Серебряная свадьба — страница 11 из 78


Звонок в дверь. Максим как будто рад, что ему помешали. Он срывается с места и через некоторое время возвращается с  А р к а д и е м.


А р к а д и й. Привет. У меня тут дело к Максиму. Но ты можешь не уходить.

М а р и н а. Я могу… Но я… пойду.

М а к с и м. Да, действительно.

М а р и н а. Прощай. (Уходит.)

А р к а д и й. Это она мне?

М а к с и м. Не знаю.

А р к а д и й. Значит, вот какие дела. Я был в институте…

М а к с и м. Нет, нет, нет, я не хочу сейчас об этом. Давай поболтаем.

А р к а д и й. Но это…

М а к с и м (перебивает). А ты, значит, процветаешь. Прекрасно. Правда, с моей помощью.

А р к а д и й. Твоего отца.

М а к с и м. Значит, с моей. Кто ты ему без меня? Не забудь этого, когда я буду служить под твоим руководством. А это когда-нибудь будет. Будет, будет… Пусть меня сегодня освистают, осмеют, все равно…

А р к а д и й. Я как раз сейчас…

М а к с и м (перебивает). Удивительно, прошло всего три года, и ты… кажешься мне мальчишкой. Ну что, боишься поссориться? Притом глупым. Смешно. Ты первый потерял свое мужественное, единственное, неповторимое для всего мира лицо. Ты, который казался самым сильным. Скала! Ты, который должен был бросить всем этим идиотам перчатку. Ты знаешь, что такое азарт? Азартно прожить жизнь?


Слышно, как хлопает входная дверь. Кто-то ушел. Максим выбегает за кулисы, некоторое время его нет. Потом он возвращается, держа в руках какую-то бумажку. Он пытается держать себя в руках, но лицо его растерянно и не слушается его.


А р к а д и й. Случилось что-нибудь?

М а к с и м (нервно прячет бумагу в карман, но это удается ему не сразу). Да… случилось. Нет, ничего особенного. Ушла. Так да, на чем мы остановились? Вот, оказывается, как все получилось… (Замолчал.) Я много говорю, да? Ничего, ничего, для начала нужно сесть за этот стол, чтобы тебя выслушали, чтобы был доступ… И к тому же ты же порядочный, умный, талантливый, прекрасный человек, ты все сделаешь, как делали великие, самые великие люди. А ты знаешь, какие они были хитрые, как дьяволы.

А р к а д и й. Ты разговаривал о своем докладе с отцом?

М а к с и м. Да, я ему все наврал. Я представился ему как обыкновенный подлец от науки. И все ему доказал по нотам. И он, кажется, поверил во все.

А р к а д и й. Он поверил.

М а к с и м. Что? Откуда ты знаешь?

А р к а д и й. А что случилось с Мариной?

М а к с и м. Она ушла. Совсем ушла. Наверно… У нее были уважительные причины. Она вообще серьезный человек, а я нет… Я люблю врать, зачем-то расстроил своего старика. А он от любви ко мне совсем потерял чувство юмора и проницательность…

А р к а д и й (ходит по комнате). Когда я прочел твой доклад, я подумал: слава богу, что у меня есть голос в институте. И подам я этот голос за тебя, за твою голову, за твою правоту, за то, чтобы мой близкий человек, за то, что моя лучшая часть ушла в тебя, в наши разговоры, даже в мою зависть к тебе… Ты думаешь, я никогда не понимал, что такое я и что такое ты… Понимал мой скорбный умишко, пытаясь быть для тебя, как ты сказал, «скалой», придумал даже какую-то систему отношений, довольно блеклую и банальную, но я был счастлив, когда она тебе понадобилась. О таких, как ты, обычно говорят: он весь неопределенность и незащищенность. Только ты верь в это. Я люблю простые вещи, поэтому объяснять тебе постараюсь просто. Вот есть пятиэтажные блочные дома, и они тоже приносят пользу, хотя сейчас они нас, говорят, не устраивают… А есть сооружения, которые строятся многие годы, и на этой площадке многие годы и мусор, и сваленные кирпичи, и шум, и гам, и неразбериха, и кажется, что никто ничего не понимает… Но уже видны первые этажи, каркас, и опытный глаз уже видит… Видит. Такие здания стоят веками, как Василий Блаженный… И вот…

М а к с и м (тихо). Блаженный… Прошу, Аркадий. Мне просто почему-то трудно жить. И я иногда понимаю почему, а иногда нет. И хуже мне бывает, когда я понимаю… (Достал бумажку.) «Ты поймешь». И я понимаю.

А р к а д и й. В общем, я сейчас встретил Олю, секретаршу, она сказала, что никакого доклада не будет. Ты знаешь, как директор к нему относился, а тут позвонил твой отец и сказал, что он против того, чтобы ты работал у нас в институте, что тебе еще нужно набраться ума. Какой прекрасный повод! Разве можно отказать столь заслуженному человеку? Так что у нас опять тишь да гладь. И, чувствую, на долгие-долгие годы…


Максим во время слов Аркадия сидит, вдавившись в кресло. Чувствуется, что он весь напряжен, и какая-то полуулыбка бродит по его лицу.


М а к с и м. Ну вот и папочка… поприветствовал…


На сцене медленно темнеет. Слышна музыка, она звучит размеренно и долго. Потом освещается сцена. М а р и н а, она говорит, обращаясь к  П о ж и л о м у  ч е л о в е к у, который сидит где-то недалеко от нее в темноте, но мы необязательно должны его видеть.


