из тех, к которым я не очень готов. Для меня роль Нахида в новинку, но я не думаю, что мои рыдания перед лицом пациентов будут очень вдохновляющим зрелищем.
Во рту Мунтадира образовалась сушь. Он знал, о каком разговоре идет речь. И да простит его бог, но он к этому разговору не был готов.
— Не думаю, что я, висящий на твоей руке, буду привлекательным попутчиком.
Глаза Джамшида перескочили на него.
— Тебе необязательно делать это, ты сам знаешь.
— Делать что?
— Шутить над тем, что доставляет тебе боль.
Черт побери, этот человек видит его насквозь. Мунтадир неудачно попытался изобразить улыбку.
— Ничего другого я не знаю.
— Ты умен. Я уверен, ты сможешь научиться.
Джамшид сунул руки Мунтадиру под мышки. Слезы обожгли ему глаза, когда он почувствовал знакомое тепло Джамшидова тела и ту мягкость, с которой он поставил Мунтадира на ноги.
— Тебе необязательно делать это, — слабо возразил Мунтадир. — Я не заслуживаю твоей помощи.
— Мунтадир… Пожалуйста, заткнись. Обопрись на мою руку своей левой, а в правую возьми трость. Это ты сможешь. Я ощущаю мускулы в твоих ногах. Им требуется некоторая тренировка.
Мунтадир яростно заморгал, исполненный решимости не расплакаться. Он не хотел нагружать Джамшида своей слабостью. Не хотел.
— Ты мне говоришь, чтобы я не шутил над собой, а потом произносишь вот эти слова. Как я могу пристойно реагировать на это?
— Меньше тормози, больше двигай ногами. — Джамшид покрепче ухватил его, и Мунтадир почувствовал жар в руке. Это чувство нахлынуло на него теплой волной, которая оставила после себя силу, словно он выпил десяток чашек кофе.
Он охнул, дрожь прошла по всему его телу.
— Не знал, что я так умею, да? — весело спросил Джамшид.
— Я преклоняюсь перед мудростью всезнающего Баги Нахида. — И Джамшид был прав: чем больше они шли, тем бо́льшую силу ощущал в себе Мунтадир. — Дай-ка я попробую сам.
Джамшид отпустил его. Они пошли дальше, а Мунтадир старался все меньше опираться на свою трость. Если бы он смог отказаться от этой чертовой палки ко времени его переезда к Зейнаб, было бы еще лучше. Он не хотел, чтобы она носилась с ним, как с ребенком, он прекрасно знал, что у сестры есть гораздо более важные дела.
У всех есть гораздо более важные дела. У Зейнаб и Али, у Джамшида и Нари. У первого встречного торговца или работяги на улице. Легко было увидеть, где они пригодятся в этом новом мире, который они хотели создать — в Дэвабаде, построенном на равенстве и правосудии. Не тот Дэвабад, который знал Мунтадир, не тот, что был построен на лжи, уловках и убийственной разновидности политики, которую его отец давным-давно вбил ему в голову. Да, Мунтадир остался в живых, но та судьба, ради которой его вырастили, была мертва и похоронена.
Джамшид привел его в просторную комнату напротив аптеки. В комнате вроде бы шел ремонт, о чем свидетельствовали стопки лимонно-желтой плитки на полу рядом с незаконченными полками из кедра. В комнату без штор на окнах проникали солнечные лучи, освещавшие стол с книгами и голубыми свитками, такие свитки, как заметил Мунтадир, Нари и другие целители использовали для записей сведений о пациентах.
— Мой будущий кабинет, — сказал Джамшид, обводя рукой комнату. — Тебе нравится?
Мунтадир не упустил горделивую нотку в голосе Джамшида.
— Мне нравится, — искренне ответил он. — Я рад, что у тебя есть место, которое ты можешь назвать своим. Ты его заслуживаешь. Ты заслуживаешь всякого счастья.
— Мне об этом ничего не известно. — Джамшид уставился на него. — Мне нужно сказать тебе кое-что.
— Что?
— Ты помнишь банкет, который устроил твой отец по случаю возвращения Ализейда? Тем вечером, когда его отравили?
В голосе Джамшида слышалась какая-то нервная энергия, причин которой Мунтадир не мог понять.