— Бабили, — сообщила Акиса, показывая Зейнаб, что пора останавливаться.
Зейнаб заморгала, очищая от пыли глаза, прогоняя туман из головы. Солнце наконец зашло за горизонт, а остаточное малиновое сияние почти не освещало уходящие вдаль темные болота и сверкающую воду. Зрелище было малопривлекательное, к тому же Зейнаб не увидела ничего, напоминающего человеческое поселение, только колючие деревья и кусты, вонзающиеся в небеса, как загребущие когти.
— Это город? — прохрипела Зейнаб.
Акиса подала ей еще полную флягу:
— Попей. И нет, не совсем город. Бабили не город. Воспринимай его как место, где группа джиннов и дэвов заявили свои права на различные руины и сражаются за право переправлять путешественников через реку или по настроению грабить их.
Во рту у Зейнаб снова образовалась пустыня.
— И ты именно здесь хочешь передохнуть?
— Большинство мест скорее похожи на Бабили, чем на Бир-Набат, принцесса. Пора к этому привыкнуть. Насколько я помню, там впереди есть таверна. Можно перекусить, помолиться, как полагается, и узнать новости, которые могут иметь к нам отношение.
— Можем мы сделать так, чтобы наше появление не стало частью новостей? — Зейнаб сняла с себя грязный тюрбан и вытрясла его.
— Мы можем попробовать. — Акиса наблюдала за ней, но стоило их глазам встретиться, как воительница отвела свои. — У тебя внешность довольно запоминающаяся.
Пальцы Зейнаб мяли тюрбан. «Что моя внешность?» Но Акиса уже спрыгнула на землю и двинулась к внушительному сооружению из тростника на берегу реки.
— Держи свой зульфикар наготове, — кинула ей Акиса через плечо. — В этом месте принято сначала колоть, а потом уже задавать вопросы.
— Ты меня приводишь в лучшие места на свете, — пробормотала Зейнаб, но сделала то, что ей было сказано, покрепче сжала в руке холодную рукоять зульфикара. Она перед своим отъездом взяла у Али чертову прорву уроков, но искусством вызывать пламя из семейного клинка овладела не в полной мере. Она шла следом за Акисой, ее сандалии хрустели, ступая по каменистой земле, подминали траву. В воздухе пахло застоялой водой и дымком.
— Странно, — задумчиво сказала Акиса на пути в таверну. — Насколько мне помнится, тут было многолюднее. Шумнее.
От тени таверны отделились трое джиннов, они вели с собой ориксов, словно собирались отправляться в путь. Увидев Акису, один из них отделился от остальных и пошел в их направлении. Зейнаб замерла. Неужели это тот самый случай, когда надо сначала колоть?
Но человек, приблизившись к ним, только приветственно прикоснулся сначала к сердцу, потом ко лбу.
— Мир вам, сестры. — Его джиннистанский говор был грубоват, приправлен северным гезирским акцентом, знакомым Акисе. — Позвольте мне предложить вам поискать место где-нибудь получше сегодня? Компания в этой таверне сейчас оставляет желать много лучшего.
Акиса нахмурилась:
— Вы что имеете в виду?
Человек испустил звук отвращения:
— Здесь Бич. Вероятно, решил наконец выползти из той грязной ямы, в которой прятался.
— Бич? — повторила за ним Зейнаб, не веря своим ушам. — Вы же не хотите сказать…
— Здесь Афшин? — спросила Акиса. Голос ее прозвучал тихо и убийственно. — Бич? Вы уверены?
— Хотелось бы мне не быть уверенным. Он внутри, выпивает, будто на его руках нет крови тысяч погубленных жизней. — Другой джинн покачал головой, вид у него был свирепый. — В этом мире нет справедливости.
Акиса одним движением извлекла мечи у себя со спины:
— Она может наступить.
Зейнаб все еще никак не могла принять тот факт, что Дараявахауш э-Афшин — враг, с которым она сражалась, пресловутый, чтобы не сказать беглый, бывший генерал — находится в этой отвратительной, полуразрушенной таверне перед ними. Слишком поздно осознала она решимость слов Акисы.
— Акиса, постой…
Но Акиса не стала ждать. Она ускорила шаг, оттолкнула в сторону выцветшую занавеску, повешенную кем-то в жалкой пародии на дверь, и влетела внутрь. Зейнаб поспешила за ней.
Внутри было сумеречно, но тепло от огонька потрескивавшего в углу комнаты под открытым небом. Лампадки горели всего на нескольких столах, впрочем, слово «стол» было преувеличением, потому что они представляли собой то перевернутые ящики, то потрескавшийся металлический барабан, то пустые бочки какого-то явно запрещенного пойла. Света было недостаточно, чтобы прогнать наступающую темноту, но хватало, чтобы показать Зейнаб набор странностей, каких она не видела прежде. Какой-то человек попивал чай с большой черепахой, на панцире которой стояли свечи, другая пара джиннов увлеченно играла в какую-то настольную игру, передвигала фигуры в виде неровных зубов. Зейнаб двинулась было вперед, но тут же резко отскочила, наступив на руку похрапывающего человека, который свернулся калачиком на груде — представить только — обуви.