М а р и н а. Но я же не знала… (Пауза.) Вы хотите, чтобы я что-то поняла. Сейчас я могу что-то понимать, взвешивать, что-то с чем-то сравнивать, а тогда… (Резко.) Ну и пусть. Я ни о чем не жалею. Я не могла быть тогда права или не права, добра или глупа. Я умирала. Да. Вы не поймете, а это было так. Я сползла с лестницы, держась за нее обеими руками. Меня шатало и тошнило. Я ничего не видела. Мне было темно. Я шла, натыкаясь на прохожих, а потом уже вытянула перед собой руки. Милиционер хотел проводить меня домой, но я бросилась в какую-то подворотню. Я сидела во дворе, вокруг меня играли в песок дети, бросали его друг в друга и иногда попадали в меня. (Вскочила.) Я — пустая, вздорная баба! Да?! Скажите, что это так, что я — животное? Пусть! Пусть! Но я же… я не могла взять себя в руки. Нет, я не плакала, я отсутствовала, я уходила от своего сознания, я исчезала. Что? Какое это имеет значение. Баба бесится, что чуть меньше любит или совсем не любит… (Кричит.) Это вы беситесь со своими делами, карьерами, бомбами, обществом, войнами, ракетами!.. Выдумали себе игрушки и уже ничего не видите! Обалдели от них! Думаете, что занимаетесь серьезными делами? Что-то там открываете, воюете, празднуете… Это вы взбесились! Вы!.. (Отвернулась.) Я долго сидела там, и уже ребята ушли. И вдруг я улыбнулась и стала тихо-тихо смеяться… И вдруг ясно-ясно так увидела, что лето, зеленый-зеленый луг и бежит ко мне Максим, еще ребенок… Светлые-светлые такие у него волосы, и спешит, и торопится, и глаза такие испуганные. Боится, что я уйду без него. Я подхватываю его на руки, прижимаю к себе, и вокруг так ярко-ярко, такой зеленый-зеленый луг. А он обхватил меня за шею руками, и я смотрю — у него слезы на глазах. А я его спрашиваю: «Ну что с тобой, мой мальчик, ну что ты?..» А он только моргает, и в глазах такие крупные слезы… (Замолчала.) А потом… Нет, я не буду вспоминать. Не сошла же я тогда действительно с ума. (Неожиданно.) А вы что думаете, что я была в тот день ненормальной? (Улыбнулась.) Очень даже нормальная, но какой-то другой нормальностью…


Сцена освещается. На сцену выходит  С е н я. За сценой слышна джазовая музыка, модная пять лет назад. Много молодых, веселых голосов. Взрывы смеха, шум, иногда он стремительно нарастает и становится столь громким, что трудно понять, о чем говорят на сцене. М а р и н а  в пальто, она только что вошла.


С е н я (показывая за кулисы). Слишком орут?

М а р и н а. Ничего. Только не пускай сюда никого. (Села.)

С е н я. Трагедия? Неурядицы? Драма или просто мерзостное настроение?

М а р и н а. Всего понемногу.

С е н я. Худо дело. Слава богу, что я не слишком выпил.

М а р и н а. Давай поболтаем.

С е н я. Ты что-то слишком мрачновата для болтовни.

М а р и н а (останавливает Сеню, который двинулся к двери). Не пей больше.

С е н я. Ты права. Что-то я слишком этим увлекся. Не получается уже лист в месяц. Обидно до чертиков. Поверь, обидно. А ничего сделать с собой не могу. Весь разваливаюсь, как авто производства 1908 года. Как подумаю, что вот стану стариком, обрюзгшим холостяком… вот эти же вещи, только засаленные, продавленные, — вешаться хочется… Правда.

М а р и н а. Женись.

С е н я. Ты всегда отличалась некоторой душевной тупостью.

М а р и н а (резко). Не хами. Тогда я лучше уйду.

С е н я (равнодушно). Уходи.

М а р и н а (тихо). Я никогда не могла понять, как ты ко мне относишься. Хотя именно с тобой мне легче всего разговаривать. Наверно, потому, что ты многого не понимаешь. Ты в чем-то не мужик. И поэтому все истолковываешь совершенно неожиданно для меня. Какое-то среднее неопределенное знание… как будто ты висишь в воздухе.

С е н я. Мать, я никогда не задумывался над тем, что ты честолюбива. А это, оказывается, так.

М а р и н а. Я?

С е н я. Ты, ты… (Замолчал.) Что-то мне не хочется с тобой разговаривать.

М а р и н а. Обиделся?

С е н я. Не на слова. Очень уж грубо ты входишь в человека, когда тебе плохо. А это как-то нехорошо… «Всех женщин не любят». Всем не важно.

М а р и н а. Ну ладно, извини.

С е н я. Это сказано неискренне. Поверху. (Резко.) Или оставайся здесь надолго, лучше навсегда. И не жди от меня ничего нового. Или уходи и не вяжись ко мне со своими городскими романами.

М а р и н а (искренне). Ты что?

С е н я. Ты уж не подумай, что я в тебя влюблен. На это я уже, кажется, не способен. Но ты… это все-таки ты. Хочешь точнее? Лестно выиграть этот приз, хотя, конечно, он не по мне. (Неожиданно.) Подумай, подумай. Здесь твое лучшее место. Тебе и нужна именно неопределенность. «Вроде меня, вроде меня…»

М а р и н а. Я, кажется, поняла. (Пауза.) Глупый ты все-таки…

С е н я. Не спорю. Но пока я прав. (Жестко.) И всегда буду прав.

М а р и н а. Ты думаешь, я ему не нужна?