(Усмехнулся.) «Да, надо слишком много меняться, чтобы в конце концов стать цельным!» Ты не совсем уж не прав! Старый мой друг… Сенека!
Из глубины сцены появляется д о ч ь А р д ь е, сопровождаемая З а м е с т и т е л е м п р о к у р о р а.
Д о ч ь (многочисленным фоторепортерам, которые снимают ее). Пощадите меня! (Улыбается, повернувшись на вспыхнувший блиц.) Я же так волнуюсь! (Резко поворачивается на объектив телекамеры.) Мне кажется, что я не выдержу! (Поправляя меховую горжетку.) Боюсь, что от радости у меня будет разрыв сердца! (Снова позируя.) «Отец увидит своего ребенка!» (Снова разворачиваясь на телекамеру.) «Встреча через сорок с лишним лет…» (Улыбается.) Нет, я не плачу — я ликую!
З а м е с т и т е л ь п р о к у р о р а (журналистам). Господа! Время покинуть помещение!
Сопротивляющихся репортеров решительно выпроваживают полицейские. Заместитель прокурора и дочь Ардье остаются вдвоем.
Прошу.
Д о ч ь (растерянно). Как? Уже… (Пауза.) Так сразу?
З а м е с т и т е л ь п р о к у р о р а. Время здесь расписано по минутам.
Д о ч ь. Я боюсь, что у отца… будет разрыв сердца, когда он увидит меня!
З а м е с т и т е л ь п р о к у р о р а. В его жизни было слишком много случаев, чтобы получить разрыв сердца. Но, как вы увидите, он жив!
Д о ч ь. Да, да, конечно. Но так — сразу… Вы войдете со мной?.. Вы поддержите меня?
З а м е с т и т е л ь п р о к у р о р а. Это лишнее.
Д о ч ь. Мой отец… Папочка… Бедный мой папочка!
З а м е с т и т е л ь п р о к у р о р а. Не стоит начинать со слез. (Мягко подталкивает ее в камеру. Но сам, после колебания, не входит. Осторожно закрывает тяжелую стеклянную дверь.)
Д о ч ь (делает шаг к отцу, который спит или делает вид, что спит). О! Боже мой!
Пауза. Она невольно оборачивается на стоящего по другую сторону двери Заместителя прокурора. Тот молча удаляется.
А р д ь е (тихо). Это я, Лизхен.
Д о ч ь (неуверенно). Да, да…
А р д ь е. Когда ты успела так повзрослеть? (Пауза.) Ты же для меня по-прежнему длинноногая, голенастая девочка с русой челкой… Подойди поближе!
Дочь не решается.
Я понимаю… Вид старости ужасен! Даже если это твой родной отец…
Д о ч ь. Не говори так!
А р д ь е. У тебя по-прежнему те же светлые-светлые глаза? Как два заиндевевших цветочка? Я хочу заглянуть в них. Так подойди же…
Д о ч ь (словно в трансе). Да, да… «заиндевелые цветочки…» Что-то знакомое! Да, да, это отец говорил так. Именно так.
А р д ь е. А кто же для тебя я? Как не отец?
Д о ч ь. Я думала, ты… (Неожиданно.) Здесь чем-то пахнет!
А р д ь е. Тюрьмой…
Д о ч ь. Нет, еще чем-то…
А р д ь е (спокойно). Еще здесь пахнет старостью! А ее ты больше всего боишься, маленькая моя Лизхен! Ты еще не перешла этот рубеж, за которым уже нет страха. (Неожиданно.) Тебе еще нужны любовники?
Д о ч ь (шокирована). О!
А р д ь е. Кто, как не отец, может задать тебе такой вопрос?
