К а т я (шутовски). Ты можешь даже поцеловать меня.
Николас смотрит в сторону лоджии.
А, была не была! Ну!
Николас осторожно целует ее.
Н и к о л а с (смутившись). А как ваша Лиза?
К а т я (встала, прошлась). Боже, чего бы я не отдала, чтобы не участвовать в этих вечных разговорах, как учатся наши дети. Как их здоровье. В каких кружках они занимаются. Не поверишь, я целую неделю пролежала с высокой температурой, когда меня черт занес на родительское собрание.
Н и к о л а с. Но ведь так тоже нельзя.
К а т я. Почему! Я тоже училась отвратительно, но кончила школу с золотой медалью.
Н и к о л а с. Ты?
К а т я. Я. Я. И диплом института у меня с отличием. Просто я поспорила со своими родителями, что так будет. И выспорила мотоцикл. О, как я на нем гоняла! Как на меня смотрели мужики! Это же был еще шестидесятый год!
Н и к о л а с. Это как-то очень по-дамски.
К а т я (раздраженно). Когда баба становится клушей — это плохо. Когда она страдает оттого, что ее любимого уносит за тридевять земель и льет слезы в три ручья, — это тоже плохо. Когда она хочет жить, радуясь миру, своей отцветающей красоте, кое-каким тряпкам, и иметь пару-тройку своих мыслей — это тоже плохо. Одно называется жить по-бабьи, другое — по-женски, а третье оказывается плохо, потому что — очень по-дамски. Так как мне остается жить? По-мужски, что ли?
Н и к о л а с. Почему ты злишься?
К а т я. Ни в коей мере. Нет, вас надо раскрепощать. Вы вечные рабы каких-то своих дурацких идей, смыслов жизни… Они выскакивают на вас из каждой подворотни. А без них вы, видите ли, считаете, что потеряли мужское достоинство.
Н и к о л а с. Катя, ты больше любой идеи.
К а т я (замерла). Правда? Если бы только все это понимали.
Н и к о л а с. Ты знаешь, я все равно решусь сегодня…
К а т я (неожиданно горячо). Не надо. Жизнь умнее нас. Она сама все упростит… все устроит… (Замерла.) Николас, посмотри на меня внимательно. Я в своем уме?
Г р а ч (входя). Катюша, требуется бабье единство. По добыванию деликатесов эта девочка может сравниться только с министром торговли.
Катя, взяв себя в руки, выскочила из комнаты. Грач смотрит ей вслед. Николас стоит задумавшись.
Н и к о л а с. Сколько я тебе должен?
Г р а ч (со значением). Ты уже за все заплатил. А для Никиты — это удар! Он всегда считался самым талантливым, ты уж извини. Твоя неистовость и его талант — вот на чем строилась наша работа.
Н и к о л а с. А ты?
Г р а ч. Что я?.. Организатор, не больше. Моя роль — знать, кто сейчас наверху, а кто внизу. А если занимаешься прикладной, но наукой, то надо иметь пару небездарных товарищей, чтобы они горбились ради великой идеи, а за стаканом водки рассказывали, как можно устроить все поразумнее. Потом в большом кабинете, осторожно, не пугая, содрав кожу с ваших идей, чтобы они были удобоваримы и не носили микробы вольнодумства, преподнести их начальству. Если не как свои, то как наши! И потихонечку расширять круг таких кабинетов. Подсовывать друзьям премии, поблажки, по привычке пить с ними водку, чтобы они все-таки держали тебя в курсе всего, что творится и куда движется этот мир, который нам поручено очистить.
Н и к о л а с. Не юродствуй!
Г р а ч. А я привык говорить сам, что за моей спиной сказали бы другие. (Усмехнулся.) У меня ведь тоже свои проблемы. (Прежним тоном.) А оказывается, очищать этот мир трудно. Процессы становятся неуправляемыми. И люди тоже… Вроде Никиты… И вообще ребята частенько что-то стали спиваться, и у меня все меньше надежды… что они и завтра будут валить в мои карманы идеи, стоны и признания…
Н и к о л а с. Ты испытываешь меня?
Г р а ч (продолжает). И в один прекрасный момент я могу оказаться без новых веяний. Без новых идей, разработок, открытий… Так вот — надо спешить! (Встал с кресла.) Надо прыгнуть на ту ступеньку, откуда уже не падают.
Н и к о л а с. Зачем ты… все это мне сказал?
Г р а ч. Ты помнишь, перед твоим отъездом я купил машину? Ночью проснулся… в ту ночь, когда ты уже улетел… Спустился зачем-то вниз, сел в машину, поехал просто так… по ночному городу. Свернул к бензоколонке. И вдруг выехал на Каширское шоссе. И сам не заметил, что гоню, гоню… Проехал Серпухов… Уже утро, смотрю — Тула… А я все не сбавляю скорости. Все несусь и несусь по шоссе… Благо машин ночью мало… Чувствую, мышцы одеревенели, беда будет. Остановился у обочины… Тишина… Поле налево, поле направо… Птица летит… Сунул сигарету в зубы, а голова звонкая, все дрожит во мне… И вдруг я понял… все понял!
Н и к о л а с. Ну…
Г р а ч. Это я за тобой мчался! Догонял, что ли…
Н и к о л а с (растроганно). Нет, ты все-таки необыкновенный человек. (Развел руками.)
