Ш а х м а т о в. Нигде ведь не уживался. У тебя трудовая книжка на четырех листах исписана. До народного хора.
С и н и л к и н (замкнулся). Хор — это особое дело… Может, я до сих пор жалею… (Вдруг.) Где-то читал я, что человек хочет жить с удовольствием. Жизнелюбцы все! А жизнь — это не удовольствие… Жизнь — это преодоление! Слаб человек, ленив. Вроде бы и верит, и делает, старается… А сам-то в душе опасается, то ли делает. Потом жена… Врачи… Стрессами пугают… Зачем? Чем больше делаешь, тем больше забот!..
Ш а х м а т о в (тихо). Презирать людей — это не дело.
С и н и л к и н. Именно… (Горячо.) Я вот и вытравляю это из себя. (В сердцах.) Как говорится, «теневые стороны». Вы бы посидели за моим столом. А ведь если что — так к помощнику. Поэтому и не могу я должности самостоятельной взять. Не вытравил я из себя… ну, этого, мещанского… Всезнайства, с презрительной ухмылочкой на губах.
Ш а х м а т о в (чуть не рассмеялся). Тогда следи за своим лицом.
С и н и л к и н (будто его поймали на чем-то предосудительном, искренно, по-мальчишески). А что? Заметно? Да. (Расстроился.) Видно, так и умру — пенек пеньком! (Неожиданно ожесточаясь.) А вы что думаете, вас все обожают? Да? Вы внимательно присмотритесь. Есть, которые ждут не дождутся, когда вы в Москву уберетесь. Таких, как вы, у нас не любят. (Махнул рукой.)
Ш а х м а т о в (пораженный). Ты что… Владлен Семенович? Я не понимаю.
С и н и л к и н (уходя от ответа). Вы всё про высоты да страсти. Вы людей изменить хотите. Думаете, вам простят «Челюскинца»? Простят, что вы порт в три года построили? Простят, что вы в любом чертеже, в любой конструкции первым увидите ошибку? И первым же найдете решение? (Повысил голос.) Вам даже и болезни не простят!
Ш а х м а т о в (коротко взглянул на помощника, замолчал, потом тихо, но властно). Выйдите отсюда.
С и н и л к и н (замер, сделал несколько шагов к двери, оглянулся и опустил голову). Вы… вы поймите меня. Поймите! Я вас очень… очень уважаю. Мне такое счастье выпало — вас встретить.
Ш а х м а т о в (каменным тоном). Я рад за вас. Но сейчас покиньте кабинет.
Синилкин понимает, что извиняться или спорить бесполезно. Быстрым взглядом проверяет, не нужно ли что-нибудь Шахматову, и уходит. Шахматов один. Он сидит и словно оценивает себя со стороны. Потом встает, убирает подушку с кресла. Наконец чувствует себя готовым к дальнейшим действиям. Подходит к окну, распахивает фрамугу. В кабинет врывается резкий порыв ветра, с дождем, с океанским шумом, полетели какие-то листки, затрепетали занавеси… Шахматов только махнул рукой и стоит, подставив лицо мокрому ветру. Он не слышит, как в кабинет вошел С е р е б р е н н и к о в и встал за его плечом.
(Резко обернувшись.) Вы, Николай Леонтьевич?
С е р е б р е н н и к о в (глядя в окно). Жены, матери, дети, отцы. Морячки… Такой город… Столетняя традиция… Каждый сухогруз из дальнего плавания встречать. А если ЧП в море — весь город места себе не находит. (Смотрит на Шахматова, выжидая.)
Ш а х м а т о в. Может, чаю?
Серебренников берет предложенный стакан чаю. Садятся друг против друга. Молчат. Ждут, кто первый скажет слово.
С е р е б р е н н и к о в. Все-таки мне надо было ехать на судоремонтный.
Ш а х м а т о в. Почему?
С е р е б р е н н и к о в. Молод еще Самарин.
Снова помолчали. Посмотрели друг на друга. Пьют чай.
Что же ты, Михаил Иванович, не расскажешь, о чем с Трояном толковал?
Ш а х м а т о в (встал, прошелся к окну, обратно. Встал около стола). Троян перед выходом в океан просил меня дать ему слово. Отремонтировал их Лятошинский капитально. Понимал, что если в рейсе будет ЧП, чего это ему будет стоить. Поэтому просил меня дать слово.
С е р е б р е н н и к о в (перевел дыхание). Ну!
Шахматов молчит.
В чем слово?
Ш а х м а т о в. Что доверю ему последнее решение.
Пауза.
С е р е б р е н н и к о в (искренно потрясенный). Значит, крайком для него просто помеха? Все мы? И ты, Михаил Иванович?
Ш а х м а т о в (не сразу). Вы же умный человек, Николай Леонтьевич. Неужели не поняли?
С е р е б р е н н и к о в (искренне). Нет.
Ш а х м а т о в. Мы живем среди взрослых людей. Они хотят прожить свою жизнь. Свою, а не ту, которую за них решают. Вот и рвется русский человек, всегда рвется на самое рисковое дело. Потому что видит здесь свою власть над судьбой. Над стихией.
С е р е б р е н н и к о в. Больно невесело вы это говорите.
Ш а х м а т о в (качает головой). Радоваться вроде бы надо! Самостоятельности человек просит!
С е р е б р е н н и к о в. Гляжу, ты не особо радуешься. Забыть про этот разговор хочешь.
Ш а х м а т о в. Значит, я тоже недалеко ушел. Тоже привычка: «Как это без меня?»
