Он теперь просто был с Джамшидом.
И его Бага Нахид заслужил это. Может быть, Мунтадир не стал бы делать это для себя, но ради Джамшида он был готов попробовать.
Он обнял Джамшида:
— Я на твоей стороне.
— Отведи меня домой.
Альтернативный эпилог к «Золотой империи»
Спойлеры ко всем трем книгам
Дараявахауш э-Афшин командовал сражениями и руководил движением сопротивления. Он путешествовал на ветрах, как ни один дэв за тысячу лет, он нанес поражение Бану Маниже э-Нахид. Он ушел на своих ногах от самых райских врат, исполненный решимости заслужить райский мир, искупив свои преступления.
Ни один из тех его подвигов не вызывал у него такого страха, как посещение этой таверны, проклятой создателем.
Дара прошелся по сводчатой крыше разрушенного мудхифа. Эта с умом сооруженная постройка из тростника, вероятно, была приятным для созерцания объектом во времена, когда здесь жили люди. Массивные, плотно сбитые колонны из тростника были связаны и изогнуты таким образом, что в результате получалось просторное помещение. Окнами служили изящно сплетенные из травы сетки, и, хотя восточная сторона мудхифа сгорела, он казался достаточно прочным, и люди вполне могли его еще отремонтировать, если бы сюда первыми не пришли джинны. И на самом деле в этот момент Дара не сомневался, что ближе чем в трех днях пути здесь, куда ни пойди, нет ни одного человека.
Потому что это место вовсе не было каким-то обычным в районе болот вдоль Евфрата: это была Бабили, свободная конфедерация скрытых руин, криминальных аванпостов, спрятанных от посторонних глаз поселений, внезапно возникающих ночных базаров и шумных таверн, конфедерация, которая издавна считалась сердцем пограничья между Дэвастаном и Ам-Гезирой. Это место временами шумело. Временами бесилось. И Дара из собственного опыта знал, что люди склонны с криками бежать из мест, в которых ночи полны громкими спорами и смехом невидимых духов.
Дара в настоящий момент пребывал в обличье собственного невидимого духа. Он оставался бесформенным со времени своего прибытия в Бабили, предпочитая парить над мудхифом и следить за посетителями таверны, будучи горячим ветром. Многих джиннов бросало в дрожь, когда он пролетал мимо, а один раз он сильным своим порывом случайно перевернул шахматную доску… за что игрок, игравший белыми фигурами, должен был бы поблагодарить его.
А теперь он подкрался к краю крыши, откуда принялся с завистью смотреть на тройку лавочников — они смеялись и сплетничали, попивая из глиняных чашек какой-то горячий — над чашками поднимался парок — напиток. Дара отчаянно хотел и сам пользоваться такой же свободой. Он хотел иметь достаточно мужества, чтобы войти в какую-нибудь таверну, деревню, город. Хотел заказать себе выпивку и завязать разговор так, чтобы метка Афшина на его лице не отпугивала других людей.
«Не по этой ли причине ты покинул Дэвабад?!» Дара помнил ту уверенность, с которой он убеждал Нари, что больше ему не придется скрываться. Выбрав охоту на ифритов и служение своему народу, он в конечном счете сможет воссоединиться с ними. И в некотором — ограниченном — роде ему это удалось. Путешествуя по дальним пределам Дэвастана, он сделал несколько остановок и оказал помощь нескольким поселениям: то прогонял Рух, свившую себе гнездо в капустном поле селян-земледельцев (за что он получал хорошее — или не очень — вознаграждение в виде домашнего вина), то убивал оборотня, пожиравшего пастухов в удаленном горном городке.
Но монстров для своей охоты он здесь не видел… ну, разве что одного, это уж как посмотреть. И Бабили вовсе не был маленькой дэвской деревней на краю света, не затронутой войной, которую он принес в Дэвабад. И по контрасту Бабили был готов принять джиннов и дэвов со всех концов магического царства. Сюда приходили, чтобы обменяться новостями и идеями, чтобы торговать, заключать союзы и подраться. Здесь у всех были свои мнения о войне, и многие были запятнаны насилием. Путешественники открыто пили или молились в память о тех, кого потеряли, и проклинали правителей, которые привели их в такое жалкое состояние.
Дара знал все это — он наблюдал за таверной и следил за ее завсегдатаями. Он уже знал, что дэву-барменшу зовут Рудабе и она заслуживает того, чтобы провести третье столетие своей жизни с кем-нибудь получше, чем ее никудышный муж. Он знал, что у грузчика, который таскал товары торговцев на склад, проблема с пьянством и он мечтает заработать достаточно денег, чтобы вернуться на Сахрейнские берега. У старого погонщика быков родом из Агниванши, скорбно смотревшего на звезды, денег едва хватало на две дополнительные порции еды, если только его не нанимал какой-нибудь караван. Юный внучок Рудабе приходил пораньше, чтобы пофлиртовать с девчонкой-гезири, которая утром привозила хлеб из своей деревни, расположенной вниз по течению реки.