Д о ч ь. Нет! Я пока не могу…
А р д ь е. Не можешь признать во мне своего отца? Это место в твоей душе заросло небытием… Я понимаю! Так радуйся, что тебе не надо ухаживать за этим полуживым старцем! Все заботы о нем взяло на себя государство! (Тихо.) Ха-ха…
Д о ч ь. Нет! Ты же был… Ты же был такой мощный! Высокий! Такой красавец… А твои большие белые руки… Твои пальцы, длинные, холеные! С овальными, всегда ухоженными ногтями. (Бросилась к нему.) Покажи мне твои руки!
А р д ь е (протягивает руки). Лизхен!
Д о ч ь (отшатывается). Что с ними?
А р д ь е. Девочка! Пожилая моя девочка! Эти руки два раза горели…
Д о ч ь. Но… как же…
А р д ь е. Первый раз я должен сам был поджечь их. Это малоприятно, поверь мне.
Д о ч ь. Но зачем? Почему?
А р д ь е. Ты забыла про отпечатки пальцев? Про такую малость? Или ты не знала, кто твой отец?
Д о ч ь (машинально). Герой… Мой отец — гордость нации!
А р д ь е. Я знаю, мои товарищи не забывали о тебе.
Д о ч ь. Нет, это ты… Ты в первую очередь! (Замолчала.) Прости, я уже живу в другом мире. Я не могла, наверно, быть достойной тебя! Я просто… обывательница!
А р д ь е. Я рад за тебя. (Пауза.) Ты замужем? У тебя есть дети? Мои внуки?
Пауза.
Хорошо. Не будем об этом. Надеюсь, ты не нуждаешься?
Пауза.
Ну что ж… Теперь, после процесса, твои мемуары принесут тебе немного денег. (Попытался улыбнуться.) И почти никаких забот обо мне.
Д о ч ь. Я готова! Но я не знаю…
А р д ь е. Сделай мне приятное. Вспомни. Хоть что-нибудь… О той жизни. Ты же не была тогда несмышленышем.
Д о ч ь (после паузы). Мы так хорошо жили. В Равенсбрюке. Как в сказке. Сад… вишни, лавры…
А р д ь е. А нашего добермана… Ты помнишь, как его звали?
Д о ч ь. Не-е-ет…
А р д ь е. Что с твоей памятью?
Д о ч ь (тихо). Я… я боюсь тебя.
А р д ь е (не сразу). Разве я когда-нибудь наказывал тебя?
Д о ч ь. Меня — нет.
А р д ь е. Разве ты видела, чтобы я наказывал других!
Д о ч ь. Нне-е-ет!
А р д ь е. Хотя бы нашего милого добермана? Кстати, его звали Рулли!
Д о ч ь (радостно). Правильно — Рулли! Рулли! Как же я могла забыть? Нет-нет, я просто сегодня как сумасшедшая! Конечно, Рулли!
А р д ь е (раздраженно). Что-нибудь еще ты помнишь?
Д о ч ь. Твою форму… Нашу машину… Черную, длинную, «даймлер». Твой стек!
А р д ь е. Ну!
Д о ч ь. Помню твою флейту. Как ты играл на ней!
А р д ь е. Ты все спутала! (Не сразу.) У нас была другая машина. И я не играл на флейте!
Д о ч ь. Да-да, на ней играл наш садовник, из заключенных…
А р д ь е (перебивает ее). Ты помнишь какого-то садовника и не помнишь меня!
Д о ч ь. Но ты же сжег все свои фотографии! Тогда, перед самым концом! А садовник… Почему он мне запомнился? У него еще была такая смешная болезнь, вроде падучей. Он начинал дрожать и вертеться. Словно танцевал. А ты бил его стеком, которым наказывал и Рулли. Ты доводил его до такого состояния, что все гости смеялись. Он начинал кричать, прыгать как бешеный! Как какой-нибудь…
А р д ь е (жестко). Ты ошибаешься. Я никогда не наказывал Рулли! Я только показывал ему стек, чтобы он знал, кто его хозяин…
Д о ч ь. Да-да, конечно. А этого Дени ты…
А р д ь е (резко). Хватит про него… (Тихо.) Как ты могла запомнить его фамилию!
