Ш а х м а т о в. А вы хотите, чтобы новый человек сразу, как в инкубаторе, рождался? Сразу какой нам нужен?
С е р е б р е н н и к о в (хлопнул рукой по столу). А не слишком ли мы терпимыми, не слишком ли добренькими все стали?
Ш а х м а т о в. Это, по-вашему, Троян-то добренький. Который сейчас с ними в шторме держится из последних сил?
С е р е б р е н н и к о в. …И погибнет!
Ш а х м а т о в. Нет, не погибнет! Но ребята его этот шторм на всю жизнь запомнят! Как второе рождение!
С е р е б р е н н и к о в. А если все-таки? Не слишком ли дорого нам это перевоспитание станет?
Ш а х м а т о в. Долги платить приходится.
С е р е б р е н н и к о в. Какие долги?
Ш а х м а т о в. А ведь тех… из трояновских ребят… кто-то обидел. Наверно, и мы с вами! Вы! И я… тоже!
С е р е б р е н н и к о в. Ну да, мы! А они — такие цветы жизни! Завяли на корню! А совесть-то у них должна быть? Они мужиками родились или размазней?
Ш а х м а т о в. Они детьми родились! А вот какими они стали, какими руками их подняли, накормили, воспитали, дали цель… Смысл. Вот за это мы с вами в ответе! (Сел напротив Серебренникова, задумчиво.) Вы понимаете, зачем они сюда пришли? Почему? Потому что они знают, что их беды — это наши беды. Их жизнь — это наша жизнь. Поймите это и оцените. Большего богатства, большей силы у нас с вами нет. И вот, значит, какая на наших плечах лежит ответственность. И перед ними, и перед теми… трояновцами!
С е р е б р е н н и к о в (не сразу). Вроде бы раньше так и бывало. (Усмехнулся.) И без всяких инкубаторов.
Ш а х м а т о в (сухо, отдалившись). Было. Есть. Будет. Должно быть!
С е р е б р е н н и к о в. Только что-то меньше сильных. Каких нам нужно.
Ш а х м а т о в (внимательно смотрит на Серебренникова). А нам только сильные нужны? Значит, надо делить людей на сильных и слабых?
С е р е б р е н н и к о в. Надо.
Ш а х м а т о в (не сразу). А остальных куда? (Пауза.) Туда? Что же вы молчите? Знаете, до чего так можно договориться?
С е р е б р е н н и к о в. Можно было бы решить и это…
Ш а х м а т о в (оценив откровенность). Понимаете, кто вы такой…
С е р е б р е н н и к о в. А я о себе в сто раз откровеннее скажу. Да, я — цепной пес края!
Ш а х м а т о в. Вы уверены, что край в вас нуждается?
С е р е б р е н н и к о в. Да! Да! Да! Это, молодой человек, такой же труд, как труд землекопа, ассенизатора, моряка. Это черный хлеб партийной работы. И я его ем почти сорок лет. Без этого не было бы нашей жизни. Без таких, как я.
Ш а х м а т о в. А где же тогда мое место?
С е р е б р е н н и к о в (взял себя в руки, почти мягко). В Москве. Вас туда направляют. Туда! (Пошел к двери.) Не забудьте, что пока вы на учете в нашей партийной организации.
Ш а х м а т о в (почти кричит). Стойте.
Серебренников остановился.
Вы что-нибудь знаете?
С е р е б р е н н и к о в (не понял). Что? (Насмешливо.) Да вы не волнуйтесь… А то опять…
Ш а х м а т о в. Что «опять»?
С е р е б р е н н и к о в. Таблетки-то где?
Ш а х м а т о в (искоса посмотрев на него, спокойно). Позовите всех. И не входите больше сюда без доклада.
С е р е б р е н н и к о в. Подремонтировать вам себя надо. Как следует. Большие успехи медицина сейчас делает.
Ш а х м а т о в. Это мое дело.
С е р е б р е н н и к о в. А то ведь можно провести и через бюро крайкома?
Ш а х м а т о в (долго смотрит на него). Я прикажу отсоединить ваш телефон от Москвы. (Спокойно.) Вы свободны. (Отвернулся.)
Серебренников вышел. Почти сразу же входит встревоженный С и н и л к и н.
Они погибли?
С и н и л к и н. Кто вам сказал? Москва только что сама запрашивала…
Ш а х м а т о в (после паузы, раздельно). С Москвой с этой минуты из крайкома буду говорить только я. Это приказ.
С и н и л к и н (понял). Поздно, Серебренников уже говорил. Перед тем как прийти к вам.
Распахивается дверь, входят еще возбужденные от выступлений на заводе С а м а р и н и Л я т о ш и н с к и й. За ними Л о м о в а, С е р е б р е н н и к о в и Р у р у а. Последним входит К а ш т а н о в.
С а м а р и н. На ваши окна, Михаил Иванович, весь город, кажется, смотрит. (Сел в кресло.)
Все рассаживаются в некоторой нерешительности, потому что Шахматов молчит.
К а ш т а н о в. Ну…
С а м а р и н. Что «ну»? Разошлись по домам. Утром многим на смену.
С е р е б р е н н и к о в. Ты обрисовал нашу позицию?
Л я т о ш и н с к и й. А какую, собственно, позицию?
С е р е б р е н н и к о в (посмотрел на Шахматова). Что мы Трояну самому доверили решать.
С а м а р и н. В общих чертах… рассказал.
Л я т о ш и н с к и й (Серебренникову). Юрий Васильевич выступал в лучших ваших традициях.
С е р е б р е н н и к о в. Не вижу причины для иронии.