Они говорили о войне и бурном послевоенном восстановлении Дэвабада, и Дара безмолвно благодарил творца каждый раз, когда слышал, что никаких крупных кровопролитий там больше не случилось. Нари в основном хвалили, и многие путешественники-шафиты называли ее «наша», а еще он слышал, как торговцу солью с ужасной открытой раной в животе советовали поспешить в Дэвабад, где «хотя бы лазарет работает бесперебойно». Нешумная группа песчаных моряков целый день составляла планы ухода от импортного сбора, установленного этим «маридоглазым изувером». Дара решил, что так они называют Ализейда. Два дэвских пилигрима негромко разговаривали о том, что хорошо бы посмотреть перенесенный в Храм Нахид трон с шеду.
О себе Дара мало что слышал. Что его ничуть не удивляло — ведь он находился на краю света, в поселении, которое расположилось между гезири и дэва и вынуждено было проводить политику и нашим, и вашим. Его имя вызывало не громкие обвинительные речи, а зловещий шепоток, который, казалось, сразу же убивал настроение, царившее в таверне. «Проклятая трагедия», — услышал он как-то раз. «Бич», — слышал он не единожды.
Прежде чем возвращаться в общество, разумно было бы подождать несколько лет, чтобы улеглись эмоции. Или несколько десятилетий. Но Дара собственной шкурой чувствовал, что у него нет этого времени, если он хочет найти Визареша и похищенные сосуды. Ему нужно было отслеживать слухи: места удара неестественных молний и истории о людях с необыкновенными способностями. Пусть Дара был сильнее, но ифрит опережал его на тысячу лет в том, что называлось умением скрывать свои следы. Той малости, что знал Дара об изначальных чарах дэвов, его научили Визареш и Аэшма. Использование такой магии против них самих было подвигом, который он и представить себе не мог.
«И ты никогда не найдешь достоверных наводок на место нахождения Визареша, если еще пять дней будешь только разгуливать по этой крыше». Дара сделал глубокий вдох. Он мог в любой момент снова оседлать ветер, если дела пойдут плохо, разве нет? Это не послужит созданию самых вдохновляющих впечатлений, но его репутации уже некуда было ухудшаться.
Он собрал себя в кулак, слетел вниз и обрел видимую форму — облачился в темно-синий плащ поверх штанов, в обувь, какую мог надеть обычный дэв. Дара воспротивился желанию закрыть лицо — это никогда не приводило к нужным ему результатам — и вызвал шапку с плоским верхом, надел ее наискосок, чтобы скрыть метку Афшина.
Сердце его колотилось, как сумасшедшее, пока он обходил мудхиф. Дара слишком поздно понял, что у нормальных путешественников при себе имеется хоть какой-то багаж — они не используют древнее колдовство, чтобы вызвать себе нужное. Но он уже входил в дверь, и это казалось меньшей из его проблем.
Дара остановился, чтобы внимательно оглядеться. Посетители, похоже, даже не поняли, что их оценивают на потенциальную опасность. Или даже вообще оценивают. Или были в состоянии написать слово «оценивают». Большинство пребывало в пьяном состоянии. Человек с длинной, поразительно серебристой бородой раскачивался и напевал что-то облачку дыма, покоящемуся в его руках. Напротив него три старьевщицы-гезири спорили над потрепанной картой, пометки на которой смещались и приобретали новые очертания, изменяя границы какой-то неизвестной земли. Группа побольше, состоящая из джиннов и дэвов, собралась вокруг двух человек, бросавших игральные кости, украшенные драгоценными камнями, кости при этом испускали яркие фиолетовые и бронзовые искры, словно фейерверки в миниатюре.
Но самое главное, что никто из присутствующих даже взгляда не бросил в его сторону, а потому Дара, опустив глаза, прошел к высокому прилавку, где Рудабе замешивала свои напитки. Прилавок, видимо, был сделан из украденной человеческой лодки, которую перевернули и положили на два пенька — получилась надежная ровная поверхность.
— Я тебе сто раз говорила: выскребывай чашки по-настоящему, не полагайся на то, что алкоголь их очистит, — раздраженно бросила барменша посудомойщице и поспешила навстречу Даре. — Пусть огонь ярко горит для вас, незнакомец. Что вам подать?
Дара взвесил свои варианты. Ему не раз говорили, что его предпочтительный напиток — финиковое вино — считается тошнотворно сладким пойлом — пережитком старых сплетниц-алкоголичек; это мнение категорически оскорбляло его, но, как он догадывался, не делало финиковое вино популярным в бандитских пивнушках на пыльных дорогах между Дэвастаном и Ам-Гезирой.
— Любое открытое вино, какое у вас есть, — скованно ответил он, стараясь скрывать свое произношение. Еще один пережиток давно ушедшей эпохи.
— Нет проблем. — Она достала щербатую керамическую чашу из шкафа, веселенькая розовая окраска которой видела когда-то лучшие дни, и налила в нее черпаком немного вина из большой глиняной амфоры, наполовину стоявшей в земляном полу. Она встретила его взгляд. — Вы откуда… ой!
Рудабе отскочила назад, вскрикнув, выронила чашу. Рука Дары метнулась вперед и успела схватить сосуд.
— Из Дэвабада, — откровенно ответил он. Не имело смысла лгать. Дара знал причину ее ужаса — она узнала его.