Д о ч ь (бесхитростно). Жан Дени! Ты же хвастался перед гостями, что такой знаменитый музыкант у тебя вроде второй собаки.
А р д ь е (жестко). А он и был второй собакой. Я вышиб из него дух! Самое главное — дух! Тем стеком! И это был не танец, а болезнь… Пляска святого Витта. Болезнь вырождения.
Д о ч ь. Да, ты возил его с собой как диковинку. И в Мюнхен и в Пруссию. И только здесь, когда уже все было кончено, расстался с ним.
А р д ь е. Да, я послал его в «газенваген».
Д о ч ь. Он плакал? Целовал твои сапоги?
А р д ь е. Нет, он ничего не знал. Я даже налил ему стакан рейнвейна. И он сыграл в последний раз. «Газенваген» уже урчал у ворот. (Тихо.) Он так играл…
Д о ч ь. Я знаю… Это… Не надо! Это как наваждение… На всю жизнь! (Отвернулась.)
Ардье молчит. Тихая, далекая флейта. Моцарт. Переложение для флейты.
А р д ь е (долго смотрит на нее). Поцелуй меня, Лизхен!
Д о ч ь (в растерянности, потом решительно целует его). Это ты! Ты…
А р д ь е. Неужели, кроме какого-то грязного флейтиста, нам нечего больше вспомнить, Лизхен?
Д о ч ь (решилась). Я не могу менять свою жизнь. Мне не на что ее менять.
А р д ь е. Я дочь Августина Ардье…
Д о ч ь (покорно). «Я дочь Августина Ардье…»
А р д ь е. Оберштурмфюрера СС. Коменданта Равенсбрюка.
Д о ч ь. «Оберштурмфюрера СС. Коменданта Равенсбрюка».
А р д ь е. Начальника лагерей Дайтсбурга, Салечюте, Чаровниц…
Д о ч ь. «Начальника лагерей Дайтсбурга, Салечюте…»
А р д ь е (поднимая голос). Начальника гестапо Ноэль-Ноэля!
Д о ч ь (покорнее и тише). «Гестапо…»
А р д ь е. Хочешь, я сниму очки?
Д о ч ь (отшатнулась). Нет! Не надо…
А р д ь е. Боишься?
Д о ч ь. Нет! Чего мне бояться?
А р д ь е (как приговор). Боишься! Все правильно — страх должен был победить все в твоей крови! Все!
Д о ч ь (пытается вырвать руку из его пальцев). Я приду к тебе завтра. Мне обещали! Я приду… Приду! (Бросается к двери, скрывается за ней.)
А р д ь е (после долгой паузы). Я победил! Я доказал! «Правильно, Луцилий! Посвяти себя себе, береги время и не растрачивай его попусту…». (Пауза. Усмехается.) Пусть поищет своего Жана Дени среди тех десяти тысяч в Овернском карьере! (Зло.) Дурацкая бабья память! Откуда что берется! У этой коровы… такие воздушные воспоминания! Такие эльфовы нервы! (Кричит, зная, что его никто не слышит.) Прибежала, чтобы заработать на моей смерти?! Небось уже настрочила пару томов мемуаров? Как же! Суд над папочкой сделает их в десять раз весомее! Гонорар поощутимее! Живые, четкие, красивенькие цифры на ее счете перечеркнут, отрежут, вытравят соляной кислотой любого Жана Дени из ее памяти! О Лизхен. «Она повзрослела, значит, сдалась!» Так, кажется, говорил Сенека. Мудрый циник, стоик! (Кричит.) Авантюрист ты, а не стоик… Это говорю тебе я! Как старик старику!
Снова взрыв музыки, и снова солирующая гневная флейта.
В камеру входит П а с т о р.
П а с т о р. Благословение всевышнему, что он освободил вас из рук террористов!