Г р а ч (после паузы). Кончился Никита, а просто так я служить не могу. Без смысла — не умею! Какую я ему экспедицию закатил! Французскую аппаратуру, счетчики, химия какая. Даже комбинезоны фээргэвские по своим каналам достал…
Н и к о л а с. Да, да, это тяжело.
Г р а ч (встал, распахнул руки). Николас, я же тебе такую жизнь устрою, что ты только плакать от счастья будешь! Все, что только изобретено человечеством, — все купим! Все достанем. Я коллегию как перчатку выверну. Знаешь, какие у меня теперь связи. О-о…
Г р а ч (рассмеялся). Забыл, что я — охотник? (Серьезно.) Мы едины только дружбой. Нельзя человека оставлять один на один с собой (кивнул на лоджию, на Никиту). Что вокруг творится. И не только у нас! Во всем мире. Террор! Пресыщенность. Развал семьи… Кровь! Бессмысленная жестокость. Мещанство. Какая-то вселенская одичавшая скука.
Н и к о л а с (отчужденно). А если я уеду… и увезу материалы?
Г р а ч (после паузы). Этого не будет. Ты… честный человек.
Н и к о л а с. Да… это так. (Про себя.) Только надо быть честным во всем.
Через комнату в лоджию пробежала Т о н я с бутербродом в руках.
Г р а ч (кивнул в ее сторону). Похоже, плохи Катины дела?
Входят В а р в а р а А р х и п о в н а, К а т я с тарелками в руках. Грач тут же начинает помогать им накрывать на стол.
В а р в а р а А р х и п о в н а. Николас, посмотри, что принесла эта девочка!
Г р а ч. Знакомая в отделе заказов.
К а т я (косится на лоджию). Теперь это называется — «связи в верхах». (Уходит в кухню.)
В а р в а р а А р х и п о в н а. Николас, что с тобой?
Н и к о л а с. Слушаю, как бьют наши часы.
Г р а ч. Многозначительно сказано.
В а р в а р а А р х и п о в н а. Все! Все! Все! Все за стол!.. (Кричит.) Никита! Девочка!
К а т я (входит с блюдом в руках, возбужденно). Когда я переживаю, то начинаю жутко хотеть есть!
Т о н я (вылетает из лоджии, трет шею). Ну что плохого сделала? Ему же икру принесла!
Н и к и т а (входя, разъяренный). Еще ты у меня будешь под ногами болтаться!
В а р в а р а А р х и п о в н а. Даже торопясь на Голгофу, не обязательно давить детей.
Н и к и т а (замер). Да. (Кивнул головой.)
Н и к о л а с (задумчиво). Лев Николаевич в дневник под старость записал: «Я боялся говорить и думать, что 99 % людей сумасшедшие. Но не только бояться нечего, но нельзя не говорить и не думать этого».
Т о н я (усаживаясь за стол). Какой Лев Николаевич?
К а т я. Был один такой, с бородой.
Все уже сидят за столом.
Н и к о л а с (поднимает рюмку). Не знаю почему — вспомнил эти слова. Наверное, потому что давно вас не видел.
В а р в а р а А р х и п о в н а. Но какие милые… Какие прелестные сумасшедшие…
Н и к о л а с. Я же люблю всех вас. Я так много думал там о себе, о нашей жизни. О прошлых годах. О сегодня… Мы слишком долго расстаемся с молодостью. Слишком бурно. А ведь это только один из этапов жизни. Не больше.
Н и к и т а. Но и не меньше.
Н и к о л а с. Простите меня, но, может быть, сегодня я имею право сказать вам. Почему вы раньше времени сдались? Почему посчитали, что кто-то другой талантливее, умнее и удачливее вас?
Н и к и т а. Ты, например.
Н и к о л а с. При чем тут я? Я вернулся отдать долги. Родине, вам… Я должен отдать свое открытие…
К а т я. Ты никому ничего не должен. Ничего. Это все у тебя в долгу.
Н и к о л а с. Но меня учили… Я не понимаю…
К а т я (не может остановиться). Да, в долгу. В долгу, что ты не знал настоящей матери. Что вырос на чужой земле. В долгу, что вы с Варварой жили впроголодь до тридцати лет. Что ты поседел еще в институте. Что ты за жалкие копейки положил жизнь, чтобы очистить мир, в который ты-то не принес ни горсти грязи. Уж ты-то… (Заплакала и не может сдержать себя.)
Раздается резкий телефонный звонок — так звонит междугородная.
Н и к и т а (хватает трубку). Да, наш номер. Почему выключите? Я платил. Найду квитанцию. Но пока-то не выключайте. (Смотрит на трубку, потом кладет.) Да, да… задолжали мы… Задолжали…
Н и к о л а с (приходит в себя от испуга). Я уж думал, дома что-нибудь случилось.
В а р в а р а А р х и п о в н а (поперхнувшись). Дома…
Н и к и т а. Катя, налей-ка мне…
К а т я (вздрогнула). Нет!
Н и к и т а (почти в безумии). Сказано! Стерва!
Катя наливает фужер и садится, закрыв лицо руками. Все молчат.
Н и к о л а с (возмущенно). Как ты смеешь…
Н и к и т а (не глядя ни на кого, закрыв глаза). Все становится фиолетовым. Потом с криком взмывают птицы. Умирают и распадаются материи… Синеют деревья и звенят, как сталь… Трава распрямляется, как в предсмертном вздохе. Небо уходит вверх, словно шарахается от увиденного. И разрывается вода.