Но, как ни переполнена была таверна, Зейнаб подметила, что активность не касается одной стороны комнаты, где в одиночестве сидел спиной к двери очень крупный человек, склонившийся над чашей пойла. Одет он был просто, в темно-синий плащ и дэвские штаны, дымок, вьющийся из-под шерстяной шапки, плохо скрывал его черные волосы. Оружия у него она не увидела. Впрочем, это не имело значения.
Когда ты один, оружия тебе не нужно.
— Бич, — прошипела сквозь зубы Акиса. — Приятно проводишь время?
Дараявахауш замер, потом повернул к ней голову. Зейнаб напряглась. Она видела этого Афшина в качестве мстительного незваного гостя при дворе ее отца и кровавого полководца Манижи. Она видела его в качестве сломленного врага, который пытался перерезать себе горло, видела его в качестве присмиревшего, чувствующего себя неловко посетителя у постели Нари.
Этот Афшин имел усталый вид. Усталый настолько, что, как решила Зейнаб, даже не удивился, увидев их, он словно заранее был готов к худшему.
Дараявахауш допил вино из чаши, а потом громко поставил ее на стол.
— Проводил. — Он ухватил черпак, ручка которого торчала из полузакрытой глиняной амфоры. — Хотите выпить? Это, может быть, смягчит вас немного.
— Единственное, чего я хочу, — это вонзить меч в твое горло.
И теперь таверна прореагировала, злой, вооруженной гезирийской воительницы, видимо, было достаточно, чтобы вывести из ступора самые сбитые с толку мозги. Игральные фигурки стукались друг о друга, рычали, когда их игроки отступали, а человек с черепахой прижал здоровенное животное к груди, словно защищая его.
Немолодая женщина-дэва в лоскутном платье вышла из-за прилавка, выхватила черпак из руки Афшина.
— Выметайтесь. Оба.
Зейнаб подалась к Акисе и ухватила подругу под руку.
— Идем. — Но Акиса стояла твердо, как скала.
Дараявахауш тоже не двинулся с места.
— Я не желаю вам зла, — осторожно сказал он. — Клянусь. Я всего лишь… — Его яркие глаза, в которых поселилась тревога, переметнулись с Акисы на Зейнаб. — Принцесса Зейнаб?
Он произнес эти слова достаточно громко, чтобы его услышали все, и Зейнаб почувствовала, что все головы в таверне повернулись в ее сторону.
— Разве я сказала уходить? — Выражение лица барменши изменилось так мгновенно, словно ее место вдруг заняла другая женщина. Она быстро пополнила чашу Дараявахауша, потом, сияя улыбкой, достала из потайного шкафа еще две. — Оставайтесь! Я настаиваю.
Зейнаб никак не прореагировала на ее слова. Она вдруг обнаружила, что никак не может оторвать взгляда от изумрудного цвета глаз Дараявахауша. Она помнила эти горящие глаза, которые встретили ее взгляд в лазарете, когда она пришла сдаваться. Последовавшая за этим долгая прогулка будет преследовать ее всю жизнь. Будучи верующей, Зейнаб тогда высоко держала голову и повторяла в уме Символ веры. Она полагала, что ее казнят на площади перед ее народом, что она станет мученицей последнего падения Дэвабада.
Но она не умерла. Ни тогда на улице, ни в подземелье. Как и Дараявахауш. И вот они снова оказались друг перед другом.
Он опасливо показал на подушки справа от него.
— Сядьте, — тихо сказал он. — Прошу вас. Между нами теперь мир, да?
Акиса не опустила мечей.
— Я недавно похоронила прах моего лучшего друга. — Голос ее дрожал — такого Зейнаб не слышала никогда прежде. — Один из твоих ифритов ударил его по спине топором. Твой «мир» не делает его менее мертвым.
Дараявахауша передернуло, и тут в дело вмешалась Зейнаб. Ее первоначальное потрясение от встречи с Афшином проходило, его заменяла новая решимость выяснить, что, черт побери, тут происходит.
Сказать, что Дараявахауш оставил Дэвабад в запутанных обстоятельствах, было бы сильным преуменьшением. В зависимости от того, кому вы задавали вопрос, этот Афшин мог быть монстром, который бежал от справедливого суда, а мог быть трагическим героем, который выбрал путь искупления. Зейнаб знала, по какую сторону этой кривой находится она. В ходе атаки на дворец она потеряла отца и несколько десятков близких ей людей, она собственными глазами видела ужас разрушенной Цитадели. И это было до того, как он проложил тропу смерти к лазарету. До последней попытки Манижи взять ее в плен — резни, которую Зейнаб не забудет никогда. Сведенные в кирпичную пыль многосемейные дома. Обрушенная академия в Аяанле с погребенными внутри нее учащимися.
И если часть ее могла согласиться с тем, что какая-то доля вины за последнюю атаку лежит и на ней — она была в плену у Манижи, — она не могла не задавать себе вопрос, сколько жизней можно было бы спасти, если бы он пораньше объявился у Бану Нахиды.
Но в данный момент ее личные чувства не имели значения. Дараявахауша не видели после его бегства, а Зейнаб была не из тех, кто отказывается от возможности почерпнуть полезные сведения о кровном враге ее семейства. Она подошла поближе к Акисе. Гезирский язык она знала плохо, но несколько слов помнила и немного в ее голове осталось.
— Информация, — прошептала она на гезирийском. — Для дома. Ну?
Акиса посмотрела на нее испепеляющим взглядом, а потом села, положила мечи себе на колени.