С е р е б р е н н и к о в (подхватил). А ты действительно недалеко ушел. Из одного мы с тобой корня! Думаешь, если ты там доктор наук да три языка знаешь, — меняет многое? Рекомендовали ему дать «SOS» — он отказался. Значит, он! Троян!.. За все отвечает. Перед людьми! Перед пленумом!
Ш а х м а т о в (не сразу). Но ведь я же… я же просил его? Держаться.
С е р е б р е н н и к о в (вскочил). Не было этого! Не слышал никто!
Ш а х м а т о в (осторожно). И Лятошинский?
С е р е б р е н н и к о в (быстро, искренне, убеждая). И он! Думаешь, даром он у нас тут пятнадцать лет околачивается? В каждом крайкоме свой критикан должен быть. (Смеется.) По штату полагается.
Ш а х м а т о в (прямо в глаза, неожиданно). Вы это серьезно?
С е р е б р е н н и к о в (не понял). Про Лятошинского?
Ш а х м а т о в. Про меня.
Пауза.
С е р е б р е н н и к о в (спокойно). До конца биться буду, но не дам на крайком повесить… такое.
Ш а х м а т о в. Но ведь…
С е р е б р е н н и к о в. Никаких «но» не будет. (Как маленькому.) Крайком рекомендовал — Троян отказался! Виноват Троян. Ясно?
Ш а х м а т о в (замолчал, отодвинулся от стола, еле слышно). Ясно.
С е р е б р е н н и к о в. А у вас вообще приступ был? Вот это мы все видели!
Ш а х м а т о в (не сразу). С другими первыми вам было легче?
С е р е б р е н н и к о в (насторожившись). С каждым по-разному. Только они перед покоем сюда приходили. С больших высот. А вы наоборот. Вперед идете. Вверх и дальше.
Ш а х м а т о в (искренне, заинтересованно). Они вам многое доверяли?
С е р е б р е н н и к о в (задумчиво, почти печально). Хорошие старики были. Не вздорные. А теперь уж я сам старик. Суечусь, наверно, много. (Улыбнулся.) Небось у вас-то уж московские проблемы в голове, а? Большие дела вас ждут!
Ш а х м а т о в (неожиданно). А со мной в Москву не хотели бы?
С е р е б р е н н и к о в (расхохотался). Да кем мне там работать? Старшим вахтером? Бороду отрастить да двери открывать? Нет, вот порт сдадим…
Ш а х м а т о в. Без крейтинга на полгода сдача отложится.
С е р е б р е н н и к о в (с готовностью). Да что вам уж об этом беспокоиться. В Москве дела нахлынут. А насчет ордена… Бумаги уже все готовы, Михаил Иванович, старый конь, как говорится, борозды не испортит.
Шахматов хотел что-то сказать, но замкнулся, не знает, как начать нужный, необходимый разговор, потом бросается в него, как в омут.
Ш а х м а т о в. Значит, правда? Очень ждете, когда я отсюда уберусь?
С е р е б р е н н и к о в (оценил, но принял вызов). Не я один.
Ш а х м а т о в (жестче). О себе говорите.
С е р е б р е н н и к о в. Все сказал.
Ш а х м а т о в. Нет, не все! Я, оказывается, не просил Трояна? Так я просил его! Держаться. Спасти людей! Крейтинг! Спасти мою дочь! Честь нашу! Самим спастись. Без иностранцев.
С е р е б р е н н и к о в (спокойно). Может быть, и вас спасти?
Ш а х м а т о в. И меня тоже!
С е р е б р е н н и к о в. Вовремя о себе заботитесь. А отвечать придется.
Ш а х м а т о в. Напугать человека… Вселить в него ужас…
С е р е б р е н н и к о в. Не ужас, а уверенность, что обязан подчиняться. Что не пуп земли!
Ш а х м а т о в. Именно вам он должен подчиняться?
С е р е б р е н н и к о в (приблизился к Шахматову). Этой якобы «самостоятельности», распущенности я вам век не прощу! Каленым железом буду выжигать! Пока меня отсюда вперед ногами не вынесут.
Ш а х м а т о в (спокойно). Раньше. Своими ногами выйдете.
С е р е б р е н н и к о в. Издавна в России так повелось. Еще дружина, когда выбирала князя, говорила: «Теперь ты князь, а мы рабы твои».
Ш а х м а т о в. Далеко засматриваетесь.
С е р е б р е н н и к о в. Так в старину было. Так и всегда будет. Цель ясна, план ясен. А жизнь неколебима, стойка, жестока. Вы всё людей хотите изменить. А они как кремень! Вот этой их крепостью и надо пользоваться. Здесь наша сила.
Ш а х м а т о в. И что же, все новые проблемы, требования в партии? В жизни? Для вас — тьфу?.. Игры пресыщенного ума? Интеллигентщина?
С е р е б р е н н и к о в. Если правду? Да! Не на пользу все было. А до чего докатились? Троян какую-то шпану в порту набирает, а мы чуть ли не слезы льем от умиления! Они, видите ли, людьми станут!
Ш а х м а т о в. А вы что же, Николай Леонтьевич, целую жизнь прожили и не поняли, что не всегда человек сам виноват, что его жизнь не задалась?
С е р е б р е н н и к о в. А кто же виноват? Мы, что ли?
Ш а х м а т о в. И мы! Мы — тоже! Человек, он сейчас до тридцати лет себя ищет. Надеется, осматривается, лучше ли он, хуже других. Его ли это место? Есть ли смысл в его жизни?
С е р е б р е н н и к о в. Не долго ли — до тридцати?