С и н и л к и н (Шахматову). Я вам сейчас не нужен? А если Москва будет вызывать?
Ш а х м а т о в. Утром я доложу сам. Идите. Если малейшее известие…
С и н и л к и н (перебивает). Я доложу. (Уходит.)
С е р е б р е н н и к о в (Каштанову). Павел Степанович, садись-ка ты тоже за стол. Нечего в окно пялиться.
К а ш т а н о в. Я-то сяду. Чему только это поможет?
Все снова заняли свои обычные места за столом заседаний. Пауза.
С е р е б р е н н и к о в (Шахматову). Ну, Михаил Иванович… Сам начнешь? Или уж я…
Шахматов молчит.
Тогда давай я… (Встал.) В общем, дело печальное, но ясное. Была возможность спасти людей и судно. Любыми средствами! Это должна была подсказать нам совесть коммунистов.
Шахматов посмотрел на Серебренникова, включил селектор. Эфир полон голосов, команд. «Челюскинца» ищут, пытаются прийти на помощь. Морзянка, грохот шторма… Внезапно обрушивающаяся музыка…
Ш а х м а т о в (тихо). Сейчас Троян — наша совесть. Вся его команда. До последнего человека.
С е р е б р е н н и к о в (не сразу, но продолжая свое). Но все-таки мы этого не сделали. Кто-то должен за это ответить? А кто? Должны решать мы. Здесь. Сейчас. Чтобы завтра выйти на пленум с единым решением.
Л о м о в а (испуганно). Николай Леонтьевич… неужели все?
К а ш т а н о в. Руруа, ты моряк. Что скажешь?
Р у р у а. Теоретически…
С е р е б р е н н и к о в. Теоретизировали мы сегодня много. Больше, чем надо. (Каштанову.) Павел Степанович, не смотри на меня как испуганная овечка. Отвечать-то надо?
К а ш т а н о в. Надо.
Л о м о в а. Но кворума же нет… Господи, что я говорю.
С е р е б р е н н и к о в (жестко). Если мы не спросим, спросят с нас. Так что вопрос, по-моему, ясен. (Собрался с духом.) Товарищ Шахматов подмял бюро. Подмял коллективное мнение. И его волюнтаристские решения привели к тому, что «Челюскинец» гибнет. В океане, в шторме. А мы уже ничего не можем поделать.
С а м а р и н. Нет, нет! Надо ждать.
С е р е б р е н н и к о в. А вот ждать мы как раз и не будем!
К а ш т а н о в. Ты уж слишком… Все-таки вопрос не простой…
С е р е б р е н н и к о в (повышая голос). Когда люди нас спросят — все ли мы сделали для спасения «Челюскинца»? А что мы ответим? Ничего не сделали!
К а ш т а н о в (взъярился). Да что ты со своим решением? Чему оно поможет?..
С е р е б р е н н и к о в. Завтра пленум. Предлагаю определить наше отношение к трагедии…
Р у р у а. Трагедии пока еще нет.
С е р е б р е н н и к о в. Мы не страусы, чтобы прятать голову в песок.
Л я т о ш и н с к и й. Что вы всё каркаете!
С е р е б р е н н и к о в. Герман Александрович, вам-то уж надо вести себя тише воды и ниже травы! Есть еще одно обстоятельство…
Л о м о в а. Что за обстоятельство?
С е р е б р е н н и к о в. Михаил Иванович, как вы слышали, не хочет до утра говорить с Москвой. А там беспокоятся, запрашивают…
С а м а р и н. А что мы можем сообщить нового?
С е р е б р е н н и к о в. Москва к утру ждет нашего отношения к событиям. Может быть, не во всех подробностях, но я сообщил. О наших разногласиях…
К а ш т а н о в (хлопнул по столу). Успел! Тебе лишь бы первому доложить.
С е р е б р е н н и к о в (упорно). Мы должны сказать людям, кто виноват в гибели «Челюскинца».
С а м а р и н. Но ведь виноваты… Не кто-нибудь один.
Р у р у а (вскочил). Виноват шторм! Стихия. Запомните, утонуть можно и в пруду! Это знает, каждый моряк! Нельзя задавать такой тон! Мы деловые люди! Да, бывают ошибки. Объективные обстоятельства! План! Недостатки! Героизм! Конкретные задачи. Это наша жизнь. Со всем хорошим и плохим. Нечего выпячивать одно, а закрывать глаза на другое.
С е р е б р е н н и к о в. Героизм — это хорошо, когда его требуешь от других. Вот мне и хочется посмотреть, хватит ли у Михаила Ивановича сил признать, что он был не прав. А, Михаил Иванович?
Ш а х м а т о в (спокойно). Я давно не прав, Николай Леонтьевич.
С е р е б р е н н и к о в. Давай, давай! Что ж ты замолчал?
Ш а х м а т о в. Не прав с того самого дня, что согласился оставить тебя в крайкоме.
Пауза.
Р у р у а (тихо). Ого, схлестнулись маляры!
К а ш т а н о в. Зачем ты уж так, Михаил Иванович?
С е р е б р е н н и к о в (спокойно). Другим первым секретарям я не мешал вроде… А ты, значит, с первого дня на меня нож точишь?
Ш а х м а т о в. Я не умею… точить ножи. Вы ведь не тот человек, Николай Леонтьевич, которого можно увлечь, растрогать, убедить.
С е р е б р е н н и к о в (вскочил, сорвавшись). Ты же — мужик! Что ты говоришь тут жалостные слова. Тебе партией, народом доверен такой край! Четырем Франциям равняемся! Ты — хозяин! А ты какого-то Серебренникова на слезу поймать хочешь? Да я бы на твоем месте…